Дорога

ВНИМАНИЕ! СЧИТКА НЕ ПРОВОДИЛАСЬ!


ГЛАВА ПЕРВАЯ
Осенней, слякотной порою
В свой тихий волжский городок
Я возвращался от героя -
Комдива огненных дорог.
Когда на фронте были мы с ним,
Я только имя его знал,
И потому мои все мысли
Сейчас и занял генерал.

Я вспомнил Первый Прибалтийский
И видел, словно наяву,
Суровый, грозный край латвийский
И неприступную Литву.
Там, за оскаленной преградой,
Кишели полчища врагов.
И всё же мы крушили гадов
Вплоть до балтийских берегов.
И всё же мы хребет ломали
Свирепой крупповской броне...
Дорогу жизни начинали
Мы с бездорожья на войне.

О, юность, юность моя, где ты?
Скажи, где твой затерян след?
Куда ты в огненное лето
Ушла в свои семнадцать лет?
Немало я дорог протопал,
Но всюду ищет тебя взор.
А ты, как прежде, всё в окопах,
Всё не вернулась до сих пор.

А ты идёшь всё тем же курсом
В краю, что порохом пропах,
И от Либавы до Тукумса
Стоишь на тех же рубежах.
Твоё мне мужество понятно,
Но трудно сердцу сознавать,
Что мы расстались безвозвратно
И не увидимся опять...

Всё дальше матушка-столица,
Всё ближе матушка-река.
В лучах заката, как жар-птицы,
Плывут куда-то облака.
В янтарно-яркой позолоте
Бежит навстречу лес густой,
И тепловоз на повороте
В тоннель ныряет золотой.

Звенят минорно струны ветра
И рельсы звонкие звенят,
И с каждым новым километром
Всё ближе мой Димитровград.
И оттого невольно взгляды
Бросал в окошко я порой,
И я не знал, что едет рядом
Мой неожиданный герой...

Он мне понравился не сразу,
Хотя приятен был собой:
Густые брови, кареглазый,
Пушок над верхнею губой.
Над правой бровью локон вьётся...
Нет, я не думал, не гадал,
Что он в стихи мои ворвётся
Куда быстрей, чем генерал.

Вдруг на каком-то полустанке,
Откуда поезд брал разгон,
Под громкий шум и перебранку
Ворвался пьяный в наш вагон.
Стеною встала проводница.
- Куда, куда! Да ты же пьян!
- Чего шумишь, душа-девица?
Я на минутку - в ресторан.

- Нельзя, нельзя!
- Ах, ты, шалава! -
Взорвался пьяница, дрожа,
И у него в ладони правой
Сверкнула молния ножа.
Лишился кто-то дара речи,
А кто-то выронил стакан,
Увидев, как шагал навстречу
С блестящей финкой хулиган.

Удар! - и брызнули осколки.
Удар! - и вновь окошко - дрызнь!
И тут к злодею, прямо с полки,
Метнулся спутник мой, как рысь...

Недолго длился поединок.
Ногой ударил паренёк -
И вмиг сверкающая финка
Взлетела, грохнув в потолок.
На помощь парню я бросаюсь,
Стянув с себя ремень брючной,
И мы мгновенно негодяю
Скрутили руки за спиной...

И начались в вагоне толки
Про это шумное ЧП.
О пареньке со средней полки
Гудело каждое купе.
- Ну, молодчина! В полминуты
Сумел преступника унять.
- Теперь за финку мужику-то,
Поди, дадут годочков пять?..
- Прошу, парнишка, не сердиться,
Но всё ж не надо было лезть.
Ведь он в отцы тебе годится...
- А это... мой отец и есть.
- Отец?!.
- Вот это нынче дети!
Вот это номер, ни хрена!
Такое встретишь раз в столетье...

И наступила тишина.
Все на мгновенье онемели,
Гадая: что за паренёк?
А он пошёл к своей постели
И лёг, уставясь в потолок.
И долго после этой встречи
Не приходил парнишке сон.
Тихонько вздрагивали плечи
И видел я, что плачет он...

- Ах, Боже мой, -
Вздохнул мужчина, -
Что мне увидеть привелось, -
Сын - на отца, отец - на сына.
Всё по Писанию сбылось.
А говорите, нету Бога.
А что есть нынче - не поймёшь.
Нет, не на ту у нас дорогу,
Ей-богу, встала молодёжь.

- Не Бога - совести не стало.
Со школьной парты нынче пьют.
Девчонки, так и те, пожалуй,
От выпивох не отстают.
Не зря в Писанье говорится
Про наших грешных дочерей,
Что потеряют стыд девицы
И опозорят матерей.
- Да уж позорят, как позо-орят!
Ведь ходят, чуть прикрывши зад.
Не наши дочери, а горе:
И пьют, и курят, и грубят,
И послушанья не имеют,
И не хотят себя блюсти...
Нет, парни всё-таки скромнее,
Чем эти... господи, прости.

- Охо-хо-хо, - вздыхает кто-то, -
Все хороши, покуда спят,
А только выйдут за ворота,
Так и наблудить норовят.
Вы поздно улицей пройдите -
Не сбережёте головы...
Не-ет, что хотите говорите,
Но молодёжь не та, увы...

