***

Той ночью я закрыл глаза и ждал 
Иной реки, и кормчего иного...
Текли слова из неба золотого
Впиваясь в кожу сотней острых жал.
Но был кинжал острее этих пчёл,
Посланниц Меровингов осторожных...
Я умирал, но верил: ты, возможно,
Мгновенный яд, но меньшее из зол.
И без отравы этой все — зола:
И звук, и свет, и холод вдоль постели.
Какие ночью пели менестрели,
На облаках, у кромки белых скал!
Я слушал /но не слышал/, я молчал,
Сжимал ладонь и жил упорно дальше,
И в первый раз не видел в этом фальши:
Дышал тобой и потому дышал.

Всей злостью, жаром, жадностью, свинцом,
Что зреет под землей в полях Прованса.
/взойдет цветком,  что дарят после танца,
Лишь те, кто с сарабандою  знаком/.

А я знаком... Теперь, когда Луна
Перевернулась пойманной монетой.
Я не хотел слагать тебе сонеты,
Но ты на них уже обречена.

Как я на полнолунье и прибой...
С тобой иль без тебя — стихам неважно.
Мне нравится, что ты теперь отважна,
Что я отравлен, потому живой.