1941 год в Крутихе

(редактирование воспоминаний папы, Борисова Александра Васильевича)

1941 год. Май-июнь. Крутиха. (мне ещё нет пяти лет)
Живём в доме. Одна общая комната, кухня, сени, огород.
В начале лета или в конце мая приезжал отец, который работал учителем в школе в Оскуе. Починил крыльцо. Хотел сделать крыльцо закрытым, но оно так и осталось в верхней части со стороны огорода не закрытым. По лестнице можно было забраться на чердак. Мы с сестрёнкой Галей спали в правом углу дома в деревянных кроватках, а мать в левом углу возле кухонной перегородки, а иногда возле печки слева от середины дома. За деревянной перегородкой в полдома узкая кухня с длинными полками с посудой. Вещей было немного, так как мать с отцом учительствовали, их часто направляли в разные места.
Помню, что вешалка была в левой стороне дома возле двери. Правый угол возле двери был свободен.

Почему пишу так подробно об этом своём уютном месте проживания? Потому что потом его не стало – сожгли немцы, сбросив с самолёта зажигалку, а мы остались на долгое время без своего жилья.

Наши друзья жили в доме напротив, но левее. У них был большой 2-х этажный достаточно зажиточный для села дом. Насколько помню, наш переулок с дорогой в лес состоял из 4 домов по нашей стороне и 6 домов на противоположной. Сама деревня Крутиха располагалась вдоль реки Пчевжа практически на правом берегу. На левом были поля. Мама ходила вместе с колхозниками убирать урожай, а нас запирала.

В начале июня мама ездила на учёбу в Ленинград. Она преподавала русский и литературу (а часто и другие предметы), поэтому нужно было постоянно совершенствоваться.

Начало войны мы, дети, не заметили. Только в деревне пошли разговоры о приближении линии фронта, да и отец ушёл на фронт. До возвращения мамы с учёбы жили у соседей, деда с бабушкой, в доме напротив. Спали у них на печке. Хорошие это были люди. Они разрешали на их огороде есть горох, морковку, угощали разными огородными вкусностями. Вели они себя с нами как родные. Дед любил хитро поворчать, но бабушка его мягко осаживала.
Заметил простую истину: чем ближе люди к природе, тем лучше. Да и смотря с позиции прожитых лет видно, что люди в те времена были добрее и чище. 

В партизаны
В деревню приходили нехорошие вести. Разговоры среди взрослых о том, что приближается линия фронта, о Ленинграде. Даже среди ребятишек и то не было уже ранее весёлых игр. Как-то посерьёзнели. Вероятно, это передавалось от взрослых. Разговоры о мобилизации, опасения, а, возможно, известия о своих родственниках в армии. Были разговоры о том, что если фронт будет рядом, все уйдут в партизаны. Мужики однажды исчезли из деревни на несколько дней. Причина выяснилась позже – готовили место для партизанского лагеря. Как-то утром в прохладный и тёплый день к нам пришёл председатель и соседи предупредить, чтобы собирались уходить в лес. Это произошло в конце июля или начале августа 1941, так как дом наш тогда был ещё цел. Взяли самое необходимое в узелок и вышли. Через наш переулок как раз и проходила эта дорога в лес. По этой дороге отец уходил в лес охотиться, когда приезжал из Оскуя, где работал в школе-десятилетке. Народ уже собрался у соседних домов, по дороге двигалось несколько подвод в сопровождении мужиков. Нас посадили на них. Этот обоз (или отряд) сначала миновал соседние дома, а дальше через косогор направился в сторону леса. Раньше я иногда с ребятишками из-за любопытства бегал за околицу, но недалеко – не до леса. А теперь въехали в лес и двигались по грунтовой дороге с выбитой колеёй, а в некоторых местах по брёвнам и жердям. Ехали по лесу до полудня. Наконец, дорога кончилась - прибыли на место. Дальше по лесу шли всей толпой: мужчины, женщины, ребятишки. Вышли на лесную поляну – остров, заболоченный вокруг, с мелким кустарником в окрестности. На этом острове было сделано заранее несколько длинных шалашей. В одном разместились в основном дети. Внутри для ночлега была выстлана сухая трава. Мама с детьми из своего класса пошла собирать грибы и ягоды. Сказали, что костры пока разводить не будем – опасно.
Помню первую ночь. Довольно тепло в шалаше. Тихо. Школьники внутри рядом со мной. Мама дежурит на выходе из шалаша. Утром из деревни пришёл односельчанин и сказал, что слухи о появлении врага не подтвердились и фронт ещё пока далеко. Через день все вернулись в деревню. В партизанском лагере пробыли три дня.

