На бесёды...

ХУдо бываё. Какого дня дак и печи вытопить не могла. Хорошо, Настя соседка пришла спроведать. Говорит, погляжу в окошко, дым всё с трубы не идёт. Дак вытопила мне лежанку-то хоть. Да воды принёсла, чайник согрела. Да пошумела на меня, что живу-выживаю, к сыну в город не еду. Ой! Что ты, говорю, матушка ты моя, куды я эдакой-то падиной? Дома-то пала в угол да отлёжалась, никому глаз не смозолила. А там в гостях не своя воля. И шагу-то, бывать, без спросу не ступишь. Да ведь к снохе ехать-то, не к дочери. Не то как скажу да не так сделаю. Полюбит-ли. Вон бывало увезли Клашеньку. До чего она, бажёная, слёзонёк долила. Всё просила, увезите вы меня обратно в свою деревенку. Маруся Кочеткова в родни, дак заёзжала единова. Говорит, сидит на табуреточке, в фланелю набАшена, на блюдце мармалад да печеньице, чем худо житьё-то. А нет, забери меня в свою избу и всё тут. Да на беду и попала. Что ты, тётя Кланя, плачешь, деревня ли наша, а тут погляди, какой город-от большой. Большой, говорит, Марусенька, целых четыре стены с углами. А дома-то я у окошечка сяду, водушка кругом да с поля-то медовичкой пахнет... Так бедная и не бывала боле...
А я что. Прихватило закорки-то дак шкипидаром Настя намазала да ватню телогрею на плечи мне нацепила. Отлёжалась в тепле-то. Дак ещё маленько побегаю.

***********************************************************

Мамонька моя, Таисья Евгеньевна, упокой, господи, её душу, по молодости печёного духу совсем не переносила. Как посадя бывало печиво в печь, так она вся изнеможо. Всё говорила, не успею из избы убежать, ухвачу, дак в головы-то, как толкушки затолкут. Какого разу вот так приугорела, на подволоку за ушатом пошла, да опружило, да ёна со всей-ёт головы окувырнулась. Улетела ведь на дворно крыльцо. Как и не убилась-то. Бабушка спугаласи вся. Потом всё на улицу отправляли. Пока не выхолонё угар-от. Голова-то у ней после эдакого падыша до самой смертушки болела. Из-за чего и пёкла мало. Бывало у Дуськи Кудейкиной мать калиток да калачей накатат.Пирогов с брусницей да толокном настряпат. А у нас всё чёрный кусок с чаем. Дак так завидно-то. Тётя Маруся, Дуськина мать, тоже уж давно в живых нету, скажо, возьми Лидушка заспенничку. Стесняюсь, а возьму. Принесу да мы с сестрой Катькой ухутимси куды- нить да разделим. А мама увидит. Да будто и устыдитсы. Вот с утрия разведё квашню. А у нас-то у глупых радости. Напекё, накормит, а потом, бажёная, лежит как камушек. Скажо, ну, дефки, без вина пьяна...


Иной раз с утрия выскочишь, да не "Господи благослови". Силушка кипит, душа к новому дню на поклон рвётся. Кажется, сто лет ещё проживёшь. Ни каки чахотки да насмОрки тебя не тронут. К полудню-то уж обрядишься со всем. Да начнёшь ещё дела смекать. И думы-то, что ветер, широко летают: Но-ко, как я ещё это сподОблю, да ещё ТАК сгоношу, справлю.
Да как савраска-то без узды, ходко да далЁко забирашь, словно и не под Богом ходишь.
А уж как с ночи-то заскомнёт, застонет, тут уж "Господи, помилуй мя, грешную". Да катаешься с боку-то на бок упряжку. Да взбредёшь кое-как. Да зашабарничашь. Хорошо, хоть ещё дела держат. А выстать не можь, - дак то ведают они... Потянется день-от, что нечёсана куделя. Не одинова в красный-от угол лоб перекрестишь, Царицу Небесную в заступницы позовёшь...
Вот ведь как. В могуте-то самому царю кума, а в немочи - батожина худа.