- Ух, как вы судите нас ловко, -
Вмешался лётчик-офицер, -
Стрижёте прямо под нулёвку,
Всех на один и тот манер.
А кто границы охраняет?
На ком всегда стоит страна?
И кто до самых звёзд летает?
Не молодёжь ли? Всё - она-а!
Вы много тут наговорили,
А летописцы говорят,
Что молодёжь за всё корили
И сотни лет тому назад.
Не спорю, нынче судят строже,
Чем в те далёкие года,
Но ведь и вы для молодёжи
Небезупречны иногда.

- Да, да и мы теперь узнали, -
Дополнил лётчика солдат, -
Одни когда-то Зимний брали
И шли свирепо на Кронштадт,
Другие подлость величали,
Себе лукавили порой,
А тетьи - знали и молчали,
Коль оклеветан был герой.
Ну, это ладно, день вчерашний,
Пример свежее есть у нас.
Сейчас мы видели папашин
Портрет - и в профиль, и в анфас.

Так что доказывать не будем,
Что в жизни много их таких.
Но не по ним о вас мы судим,
Как вы порой о молодых.
Одно и то ж у вас в помине,
Одно мусолят языки:
То брюки-клёш, то юбки-мини,
То башмаки, то парики.
И пересуды в этом смысле
Всегда - ни сердцу, ни уму,
А мини-чувства, мини-мысли
Вас не волнуют почему?..

Я на свою забрался полку
И незаметно наблюдал,
Как, отвернувшись, втихомолку,
Глаза парнишка вытирал.
А хорошо, что слёзы прячет,
Мужская всё-таки черта.
Ну, ничего, пускай поплачет,
Полезно это иногда.


ГЛАВА ВТОРАЯ
Ничто так в жизни не сближает,
Как путь-дорога и вагон,
Когда за окнами мелькает
За перегоном перегон,
Когда зелёные вагоны
В пути уютнее избы,
Когда навстречу эшелону
Бегут гудящие столбы.

В минуты краткие стоянок
На насыпь хочется сойти,
И каждый встречный полустанок,
Как веха томного пути.
А за столом, под вечер лунный,
Под говорок и шёпоток,
Живёт купе одной коммуной,
Деля и хлеб и кипяток.

Лишь после ужина немножко
Разговорился мой сосед.
Он сел напротив у окошка,
Сказав со вздохом, как поэт:
- Не вдруг увянет наша младость,
Не вдруг восторги бросят нас,
И неожиданную радость
Ещё обнимем мы не раз...

Как это сказано отлично!
Но только вспомнить я не мог,
Кто автор этих поэтичных,
Так хорошо знакомых строк.
Я вспоминать и не пытался,
Я не сводил с парнишки взор.
Неинтересно начинался
Наш интересный разговор.
- Ты городской?
- Нет, деревенский.
- Колхозник?
- Сеял и пахал.
- С каких краёв?
- Из-под Смоленска.
- Далёко ль едешь?
- За Байкал.
- Совсем иль в гости?
- Сам не знаю.
- Наверно, родственники там?
- Да нету родичей в том крае.
- Тогда куда же ты?
- На БАМ...

В вагоне спать уже ложились,
И храп раздался во всю мочь.
А мы как будто сговорились
Проговорить всю эту ночь.
Шли за вопросами вопросы,
Нас не клонила дремота,
И выбивали дробь колёса:
Та-та-та-та, та-та-та-та.

Мерцали тускло искры света,
А в щель разбитого окна
В купе вломилась без билета -
И зайцем ехала - луна.
Скрипучий храп врывался в уши,
Но что мне было до него!
Как зачарованный я слушал
Рассказ героя моего:

- Случилось это в нашей школе:
Я Петьке Львову нос разбил,
Когда мою соседку Олю
Он грязным словом оскорбил.
Он был драчун необычайный,
Срывал немало раз урок,
И его в школе неслучайно
Прозвали: "Петя-петушок".

Однажды Оля в класс спешила,
Как будто бабочка, легка.
А Петька ей:
- Куда, кобыла?
На сходку не было звонка.
Он сделал ей подножку сзади
И локтем ткнул,
Не скрывши злость.
Упала девочка, и платье
Нескромно кверху задралось.

И от такого оскорбленья
Тут не сдержала Оля слёз...
Я к Петьке бросился, бледнея,
И - в нос ему!
И - в нос, и - в нос!
Мльчишки лезут друг на дружку,
Нас окружили и орут:
- Нокаутируй!
- Бей Петрушку!
- Добавь, Серёжка!
- Во - дают!..

Сбежались все на перемене,
И все зрачки в меня впились,
А я кричу:
- Проси прощенья
И перед Олей извинись!..
Возможно б, он и извинился
И впрок пошёл ему урок,
Но вдруг директор появился
И залился вовсю звонок...
Давыд Ефимович Давыдов -
Был наша школьная гроза,
Но сокращённо лишь "Давыдом"
Его мы звали за глаза.
Он понял всё и всё заметил,
Но даже слова не сказал.
Он только пальцем мне и Петьке
На кабинет свой показал.

