В блокадном Ленинграде

(редактирование воспоминаний)
Воспоминания о днях, прожитых в блокадном Ленинграде.
Татьяна Черняева (Максимова)

     Незабываемый 1941 год, 22 июня, воскресенье… Наша семья – бабушка  Александра Сергеевна Бенеславская, дедушка Николай Петрович Бенеславский, мама Александра Николаевна Максимова, папа Константин Петрович Максимов, я – пятилетняя и сестра Шура 3-х лет – проживали на улице Беклешовской (ныне ул. Гжатская) в 2-х этажном доме, с красиво отделанными изразцами, печами (в то     время отопление было печным), с большой застеклённой верандой, из которой     просматривался сад с клумбами в цветах, кустами и деревьями. Наш дом после революции 1917 года стал коммунальным, и в нём кроме нас жило ещё 5 семей. Как давно это было – когда началась война – более 70 лет тому назад, но до сих пор отдельные события и картины происходящего устойчиво не покидают память. 

За 22 дня до начала войны мне исполнилось 5  лет (д.р. 31.05.1936 г.), а Шуре было чуть больше 3-х лет (д.р. 29.04.1938 г.). Дедушка тогда работал в поликлинике врачом на 2-ом Муринском пр., а папа преподавал математику в институте им. Герцена. И они как врач и военнообязанный сразу же ушли на фронт, а мы вчетвером остались одни. Конечно, мы – дети – сначала не понимали, что происходит: на улице и в доме суета соседей, испуг на лицах, растерянность окружающих. Многие собирались уезжать за Урал, в Среднюю Азию и т.п. Я помню, как мама взяла нас с Шурой за руки и повела в ближайший детсад – там формировались группы детей для отправки поездами в более отдалённые и тихие места страны. Мама уверяла нас, что это временно, и очень скоро мы все будем вместе. Когда она ушла, поцеловав на прощание, я начала сильно плакать, как и многие другие дети. Впоследствии мама рассказывала, что они с бабушкой тоже не находили себе места после разлуки с нами, и бабушка упросила маму забрать нас обратно, сказав: «Будь, что будет, но мы должны быть вместе…».
На следующий же день мама забрала нас из детсада, а оставшихся детей вывезли поездом из Ленинграда. Кто знает, как сложилась бы судьба, если бы мы уехали…
До сих пор родные разыскивают друг друга после войны. А ещё потом прошёл слух, что в поезд с детьми попала бомба, и его разбомбили.

Так или иначе, мы остались вместе. Я была счастлива. Однако, радости хватило ненадолго. Вскоре начались бомбёжки, обстрелы, голод и жуткий холод.

Насколько я помню по рассказам мамы и бабушки – до октября 1941 года с продуктами как-то перебивались, получали что-то по карточкам, были какие-то скудные запасы. В ноябре 1941 года на Бадаевских складах сильный пожар сжёг последние продукты ленинградцев, и по карточкам мама стала получать только по 200 г хлеба на человека. Стараясь соблюдать «3-х разовое питание», этот хлеб она делила на 3 части. От холода спасаться было очень трудно, т.к. дрова закончились и приходилось жечь стулья, столы, шкафы, внутренние двери, и также книги, журналы, газеты и т.д. Бабушка вскоре заболела, и её поместили в больницу им. Ф.Ф.Эрисмана (сейчас 1-ый Медицинский институт), и мы остались втроём.

Мама днём уходила за хлебом, а мы с Шурой на какое-то время оставались одни. От обстрелов было очень страшно, а мама, когда уходила, мне показывала на часы (ходики), которые висели над кроватью, и говорила, где будут стрелочки, когда она должна возвратиться. Шура тогда мало что понимала, а я то и дело глядела на стрелочки.