С утрия свет погаснё и долго нету. В обед уж самовар согреют. Пока обедают да обихаживаются - завечереё. Вечером в хлев с лучиной пойдут. Зажгут, пИтья скорее наладя да вынесут. Первой коровушке. Та рогатой головой машо, пить просит. Не дашь дак и с вёдрами не пропустит. Да поросятам, да овцам по тазам разольют. Телятам сунут. Те забалУются. Начнут как носами играть. Только дёржи, чтоб не прОлили...Сено-то уж без огня, наугад понесут. Разгнетут по кормушкам. Ешьте. Всё сделают, сядут корову доить. Вымечко вымоют, маслицем смажут. Две титочки о донышко скажутся, не мимо подойника, хоть и тёмно в хлеву. Две других уж в молоко забьются. Зашёпчутся. Шёп-шёп, в парную-то пену. Цепушки на шеях брякают, сено на зубах хрустит. Слава тебе Господи, справились. Оставайся животинка, благословясь, на ночку тёмную. Двери сеном от мороза закинают до самого верху. Да ещё старый тулупишко сверху кинут, чтоб мороз порога не лизал. Да впотёмках пО двору домой. Придут, керосинову лампу ли свечной огарышек засветя. Молоко выцедя, опять самовар наставя. Какой сон без чаю. Сядут за стол чаёвничать. Свет загоритсы. А ну-ко тя вот! Выключа да спать пойдут.


Папушка-то бывало много рыбы ловил. Не одну бочку на зиму-то насоля. Заставя нас-то ещё бочки-то да кадухи в берегу мыть. Вода холодна, а нам-то дак! Токо лапы да руки красиют. Юбки подоткнём да шоркам старыми-то виниками. Найдём песку покрупняя да... А уж шпарила-то маминька. Нам не дозволяла. Куды ещё как окатисьси... Соли- то ёна в рыбу поболе ложила. За сутки рыбина-то не отмокнё. А бабушка уж маленечко сыпала. Любила покойница покушать с душком. Межону, значит. Выволокут бывало из бочки к празднику, а запашина-то, кто не знат, дак хоть из избы убегай! Щучина-то ещё не так, а лещина дак и рук ни несё. Кладут в рыбник-от дак уж не ждут, что убежит. Вскроют, а она там в сочку, да розова, да на язык-от кладёшь, вся пепелком разойдётсы. Ой! Тася -то мурманчанка, двуродня сёстра мне по мамушки, уж так любила-то! Коля у меня бывало в Мурман пехал, я два рыбника счинила. Увези гостинец-от. Дак приехал домоёт, да меня-то така, сяка. С поезда чуть не выгнали. В тамбури, говорит, всю дорогу ехал. Дак боле не возим в города-то. Дома идим.


Слава тебе Господи, степлело! А то дак и на улицу не выйти, вздох спират. Совсем ошалел мороз-от. Какого дня шла, дак задохлась. Да кое-то как на люди выбрела да замахала руками-то со всех сил: Пособите вы мне, крещёные, до избы-то добраться, в глазах-то уж темень. Мишка Шубка, глуха тетеря, в магазин бежит, рот на пол лица растянул, да машо мне в ответ, думат, я с ним здороваюсь. А неси тя лешой-от! Шуба дак и есть Шуба!.. Да кое-то как, в три погибели, добралась до забору. А чую, мой, три штакетины друг за дружкой сломаны. Васька кум пьяной рожей сломал. Дак чуть ли не на карабушках в избу-то уж заползла. Да скоряя тепла ухватила. Ноги да руки либойдают, да и сама-то как кисель недельной. В грудях колотитсы. Эдак бывало колотилоси, когда я Веньку своего от Дуськи Сороки вышвыривала... Ой, да дышала да дышала. На силу ведь отошла-то...

***********************************************************
В избе-то темно, тихо. Голландка только тягой поёт. Да ещё нет-нет, щёлкает цепочка на стареньких ходиках. Стрелочки-то: Чу, Чу, - почти что шёпотом идут. И на полу жёлтая живая полоска, отсвет от приоткрытой печной дверцы, полощется совсем беззвучно...
Первые оконные рамы толсто закиданы морозом. Подсвеченные с улицы фонарным светом узоры на них, кажутся тёмно-синими и совсем строгими. Вторые же только по низу обмёрзли белыми, гладкими от комнатного тепла, лизунцами. Сколько не заглядывай, а в тёмных уголках окна ничего не разглядеть. И на свету-то улицу не видно. Только в межрамье можно увидеть, как вкусно краснеют там сморщенные ягодки рябины, как высохли и смешно завились, похожие на ёлочки, листочки, как уставшая за долгую осень муха, спит на мягкой ватной перинке, под тонкими веточками-валёжками. Какие-то она видит сны? Запомнит ли, расскажет ли, когда первое тепло разбудит её?..


"... Глянь-ко, деревинка стоит. Кто-то в ней ничего окромя сушины не разглядит. А кто-то чью-то душу увидит. Вон на голом прищёлке одна одинёшенька...Не ропщет. Терпит: и стужу, и засуху...Как гнёт её ветер злой. А она руки к небу и: Прости, Господи! За грехи тяжкие секи меня дождём, бей севером* да буранами... За наши людские грехи искупления просит...
Так и ты ручки-то к небу воздынь от уныния да от гордыни. Услышит. Бог с тобой. Везде и всюду Он: и в высокой волне, и в росяной капле, и в разноцветье широких лугов, и в одном маленьком цветке, растущем на обочине дороги...И помни, каждый день заканчивается ночью, но начинается утром..."