Дальнейшие события развернулись так, что пришлось выехать из деревни вместе с разместившемся в Крутихе отрядом, поэтому то время, когда враги заняли деревню, не застал, зато узнал, что жители всё-таки ушли в партизаны, а для своего размещения использовали и  тот первый лагерь.

Июль-август.Бомбёжка.
      Однажды мать ушла с колхозниками убирать урожай. Мы с сестрой остались в доме запертыми на замок. В середине дня прилетел немецкий самолёт и сбросил зажигалку прямо на наш дом. Как потом объяснила мама, что ей мстили за то, что специально неправильно показала нужную незнакомцам дорогу, услышав в их шёпоте при обращении друг к другу немецкую речь ( она учила немецкий и знала его хорошо). Показала она на глухую дорогу в лесу, которая поворачивала совсем в другом направлении и  заканчивалась тупиком.
Помню, что мама вбежала в дом, сорвав замок, схватила нас в охапку: сначала меня, а потом сестрёнку. Выбежала на улицу и посадила перед домом у забора. Хотела бежать в дом за документами,  но сестрёнка вцепилась от страха в подол маминого платья и не пускала её в огонь. Пока мама пыталась стряхнуть её, огонь уже разгорелся так, что стали стрелять папины патроны, ведь папа ходил на охоту и держал в доме ружьё и припасы. Вероятно, сестра и спасла мать. Так мы остались без всего. Сгорело всё: документы, одежда. А мы остались в чём были: мама – в платье, в котором работала на поле, сестра – в платьице, а я в рубашке и коротеньких штанишках.

     Тогда мать схватила нас и побежала к реке Пчевжа метрах в 50 от нашего пребывания. На берегу была высокая часовня. Рядом слева от часовни стояла лодка, в которую мама посадила нас и, одним веслом не умеючи отгребая, отплыла. Фашист с самолёта стал в нас стрелять. Очередь, предназначенная для нас прошла в воду слева от лодки. На берегу оказался мамин ученик, он стал показывать, как орудовать веслом, чтобы плыть, но гад с самолёта стал стрелять в него и прострелил ему руку. Нам же удалось переправиться, так как Пчевжа в этом месте не больше 30 метров шириной. Мама спрятала нас в кусты, а самолёт ещё продолжал летать, пугая народ.

      Когда вернулись обратно, то от дома осталось только пепелище. Днём мы пошли в школу, где мама преподавала, и разместились в классе. Кто-то из жителей дал нам одеяло. Мы ещё думали найти что-либо на пепелище, но увидели только догорающие угли – ничего не осталось.
Оказалось, что когда этот паразит на самолёте попал в дом, то мужики прибежали поливать водой стены и крышу, а он не давал им это делать.

     Жили в школе до сентября не имея ничего. Уже начались заморозки по ночам, а утром иней. Местные женщины относились к нам очень хорошо, продукты отпускались из колхоза, поэтому мы не голодали.   