Потом и сам зашёл.
- Ну, что же
После дуэли делать нам?
Давай, рассказывай, Серёжа.
(Он всех нас звал по именам).
Встаёт со мной вплотную рядом.
- Из-за чего у вас сыр-бор?
За что ты бил его? - и взглядом
В меня уставился в упор.

- За оскорбленье ученицы, -
Я буркнул вялым языком. -
Прсил за хамство извиниться...
- Просил? И в зубы кулаком?
Нет, не годится метод этот...
И я тогда сказал в ответ:
- Куда бы лучше - пистолеты,
Да пистолетов нынче нет.

- Ишь ты какой!
Видать, начитан.
Но книги мудрость нам несут.
Читаешь вот, а не воспитан,
И в школе сделал самосуд.
Да за такое поведенье
Обоим надо всыпать вам!
Кому нанёс он оскорбленье?
- А это пусть он скажет сам.
Давыд взглянул на Петьку Львова,
Тот нос ладонью прикрывал,
Но на вопрос - хотя бы слово,
Как будто в рот воды набрал.
- Что ж, и молчанье - обьясненье.
Нахулиганил - и молчишь?..
Вот так: попросишь извиненья,
А завтра папу пригласишь.

И мне потом сказал:
- Серёжа,
Ты на урок сейчас иди,
А завтра, завтра в школу тоже
Ты без отца не приходи...
Но Петька крикнул от порога,
Как будто выстрелил в упор:
- А у него отцов-то много! -
И шмыгнул в школьный коридор.

Я после пошлой фразы этой
Себя сдержать уже не мог
И, как стрела, из кабинета
Метнулся к Петьке за порог.
Я бил его остервенело,
Я ничего не сознавал.
Давыд Ефимыч еле-еле
Нас друг от друга оторвал.

Потом он дверь открыл:
- Идите!
Теперь уже домой, не в класс! -
И погрозил нам:
- Но учтите!
Не слишком много ль в один раз...

Пылали мы от возбужденья,
До дома вместе нам идти,
Но больше с Петькой отношенья
Не выясняли по пути.
И всю дорогу
До порога
Сверлили сердце мне слова:
"А у него отцов-то много...".
Ходила кругом голова.
Я ненавидел Петьку Львова,
Во мне кипела яро злость.
"Отцов-то много" -
Два лишь слова,
Но душу ранили насквозь.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Во все века отцов склоняют,
Во все эпохи их клянут
За то, что детям изменяют
И свои семьи предают.
Они рассеяли по свету
Такое множество сирот,
Что на планете цифра эта
Катастрофически растёт.

Не осуждай меня, читатель,
Что тема эта не нова,
Что не один уже писатель
Твердил подобные слова.
Не упрекай, мой друг, поэта,
Что он полез в семейный быт.
Отцы и дети - тема эта
Всегда по-своему болит.

В литературе она - вечна,
До дна её не исчерпать.
Поэты будут бесконечно
Об этом трепетно писать.
Ведь это жизнь сама.
Тут, кстати,
Я не придумал ничего.
Давай послушаем, читатель,
Рассказ героя моего.

- ...Мы без отца росли. Мы даже
О нём не знали ничего.
И никогда нам мама наша
Не говорила про него.
До самой средней школы знали
Мы только отчима крыло.
И было нам с сестрёнкой Галей
И с неродным отцом светло.

Бывал он часто в нашей школе,
Вливая радость в души нам.
Его мы звали "дядя Коля" -
Так называть велел он сам.
Журил за грязные тетради,
Заслужим - скажет: "Молодец!".
Уж коль такой душевный дядя,
Каким же должен быть отец!

Он в выходной вставал на лыжи
И уводил нас в зимний бор.
Я, как сейчас, всё это вижу,
Как мы вздымались на бугор.
Лыжня, в сосёнки забегая,
Терялась в снежной белизне,
А мы, ничуть не уставая,
Шли строем точно по лыжне.

Однажды я лежал в постели,
Пылал в жару, как летний зной,
И две недели, две недели
Был неотлучно он со мной.
Когда ж, очнувшись, я проснулся
И его рядом увидал,
К нему я сердцем потянулся
И тихо "папа" прошептал...

Вошёл он в душу неслучайно,
И был к нему привязан я.
Я доверял ему все тайны, -
Он был мой высший судия.
Начитан, сведущ, компетентен,
На всю округу знаменит
И для меня авторитетен
Ничуть не меньше, чем Давыд.

Но как-то раз зелёной птицей
Прощально свистнул тепловоз...
Уехал на год он учиться
И словно солнышко увёз.
Всё так же утро наступало,
Всё так же ночь дарила сон,
Но мне его недоставало,
И понял я: ч т о  значит он.

И вот в те дни, покой нарушив,
Отравой самых едких слов
В мою тоскующую душу
Злодейски плюнул Петька Львов.
Какой намёк
В словах скрывался,
Какой же яд в себе таил!
Он чести маминой касался,
Его-то я и уловил.

Я знал, что мама безупречно
Себя, с достоинством, вела.
Простой, сердечной, человечной
Ко всем вокруг она была.
Она жила у нас в посёлке
Неслышно, тихо, как трава,
И оттого впились осколком
Мне в сердце Петькины слова.