"...Слыхала ли ты народную мудрость, что горе слишком широко, чтобы его обойти, слишком высоко, чтобы его перепрыгнуть, и слишком глубоко, чтобы под ним проползти; через горе можно только пройти. Вот я и иду уже третий годок. Иду одна и в попутчики никого не зову. Да и попросился бы ежели кто, разве б взяла. Нет. Не взяла б...Одной-то и с горем спродручнее.
А уж спрошено ли, светит на моём небе солнце-то, или как вместе с сыном ушло в земелюшку, так и не взошло ни разу, то дело десятое. Разве можно ждать ли надеяться, да обиды копить? Каждый человек своей тропкой идёт... Все свои обидушки я давно по быстрой воде от себя отправила. Пускай в окиян-море сгинут...
А про врагов не спрашивай. Нет их у меня. Любого сильнее. Не одолеть..."


Худо ли хорошо, а намыласи. Васенька, сынок на чунках стаскал. Байна-то у ёго хороша сделана, да не к хозяйским рукам. У Любки худо натоплена-то, кости не прОняло. Да видно, головёшка ли угольЯ в камелёнке не вызрели, без мыла все глаза выело. У меня уж Наденька натопит дак натопит. Не одинова, глубушка, сбегат подкинё.  Да выстоит, да выполощё. Мост-от да лавочки шкрипя под телом-то. А Любке ленко нагнутьси лишний раз, дак так сглизко-то, дак того и гледи, улЕтишт  куды-нить в угол. Ни к чему у матери не приучёна. Да и у сватьи у самой-то в избу заходу не было. Уж как Васю отговаривали. Я то дак чуть ли не на коленках стояла. Отец вожжами. Да свёкрова вступилась. А Сам-то у меня век свой тютя репна. Поперёк маменьки слова не говаривал. Так и жонилси Васенька непошто. Да боле уж  полувека с этой Любкой и мыкаитсы.  Самовар-от от меня  не с того краю на стол кладё, дак до того чаю-то до жду, дак вся-то выхолону.  Катаники подаст неловки, кофту на печи не согриё.  Уж у меня у Наденьки не эдак. Какого году у ей гостевала, дак всё тебе пожалуйста.  Осталаси бы на век да не пригласила, милая. Роботушки у ей полон рот. Да Мишенька зятёк- лапка заячья*

лапка заячья* -  гулящий муж

******************************************************

Валеньку тяжЁло рожала, да в самый-ёт мороз. Така уж стужа стояла, избы того году наскрозь промёрзали. Ивоно* у окошка лавка широка была. Дак вокурат там. Троё суток ведь выходила. Свёкрова Анна Евлампиевна пуп завязала, да с мосту грязнОй половик сдёрнула, зАвила дефку-то, да не сошену ушибла на печь, да боле и, покоенка, не глянула. Федя у меня на дрУгий день с найму пришёл. Да как на ей заматюжилсы, ты что така мать! Ну, я кое-то как с лавки выздынулась, да в корыто с им воды нАлили, да давай дитё от половика отмачивать. НА живо пристал-от. Дак ведь не робёнок, голо мясо была. Еле и заживила.
Кое-как выпестовали. Анны Евлампеевны нать крестить. Поуговаривали с Федей, кабы на тёпло. Дак ни в какую, укохлилась да и всё. Да ещё на нас выкинулась, дефка в их избе нехристем живё.
Попа, покоинка, в нашу цясовенку созвала, он тут от нас недалёко на Погосте служил. Приехал, да с саней-ёт и вывалилси: Благословенно Царство Отца и Сына.... Ой! До нашей-ёт уж пять младенчеков покрестил... Да я с одного боку подхватила, божатушка Марфа Матвеевна с другого, да Господи-то помилуй. Мелейдал да мелейдал, да в ледяну-то купель мою маладенюшку и окунул с головушкой. Дефка рёвом зашлась, засИнела. Еле и оттрясли. Долго после того болела. Как ещё и сторонником-то* не осталаси.
Папа мой тогды прОзнал да приехал, да к себе домой и скомандовал. А долго не уговаривал. Я одежонку в узёл, дефку в подмышку да в сани. Только и сказал свёкру: Федьке надоть жона с дитём, дак с найму в нашу избу придё.
Вот кака нелюбА сноха-то была...
А Федя пришёл. Порато меня жалел-то.

ивоно* - вон
сторонником, сторонник, - умалишонный