     Когда стало совсем холодно мы перебрались из школы в штаб воинской части со складом боеприпасов во дворе, которой находился от часовни в третьей избе. Улица, на которой размещался штаб, состояла из 7 дворов. Во дворе штаба был штаб боеприпасов, куда подъезжали подводы и загружались. Вероятно, сделали тыловой склад. Мы получили одеяло и матрас, а мама солдатскую форму. В штабе было две комнаты: в одной комнате находился начальник штаба и комиссар, а в общей ночью - мы и бойцы на полу.

    Фронт приблизился. Скоро это почувствовали все. Стало слышно артиллерийские обстрелы. Мама хорошо знала местность, поэтому её взяли в разведку. Выяснилось, что фронт в 7 км. Однажды они с бойцами подошли к соседней деревне, насколько помню – Мелеховской, где встретили паренька. Спросили у него, есть ли в их деревне немцы. Он ответил, что есть, а сам стал расспрашивать, куда сами разведчики двигаются. Они  показали направление и стали возвращаться. Через какое-то время, по рассказам мамы, их обстреляли из миномётов, а осколок снаряда попал ей в спину. Повезло, что рана была не очень сильная.

    По ночам, во время артиллеристской канонады, в темноте, бойцы, находившиеся рядом в общей комнате штаба, считали вслух «недолёт» - «перелёт», потому что взрывы были где-то рядом. А вдруг? Это предполагалось – вилка, а мы в неё попали. Что это – знал каждый из них: полный двор боеприпасов. Бойцы ждали попадёт в нас или нет.

    После нескольких таких опасных ночей комиссар сказал, чтобы мы эвакуировались, пока дорога на Будогощь не перерезана и  идёт машина. Поэтому утром нас загрузили на полуторку с какими-то вещами на наш матрас и одеяло. С нами посадили молодую беременную женщину, жену командира – Соню, и машина поехала. Помню солнечный день, машину иногда сильно трясёт на бревенчатой дороге и ухабах. Где-то в середине пути нас обстреляли с самолёта, но не попали – водитель сумел увернуться. Днём приехали в Оскуй и остановились в одной знакомой отцу и матери семье. Были там дня два, пока мать выясняла, как дальше ехать. Когда выяснилось, стали звать и их с собой, так как семья была еврейская и попасть в руки немцев было делом рискованным. Те не захотели уезжать, надеясь, что их никто не тронет. Тогда нас снова посадили на машину – и мы поехали.

     Ночью приехали в Будогощь. Мать посадила нас с сестрой у окна на вокзале, а сама ушла выяснить дальнейшее продвижение. А в это время произошёл налёт. Были слышны взрывы и видны вспышки света. В зале вокзала была изразцовая печка, которую я потом решил найти. Но в послевоенное время её уже не стало. От страха одна женщина спряталась за эту печку, а после обстрела её едва вытащили из щели. По темноте мы с мамой пошли по рельсам к теплушке с бойцами  и несколькими гражданскими, и с той самой Соней, женой командира. Теплушка была битком набита людьми, но нам нашли место у стенки в середине вагона. Рядом с нами были какие-то ящики и бочки. Состав был длинный, из теплушек. Ночью ехали медленно. Когда уже успокоились, то вдруг услышали нервный крик женщины: «Летит!». Бойцы похватали винтовки, выставили в окна и двери, которые специально не закрывались во время движения. Оказалось, что это «утка». Просто женщина поругалась с мужем, а он пригрозил, что спрыгнет с поезда. Отругали их, посмеялись.

     На вторую ночь опять паника. Все бойцы вдруг сместились в одну половину вагона, а в нашей половине какая-то возня. Оказалось, что Соня родила. Роды принимали мать и бойцы. Через день опять паника – пропал новорождённый. Нашли в самом неожиданном месте – в бочке с огурцами. Он туда случайно упал. Посмеялись, что всё завершилось благополучно – принял крещение. Вот так добрались до Углича.