И я в тот день
Спросил упрямо,
Ещё в дверях:
- Где мой отец?..
И онемела сразу мама,
И стала бледной, как мертвец.
Потом тревожно и понуро
Она рассказывала мне:
- Отец... погиб... под Байконуром,
На казахстанской целине...

- Он - космонавт?
- Да нет, Серёжа,
Он трактористом был у нас.
Спасал товарища...
- И что же?
- Его-то спас,
Себя не спас...
Не знаю, как уж получилось,
Он вёл машину-вездеход,
И вдруг машина провалилась
И камнем рухнула под лёд...

- А фото, фото сохранилось?
- Да где-то было...
Впрочем, - нет. -
И почему-то мать смутилась. -
Ах, сколько лет!
Ах, сколько лет!..

- Так что же, мама, ты молчала
И про отца, и Казахстан? -
И сердце трепетно стучало,
И застилал глаза туман. -
Туда со всех концов державы,
За неизвестный горизнот,
Не за наградами и славой
Стремились люди, как на фронт...

Я перечитывал с вниманьем
В ту беспокойную весну
Романы и воспоминанья
Про Казахстан и целину.
Листал я старые журналы,
Газеты, множество брошюр,
И сердце сладко замирало
Над каждым словом "Байконур".

Я был настойчивый читатель,
Я верил: может быть, в конце
Иль журналист, или писатель
Хоть упомянут об отце.
Он был целинным трактористом,
Он сам погиб, а друга спас.
Да как же, братцы-журналисты,
Не взволновало это вас?

О, как хотел я той порою
Об этом в книжке прочитать!
Уж коль отец погиб героем,
То не могли б не написать?
Отцово имя, как подкову,
Искал я тщетно в море строк.
Хотя б единственное слово,
Хотя б какой-нибудь намёк.

Я без конца писал запросы
И был надеждою согрет,
Но на тревожные вопросы
Был малорадостный ответ.
"Такого нет", - из Казахстана
Мне отвечали города.
Отец и впрямь,
Как в воду канул,
Исчез безвестно,
Без следа.

И вот, от розыска уставши,
Я понял: поискам - конец,
Коль даже в без вести пропавших
Нигде не значился отец.
Насмарку - вся моя работа.
Ах, целина ты, целина!
Иль мама путает чего-то,
Иль что-то знает
Лишь она...


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
- Теперь пора сказать про деда,
Простите резкий переход.
Я помню: к празднику Победы
Мы все готовились в тот год.
Несли мы в школу к этой дате
За экспонатом - экспонат,
Всё дорогое о солдате -
От похоронок до наград.

Ну, а у нас в багетной раме,
Храня девичью красоту,
Висел портрет студентки-мамы
В овальном сером паспарту.
И в той же раме -
Жёлтый снимок
Был грустной памятью войны:
Навеки-вечные в обнимку
Два пехотинца-старшины.
Я знал, что дед мой был отважный,
Что всю войну прошёл мой дед.
Про этот факт немаловажный
Я знал ещё с дошкольных лет.
В Берлине, за день до Победы,
Смертельно ранили его.
И, кроме этого, про деда
Не знал я больше ничего.

- Ты написал бы дяде Саше, -
Мне посоветовала мать, -
Ведь он меня намного старше
И может много рассказать...
Листочек вырвав из тетради,
Я написал письмо тотчас
И под Смоленск отправил дяде
В село, где я гостил не раз.

И дядя, словно на анкету,
Давал в письме своём ответ:
"А. Документов деда нету.
Б. Фото нет.
В. Писем нет.
Что было - сплыло,
Память - смыло...
На председательском посту
Не только помнить то, что было,
А то, что есть, невмоготу.

Да и зачем тебе, Серёга,
Тревожить сон богатырей?
Трудна у них была дорога.
А юбилей... Что - юбилей?
Ну пошумят, статьи напишут,
У обелисков постоят.
Но ведь отцы-то не услышат,
Их всё равно не воскресят...".

Письмо, конечно, странным было,
Не знал я дядюшку таким,
Оно мне душу леденило
Своим бездушьем ледяным.
Да как эе это - "память смыло"?
Да как же так - "ну пошумят"?
Да позабыть ли нам могилы
Невозвратившихся солдат?

Ты, видно, был не в духе, дядя,
И мне писал в недобрый час.
Солдат, выходит, шума ради
Спасал Отечество для нас?
Выходит, ради шума пишут
О нём романы и стихи?
Да, верно: мёртвый не услышит,
Когда живые так глухи.

И, размышляя о Победе,
Ну разве я подумать мог,
Что сколько их ещё на свете,
Кто память сердца не сберёг.
Они не только за границей,
Они повсюду и у нас,
Кто очень любят поглумиться
Над ветеранами подчас.

Однажды я тот снимок деда
Из рамки маминой извлёк
И под картонкою портрета
Увидел выцветший листок.
Письмо! Не деда ли?..
Я замер
И не свожу с находки взгляд.
Впился в слова письма глазами,
А прочитал -
И сам не рад.