Однажды мама, уходя, как всегда показала на стрелочки и сказала, что, когда они будут между цифрами 4 и 5, она будет дома, и чтобы я не волновалась. В её отсутствие начался очень сильный обстрел, в соседней комнате полетели оконные стёкла. Стрелки на часах перешли уже давно за указанные, а мамы всё не было. Мама не разрешала нам ходить, чтобы мы не теряли силы, и мы с Шурой лежали в кровати, прижавшись друг к другу от страха, холода и голода. Я начала реветь, а Шура, улыбаясь, меня успокаивала, говоря, что мама вернётся – её не убьют. Наконец, через некоторое время, которое показалось мне вечностью, мама пришла.

Мне сейчас 75 лет, а я до сих пор остро помню, как я переживала эти ужасы. Это очень, очень страшно и незабываемо – обстрелы, холод, голод во время блокады города.

Помню, к нам приехал с улицы Марата мамин двоюродный брат Валентин Быков. Сейчас он доктор технических наук, пенсионер. А тогда ему было 15, и он, стараясь помочь маме с детьми, вместе с соседним мальчишкой, таким же, как он, решили поехать в Колпино, где проживала бабушкина двоюродная сестра. У неё был огородик, на котором не был убран картофель. Как мы обрадовались, когда он принёс полный рюкзак картошки! И, хотя картофель был уже подморожен, он нас так выручил!

У нас жила кошка Мурка. Она была уже на последнем издыхании и погибала. Для нашего спасения и, чтобы облегчить её голодные страдания, маме пришлось принести её в жертву. Мама сварила из неё суп, сказав нам, что он из кролика. Нам он казался таким вкусным! А мама его не ела… А потом никогда не любила вспоминать об этом.

Валентин с другом ходили под обстрелами на поля за чертой города, где собирали остатки неубранной капусты. Мы до сих пор очень благодарны ему – ведь, будучи 15-летним мальчишкой, он откликался на любые просьбы матери и помогал, как мог, не жалея себя.

Помню, как я всё время очень хотела есть и, когда мама давала нам крохотные кусочки хлеба, то я не могла себя сдержать и тут же их проглатывала. Моя сестрёнка Шура была очень маленькой и ещё не очень соображала, но была очень доброй. Помню, как она, видя мои грустные глаза, гордо делилась своими крошками и говорила: «Танька, на ещё кусок!» Хлебные кусочки нам старались давать с тёплой кипячёной водой.

Помню очень страшную картину, которая никак не может стереться из памяти. Недалеко от нашего дома лежали три трупа без внутренностей. Много позже мама объяснила мои детские воспоминания, рассказав, что некоторые люди от голода ели внутренности мертвецов, хотя это и преследовалось. На улицах не было видно ни кошек, ни собак, ни птиц – их съедали голодные люди.

Зимой пришли очень сильные холода. Мороз стоял такой, что люди при необходимости выхода на улицу поверх зимней одежды закутывались в одеяла. Я, маленькая, этому очень удивлялась, глядя на улицу в окно.

На протяжении всего этого страшного времени наша мама старалась, как могла, отвлечь нас с Шурой от постоянного чувства голода. И это ей неплохо удавалось. Надо сказать, что она с самого раннего детства и затем на протяжении всей своей жизни очень любила читать. Мы с Шурой заслушивались сказками Пушкина, народными сказками и другими произведениями, которые были доступны для нашего с Шурой возраста. Она учила нас стихам А. Барто, Фета и Тютчева, басням Крылова. Мама любила и русскую, и зарубежную литературу, увлекалась стихами, даже сама писала стихи, которые после войны, конечно, все пропали. Мама до войны всегда была душой молодёжных компаний, играла на гитаре, хорошо и много пела. Так и нас с Шурой она старалась развлечь, и мы пели вместе с ней, забывая хоть на какое-то время о голоде и холоде.

Так, с Божьей помощью, мы дожили до весны 1942 года. У оставшихся в живых к этому времени сил уже никаких не было, ни у детей, ни у взрослых… Потихонечку людей эвакуировали по дороге Жизни. Нам не хотелось уезжать из родного дома и города, т.к. всех успокаивали, что скоро будет легче. Да и самые тяжёлые дни уже пережиты. Весна была в самом разгаре. Но в приказном порядке семьи с детьми были обязаны эвакуироваться. Так что дошла очередь и до нас. Перевязав в узлы и одеяла самое основное, мы стали готовиться к отъезду.

