Поехали...

  А дня два-три назад впервые этой зимой у моего дома задрожал мелодично сучок под клювом влюблённого дятла. Позже он уселся на верхушку старой сосны и призывно зацокал. Я разогнулся у чурки, отставил колун:
  - Ну... поехали…
  В застрехах школьной крыши запыхтели голуби, надули зобы, заперекатывали музыкальные шарики. Округлые их ноты катились в голубином дыхании и мягко разбивались о невидимую преграду, рассыпались, стихали, чтобы снова воскреснуть.
Во время лыжной прогулки с могучей берёзы перед нами слетели крупные глухари. Какие-то смешные они в полёте, несуразные – похожи на летящих по воздуху черепах… Я подумал на тетёр, но попавшийся навстречу земляк заверил: "Глухари. Трое... Сначала один снялся, потом два другие перелетели в новолесье" - и зашагал с топориком за поясом и охотничьими лыжами на верёвке к вырубкам... Наверное, подумал я, чагу выглядывать.
  Два дня небольшого ветра пообдули снега, проредили ели и сосны, но ольха и ива украшены катышами снега, как кисточками вербы. Праздничны они, как будто справляют своё Рождество.
  Всего живого чудодейственно касается высокое седенькое небо с уютной проплешиной солнца. Она першит роем снежинок. Сам снег, кажется, спускает с неба свет, изгоняет сумеречное из самых потаённых щелей. И всё заполнено уютным, чистым, белым, не потревоженным ни одной тенью. Глядя в окна, всё чаще улыбаются и легко вздыхают люди. И сумерки вечера, и тьма ночи уже не смущают. День живёт в тебе, уже не отпускает.
  И лиса в полях на Воронино - как подарок удивительной зимы-чистюли. Пышный хвост волочится, головка к снегу, уши востры. Увидела человека - неспешно ушла в заросшую сосной межу и запорхала грациозно по снегу к высокому берегу, где долго ещё показывалась и исчезала. Мягка и легка, как снеги года...