"Мария! Бросишь или нету
В суды послания писать?
Осточертело мне всё это,
Пора бы всё и закруглять.
Ну что ты ноешь: дети, дети,
Во всех грехах меня виня?
Да не одни они на свете,
Ещё есть дети у меня.
И почему ты утверждаешь,
Что я судьбу твою сгубил?
Зачем стыдишь
И проклинаешь?
Я не украл и не убил...".

Ах, негодяй!..
Ах, паразит ты!..
Я понял всё и застонал.
Убийца! - Всё с тобой убито.
Вор! - Наши души обокрал.
Я никогда отца не видел
И вот увидел я его.
И в тот же миг возненавидел
До дня заката моего.

Зато, какою яркой краской
Мать рисовала беглеца.
Я не могу простить ей сказки
Про "утонувшего" отца.
Зачем со мной лукавить было
И сочинять целинный край?
Она "героя" утопила,
А выплыл подлый негодяй.

Эх, как нам часто не хватает
В пути наставника-отца,
Кто душу светом озаряет,
Кто друг до самого конца.
Не все отцы в дороге с нами,
И не у всех добро в сердцах.
Есть безотцовщина с отцами,
Есть и сироты при отцах...

Колёса медленно стучали:
По-ра, по-ра, по-ра, по-ра.
Вагоны вздрогнули и встали,
Пересчитавши буфера.
Сергей поднялся торопливо.
- Я выйду в тамбур, подышу.
Так на душе моей тоскливо,
Что места я не нахожу...

- Когда душе бывает больно,
То сердце словно на ноже... -
И я задумался невольно
О человеческой душе...

Умеем в скалы мы врубаться,
Встать на пути врага горой,
Но не умеем достучаться
Мы до живой души порой.
Мы часто грубо к ней подходим,
Чтоб в сапогах в неё войти.
Мы не всегда, увы, находим
К ней очень верные пути.

К примеру: взять хотя б Серёжу:
Путь за спиною небольшой,
Ну много ль он на свете прожил?
А уж с израненной душой.
Хотя не всё ещё мне ясно,
Хоть впереди о нём строка,
Но как же всё-таки
Прекрасно
Лицо души у паренька!


ГЛАВА ПЯТАЯ
- Пришли осенние туманы,
Пристыли речки и пруды.
Как на полотнаях Левитана,
Пылали рощи и сады.
Природа в ярком одеянье
Не торопилась на покой.
"Пора очей очарованья"
Звенела пушкинской строкой.

Ах, осень!
Всё листвой звенящей
Вокруг усеяла она.
А в нашем доме,
В душах наших
Была осенняя весна.
Мы ждали в гости дядю Колю,
Он дома не был целый год.
Мы не задерживались в школе,
Хватало с Галей нам забот.

Мы в доме мыли и белили,
И всё нам радовало взор.
Мы лоск парадный наводили,
Как будто ехал ревизор.
На полотенце даже Галя
"С приездом!" вышила слова.
О, как мы ждали!
Так мы ждали,
Что впрямь хмелела голова.

И вот однажды, в поздний вечер,
Никто из нас ещё не спал,
В стекло окошка то ли ветер,
То ль кто-то тихо постучал.
Мы встрепенулись.
Мама вышла,
Халат накинув голубой.
- Ой, ты откуда? - было слышно, -
Ой, Боже мой!
Ах, Боже мой!..

Какой-то голос незнакомый
Нечётко слышался в ответ.
А мама:
- Ты ведь не был дома
Тринадцать лет!
Тринадцать лет!
О детях что тебе известно?
Ты бросил их почти грудных...
А дочь, взглянул бы ты, - невеста!
А сын какой! Совсем жених!

- Прости...
- Простить - вопрос особый,
Оставим это "на потом".
Простить по-бабьи и легко бы,
Да не тебя мы в гости ждём.
Как долго тайну я хранила! -
И в тишине раздался всхлип. -
И всё ж тебя...
Похоронила,
Сказавши детям,
Что погиб.

- Да, да, - ответил он, вздыхая, -
Ты не ошиблась и на грамм.
Я не погиб, но погибаю,
Вот потому и ехал к вам.
В какие я ни ездил дали,
Где ни оставил я следа,
Но все пути и магистрали
Меня опять вели сюда.
- Всё так же пьёшь?
- Почти что нету,
Но не в вине моя вина.
Пьёт нынче, Маша, вся планета,
Не зря и кружится она.
Я пьян с того, что нет покоя,
Пьян оттого, что одинок,
Что ни с одной своей семьёю
Душевно слиться я не смог.
Я о тебе мечтал ночами,
О годах прожитых скорбя.
Я всё оставил за плечами,
За исключением тебя.
Вина и денег мне хватало,
Хватало женской красоты.
Лишь одного недоставало -
Твоей, Мария, доброты...

- Да, доброты в тебе не слишком.
Ты глух душой и сердцем слеп.
Ты разве видел,
Разве слышал,
Как мне давался горький хлеб?
Теперь ты ждёшь, что пожалею?
Как боль моя ни глубока,
Жаль, что ругаться не умею
И непростительно мягка...

Я понял всё.
Я поразился,
Какого гостя Бог послал!
А он всё клялся и божился,
И уверял, и умолял.
- Ведь и на солнышке есть пятна.
Прости, Мария... Завязал...
Он поперхнулся и невнятно
Ещё чего-то досказал.