     В Угличе высадились из вагона прямо на путях без платформы. Ночь, ни зги… Мама, я, сестра, Соня и ребёнок. Соня на время ушла, сказав, что у неё есть здесь родственники. Ждали долго и вдруг… толи фонари, толи факелы вдали, но какие-то огоньки – и на нас, прижавшихся к матери, налетела толпа, с причитаниями похватав нас, понесла неизвестно куда. Утром проснулись в каменном доме со сводами потолка, кровать большая, я в белом балахоне – рубашке. Что было ночью, уже не помнили. Оказалось, что мы уже в женском Угличском монастыре. Оказалось, что у Сони тёти – монашки. В монастыре-то мы и жили какое-то время. В Угличе мы с мамой ходили в Угличский райисполком для получения одежды, денежной помощи, восстановления документов. Там получили детский полушубок и валеночки. А мама как была в гимнастёрке, шинели, в галифе с ботинками и обмотками, в которые её одели при военной части в Крутихе, так и продолжала в этом ходить. Но зато она получила направление на работу в школу. Монашки, конечно, предлагали остаться, но она почему-то не приняла их предложение, видимо из-за нас. Соня с малышом осталась со своими родственниками, а мы продолжили путь.

     Опять это был военный эшелон с теплушками, с эвакуированными и ранеными, опять мы сидели в середине вагона. Состав проходил через Горький товарный. Вечером варили в котлах какую-то еду. Ночью состав на окраине города, впереди какие-то высокие круглые башни -элеваторы. Вдали голоса, девичьи визги, испуганные крики. Дверь не закрыта, и там стал дежурить отпущенный по ранению боец Антон. Он твёрдо сказал не бояться, что никого в вагон не пустит. Действительно, оказалось, что в Горьком в это неспокойное военное время собрались урки со всех городов: с Одессы, Киева и других. Банды «Чёрная кошка», «Рыжая собака» и многие другие промышляли по всему городу. Вот кто-то из них и появился у нашего эшелона. В каждом вагоне помимо тяжело раненных бойцов оказались и те, кто смог быстро дать отпор уголовникам. Те поскорей убрались.
 
     Война - она такая, одних сплачивает для помощи друг другу, а в некоторых людях пробуждает внутреннего зверя. Здесь, в Горьком, я это понял, наблюдая утром странную картину: бежал мальчишка что-то спрятав под рубашку, а его нагонял солдат. Солдат сорвал с плеча винтовку и выстрелил прямо в спину мальчишки. До сих пор перед глазами этот момент. Наверное мальчишка стащил зерно с элеватора. Но стоит ли зерно человеческой жизни? Вот что делает война. И я тогда подумал, человеческое ли лицо у этого солдата.

     Дальше мы прибыли на место назначения, и мама стала работать в школе.
В 1946 году маме пришлось съездить в деревню, поскольку у председателя ещё в начале войны, когда уже стало ясно, что фронт приблизился, оставались вещи отца: гармонь саратовская, ружьё английское, сапоги, часы наручные, револьвер-наган именной старшего брата Александра, умершего от тифа в 1919 году в Петрограде, где он участвовал в создании Красной Армии на Путиловском заводе. Все вещи мама ему привезла, когда мы уже жили в селе Селищи в Чудовском районе. Сапоги продали в Чудово за 5 буханок хлеба, часы – за 3000. На ружьё стало претендовать Чудовское начальство (из милиции, РОНО и другие). Это ружьё я помню: одноствольное, лёгкое. Мне дали подержать его в руках. У него был патронташ две секции по 8 патронов, из которых я один изъял. Затвор ружья открывался нажатием кнопки сбоку слева. Я никогда не видел больше такого, как это. Потом его отдали зав. роно за перевод на работу в другой район. За гармонью потом уже приезжали из Шимковского района. Я очень хотел её, так как уже тогда появилась тяга к игре на гармони. Уже наигрывал некоторые мелодии – получалось. Однако, не удалось выпросить её. Наган же так и остался у председателя, а потом он передал его своему сыну. Председатель тогда сказал маме, что оставляет наган у себя, так как «осталось ещё много нечисти на этом свете».