        Сейчас, вспоминая то время, мне до сих пор очень жаль, когда я думаю, сколько уникальных вещей пропало и сгорело в ту блокадную зиму и потом, после нашего отъезда. Фотографии, картины, фамильные вещи, дедушкины медицинские записи и книги, его уникальная коллекция бабочек, которую он сам собирал до войны (ловил, бальзамировал, подписывал). Около 42 ящиков.

В начале апреля 1942 года бабушку, маму, Валентина, меня и Шуру эвакуировали. На поезде нас довезли до посёлка «Ваганово». Дальше от посёлка «Ваганово» мы добирались до деревни Кокарево. И затем, по «дороге Жизни» через озеро Ладога. Мы были погружены водителем вместе с другими эвакуировавшимися в одну из первых грузовых машин колонны, благодаря уговорам мамы. В кузове было тесно, и я лежала у бабушки на животе. Я смотрела в небо на ярко светящееся солнце, а снизу слышался плеск воды и хруст льда. Уровень воды доходил до осей колёс, и то и дело раздавались возгласы:
«Трещина!», «Трещина!» Потом были сильные крики и, я узнала, что следовавшая за нами машина ушла под лёд. Видимо, таких машин, ушедших под лёд, было много, т.к. лёд во многих местах был разрушен из-за обстрелов и бомбёжек. Многие шофёры не выдерживали напряжения, надо было ехать строго по колее за впереди идущей машиной. Вдоль трассы были установлены флажки, стояли солдаты-регулировщики, указывая направления объездов.

К этому времени, когда мы покидали Ленинград, «дорога Жизни» заканчивала функционировать, и мы были в числе последних, покидавших город. Дальнейший наш путь был на поезде (товарном телятнике) до города Кунгур Молотовской (ныне Пермской) области. От него – на лошади в телеге, примерно 40 км, в деревню Курилы. Там мы прожили с июня 1942 года около 2-х лет, после чего с большими трудностями и перипетиями возвращались в Ленинград. Возвращались вчетвером – бабушка, мама, я и Шура, т.к. Валентина ещё в деревне досрочно призвали в армию. Его день рождения 10 ноября 1926 года, и к тому времени он не достиг и 18 лет.

Возвращались мы через Волховстрой. В Ленинград не пускали. Мы с Шурой начали болеть (корь, коклюш) и маме удалось договориться с местным начальством, чтобы нас пропустили в Ленинград. Наконец, мы добрались до нашего дома. Но нас ждала грустная картина. На том месте, где стоял наш дом, был пустырь, а дом – разобран на дрова. Лишь одиноко стояла с искривлённым стволом сосна, т.к. в своё время она упиралась в крышу дома.

Жить нас приютила мама Валентина в маленькую комнату на улице Марата. Бабушка и мама устроились на завод «Красный Выборжец». Мы с Шурой переболели разными детскими болезнями. После перенесённого тяжёлого времени наши маленькие организмы были очень слабы.

Закончилась война, и возвратился прослуживший всю войну врачом дедушка с перебитым позвоночником. Долгое время ему пришлось ходить в корсете. Врачом он устроился в клинике Политехнического института, который выделил ему квартиру в доме на 4-ом этаже. Но война подкосила его здоровье, подниматься пешком так высоко было очень трудно. Он попросил помещение на 1-ом этаже, куда мы и перебрались. Но это, как говорится, уже совсем другая история…

Жизнь бежит неумолимо. Многих уже нет в живых… Долго сохранялась и сосна, стоявшая у нашего дома на Беклешовской, которая была свидетелем очень тяжёлых лет войны, видя много горя и страданий наших людей. И простояла она до 1963 года. Теперь – это улица Гжатская, а на месте дома – водный бассейн, куда ходят новые поколения детей. И дай Бог им здоровья... и чтобы не испытать такое жуткое время, которое досталось нам с Шурой и многим детям нашего поколения!