- Ну что ж, пошли, - сказала мама, -
Прохладно. Я уже дрожу.
Ох, как мне быть, не знаю прямо,
Что детям я сейчас скажу?..
Мы с Галей юркнули в постели,
Услышав стук глухих шагов,
И половицы заскрипели
От незнакомых каблуков.
Молчали мы, хоть и не спали
И не подняли даже глаз.
- Да где же вы?..
Серёжа?.. Галя?..
Да дайте я взгляну на вас!..

Он подошёл ко мне.
- Серёжа!..
Ба, ты не кажешь и лица.
Ну, ты чего же?..
Вы чего же
Молчком встречаете отца?..

И разряжая обстановку,
Мать суетилась у стола,
Поставив водки поллитровку,
ЧТо дяде Коле припасла...

Всю ночь, ворочаясь в постели,
Смотрел я в тёмный потолок.
Да что же это, в самом деле?
Да как он к нам явиться мог?
А что же будет с дядей Колей?
И я не вскрикивал едва.
И поневоле сердце болью
Точили Петькины слова.

- Ты, Галя, спишь?
- Да нет, не спится.
Какой уж тут, Серёжа, сон!
Ну, надо ж этому случиться...
С луны свалился что ли он?
- И как нам с ним держаться, Галя?
Ведь мама всё простит ему.
- С пелёнок мы его не знали,
А уж теперь-то ни к чему...

Эх, мама, ты ль его не знала?
Тебя ли, мама, поучать?
Ты лишь лицо его читала,
А надо б душу почитать.
Он столько лет от нас таился,
Объездив множество дорог,
Что даже розыск отступился,
Нигде найти его не мог.
Тебе, я знаю, трудно было
В своей неласковой судьбе.
Ты нас, двоих, одна растила
И забывала о себе.
Тебе досталось поневоле
Семейный воз одной везти.
Ах, как спасибо дяде Коле,
Что нам он встретился в пути.
Он - радость наша и отрада,
И луч, что светит вдалеке...
Тебе на воду дуть бы надо,
Коль обожглась на молоке.
Кто сам себе несчастье ищет?
А ты, рассудку вопреки,
Сама идёшь на пепелище
Искать былого угольки...

А рано утром, на рассвете,
Вошла заплаканная мать.
- Ну, как нам быть?
Что делать, дети?
Давайте что-нибудь решать.
Серёжа, Галя, помогите,
Не разобраться мне одной...
Простила я... И вы простите...
Что ж делать, дети, ведь - родной!..

И за обоих отвечая,
Я с расстановкою сказал:
- Отцом его мы не признаем,
Как нас он сам не признавал.
А как же, мама, дядя Коля?
Выходит, с ним уже конец?
Возьмём топорик и отколем?

- Эх, дети! Это ж ваш отец!

- Не надо, мама, заблуждаться.
Имеем право мы сказать:
Отцом не трудно называться,
Но надо им сначала  с т а т ь.
Зачем нам это испытанье?
Зачем нам эта фальшь и ложь?
"Отец" - не воинское званье,
К погонам лычки не пришьёшь.

Не тот отец, кто алименты
Годами платит через суд.
Не тот, чьё имя в документы
В день регистрации внесут.
Не тот, кто дал нам только имя
И предал в самый трудный час,
А тот, чьё отчество - святыня,
Как и Отечество для нас.


ГЛАВА ШЕСТАЯ
- Дня через два о госте нашем
Уже судило полсела.
Все удивлялись:
- Маша, Маша,
Зачем его ты приняла?
Да не нужны ему, нахалу,
Ни ты, ни дети, ни семья...
- Ты, Маша, сокола сменяла.
И на кого? На воробья.
- Как хорошо вы с Колей жили,
Он и не курит, и не пьёт...

А мы с Галиной объявили
Отцу молчания бойкот.
Он много раз пытался снова
Заговорить, но мы в ответ
Ему ни слова, ни полслова,
Как будто вовсе его нет.
Мы для него как онемели,
В душе испытывая злость.

А под конец "немой" недели
Приехал наш заветный гость.
Вошёл он в комнату под вечер,
Раскрывши двери широко.
Мы с Галей бросились навстречу
И с визгом обняли его.

- Да помогите, ребятишки.
Сергей, раздеться помоги.
Какие я привёз вам книжки
Да скороходы-сапоги!
Сейчас, ребятки, всё достану.
Уф, чуть добрался до крыльца. -
Вспорхнула крышка чемодана,
И тут увидел он... отца.

А мама плакала, вздыхала.
Ох, что тогда творилось с ней!
Она пылала
И стояла
Меж них, двоих,
Как меж огней.
- Прости...
Не думала так встретить...
Не обижайся, извини.
Родной отец вернулся к детям,
Не осуждай и не вини...

Раздал подарки дядя Коля,
Взглянул на нас и молвил:
- Да-а...
Не всё, ребята, в нашей воле,
Всё очень сложно иногда.
Сейчас мне, дети, очень трудно...
Я еле дух перевожу...
Ну, а тебе, папаша блудный,
Одно-единое скажу:
Пришёл с добром -
Мешать не стану.
Но если зло принёс ты им, -
Из-под земли тебя достану
И мы не так поговорим...

Он не спеша надвинул шляпу -
И вот пошёл к порогу гость.
- Куда ж ты, папа?
Слышишь, па-па-а!.. -
И это громом взорвалось.
К нему Галинка подбежала,
Прижала голову к груди
И безутешно причитала:
- Не уходи... не уходи...
Мы столько ждали...
Мы так рады...
С тобой мы будем до конца...
А "иностранца" нам не надо, -
И показала на отца...

Горели в сумерках берёзы,
Шурша листвой, как камыши,
И с грустью бронзовые слёзы
Неслышно крапали в тиши.
Ломило голову от мыслей,
И видно было мне в окно:
Кружатся листья,
           листья,
             листья,
И всё уже обнажено...

Шли дни, и как-то раз Галина
В меня вонзила острый взгляд:
- Сергей, кто сам идёт с повинной,
Того казнят иль не казнят?
Правы, Серёжа, мы иль нету,
Что не хотим отцу прощать?

- Ведь мы с тобой решили это,
Зачем же заново решать?
Тогда минуточку вниманья.
Вот "сочинение" отца. -
И я то самое "посланье"
Прочёл сестрёнке до конца.
- Да что мы думаем-гадаем, -
Я иронически сказал. -
Давай уж батю оправдаем,
Он не убил и не украл.

- Ты не ехидничай, Серёжка,
Противный, знал - и ни гу-гу.
Ой, дай опомниться немножко...
Ох, отдышаться не могу.
А я всё, дура, колебалась,
Искала всяческие "но".
В душе моей зудела жалость...
Теперь, Серёжка, - решено!

Но жизнь по-своему решала,
Наш батя пил без выходных
И нам устраивал скандалы,
Что свет не видывал таких.
Как нашей маме тяжко было,
Что опускался он на дно.
Но не его она винила,
А виноватила вино.

Вино извечно проклинают,
Но почему же люди пьют?
Зачем отраву выпускают
И всенародно продают?
Зачем? Кому какая польза
От алкогольных батарей,
Коль в каждой капле
Брызжут слёзы
Детей и наших матерей?

Видали вы, как продавщица
Бутылки бойко продаёт?
Она с улыбкой смотрит в лица,
Как будто счастье выдаёт.
Что ни бутылка - чьё-то горе
И наша общая беда.
А их держать бы на запоре,
Как злых преступников, всегда!


Витрина, словно баррикада,
Бутылки выставила в ряд.
Блестят головки, как снаряды,
А в них отравленный заряд.
Куда снаряд нацелен каждый?
И целей всех не перечесть:
В покой семей, в сознанье граждан,
В здоровье общества и в честь.

Есть символ, всем у нас известный, -
Пятиконечная звезда.
Но, к сожаленью, неуместно
Её мы ставим иногда.
Привычны звёзды на погонах,
Кремлёвских башнях и значках,
На орденах и на знамёнах...
Ну, а к чему на коньяках?
Ну, взяли б, скажем, шестигранник,
Иль ромб, иль точку с запятой.
Но звёзды зелью вешать - странно.
Зелёный змий, - а со звездой.

Я зря отвлёкся от рассказа,
Ведь все прекрасно знаем мы,
Что стала пьяная зараза
Страшней холеры и чумы.
Она полмира заразила,
Разрушив множество сердец.
Одних она свела в могилы,
Других растлила и сгубила,
В живые трупы превратила,
А среди них -
И мой отец.

Однажды, как всегда, под "мухой"
Отец давал "концерт" опять.
И вдруг на маму поднял руку
И начал грязно оскорблять.
Он щедро сыпал брань хмельную
И всё взорвал в моей груди.
Я подскочил к нему вплотную
И резко бросил:
- Уходи!..
У нас что есть отец, что нету,
А коли так - пусть будет - нет!
Не возвращайся с того света,
Не омрачай нам этот свет.
Мы без твоей прожили ласки,
А уж теперь не испытать.
Не разрушай красивой сказки,
Какую выдумала мать...

- Молчи, сопляк, - и брови сдвинув,
В упор уставился отец. -
Шшэ-но-ок, я знал тебя, как сына,
А вот не знал, что ты стервец.

- Как сына ты меня не знаешь.
И я тебя отцом не знал.
За что же мерзко оскорбляешь?
Я не убил и не украл...

Узнав свою родную фразу,
Отец на миг оторопел,
И показалось мне, что сразу
Он даже малость протрезвел.
- Сергей, - сказал он тоном строгим, -
И по слогам пропел: - Сер-ге-эй,
Ты не по той пошёл дороге...
- Да, да, иду не по твоей.

Довёл его я до порога
И, дверь открыв, сказал:
- Прощай.
Давай, кати своей дорогой
И нам на нашей не мешай.
- Ну и уйду! - и он зловеще
Сверкнул углями пьяных глаз. -
А ну, подайте мои вещи,
Сюда я больше - ни на час...
Мы чемодан ему подали,
Его бродяжий балахон,
И на попутном самосвале
В тот день от нас уехал он.
И вновь от нашего порога
Умчался счастье он искать...
И вот железная дорога
Нас через год свела опять...

- Ря-я-зань, - пропела проводница.
- Сергей, пойдём минут на пять.
Немного надо освежиться
Да малость кости поразмять.
- Да, поразмяться малость надо, -
Сергей за мной поднялся вслед. -
Возьмём в киоске лимонада
Да пару свеженьких газет...


ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Рязань. Вокзал. А на вокзале
И плач, и смех, и "ох", и "ой".
Гудел народ в транзитном зале,
Как в медосбор пчелиный рой.
И пассажиры запрудили
Сплошным потоком весь перрон.
Все суетились, все спешили,
Кто из вагона, кто в вагон.

Купив газеты, удивлённо
Сергей глядел на продавца.
Видать, рязанская мадонна
Очаровала молодца.
- Красива девушка, Серёжа? -
Я пошутил, входя в вагон.
- На одноклассницу похожа, -
В ответ небрежно бросил он.
Когда же, окнами мелькая,
Наш поезд медленно поплыл,
Серёжа сел и, вспоминая,
Как бы с собой заговорил.

- Мы жили с Олей по соседству,
Она у бабушки росла.
Ей бабка Надя с малолетства
Отцом и матерью была.
А уж прекрасна! Право слово,
Ей равной не было вокруг.
Ну впрямь - Наталья Гончарова,
Затмила всех своих подруг.

...Всё началось в спортивном зале,
Когда в оранжевом трико
Гимнастка Оля выступала
И вдохновенно и легко.
Движенья, жесты -
Всё в ней пело
В минуты солнечные те,
Как может петь девичье тело
О чистоте и красоте!

Я в эти светлые мгновенья
Совсем забыл, что шёл урок,
И оборвал мои волненья
Так неожиданно звонок.
Всё заслонила Оля в школе,
Всё озарила, как весна.
Куда ни гляну - вижу Олю,
Куда ни встану - там она.

Не знаю, кто сказал, но где-то
В ту пору мне пришлось прочесть,
Что все влюблённые - поэты.
Наверно, так оно и есть.
Ещё ни письменно, ни устно
Слова не сказаны пока,
А их пленительное чувство
Трепещет нежно, как строка...

Однажды с Ольгой в воскресенье
В клуб к её тётушке пошли,
Букет цветов и поздравленье
Ей в день рожденья понесли.
Руками тётя замахала,
Ещё едва завидя нас:
- Скорей, скорей! Сейчас - начало.
Как раз успели на сеанс...

Ни Оля ей не возразила,
Ни я тогда не возражал.
А тётя мигом дверь открыла
И нас впустила в кинозал...
Сидел спокойно люд крестьянский
И не сводил с экрана взор.
И вдруг - "РАЗВОД ПО-ИТАЛЬЯНСКИ" -
Стрельнули титры нам в упор.

И кинофильма содержанье
Сумело сразу нас увлечь:
Любовь и тайные свиданья,
И обнажённость этих встреч.
Когда же вышли мы из зала
Под скрип сапог и кресел скрип,
Нас историчка увидала...
Я с ней в историю и влип.

- Не рановато ли, ребята,
Ходить вам парочкой в кино?.. -
Мы заморгали виновато,
Ведь оправдаться мудрено...
А в понедельник вот что было:
Едва затих в ушах звонок,
Как Васса Павловна решила
Проверить, знаю ль я урок.

Моим любимейшим предметом
Всегда история была,
И Васса Павловна об этом
Не знать, конечно, не могла.
Я шёл - и пол качался зыбкий.
Стою смущённо у доски,
А Васса Павловна с улыбкой
В меня уставила зрачки.

И я запнулся поневоле...
- Та-ак, не учил материал?..
Когда ж и выучить? Ты с Олей
Вчера до полночи гулял...
- Неправда. Нет! - и Оля - в слёзы. -
У бабки можете спросить...
Но Васса Павловна с угрозой:
- Ты ещё смеешь мне дерзить?..

А я, молчание нарушив,
Сказал, чуть сдерживая дрожь:
- Зачем плевать в чужую душу?
Зачем нужна вам эта ложь?
- Что? - и с лица сменилась Васса, -
Я, значит, лгунья, грубиян?..
А ну, Ракитин, выдь из класса! -
И вслед с издёвкой: - Дон Жуан...

С лицом пунцовым, словно вишня,
И Оля с места поднялась,
И вслед за мною тоже вышла,
И горьким плачем залилась...

И класс, что было необычно,
Заговорил из всех углов:
- Несправедливо...
- Неэтично...
- Нельзя растаптывать любовь...
- Любовь?
Да вы же ещё де-ети!..
И хором спрашивал весь класс:
- А сколько было лет Джульетте?
- Она была моложе нас.
- А мы - к тому ж - акселераты.
Не зря о нас твердят вокруг
И доктора, и кандидаты,
И Академия наук.
- А в школе всё ещё внушают
И говорят о ерунде,
Что будто деток покупают
Да подбирают в лебеде...

Вернулся я домой под вечер,
Огнём обида душу жгла.
А Васса Павловна - навстречу,
Видать, у матери была.
- Ну наконец-то ты явился.
Сбежал, оставив свой дневник.
Да ты хотя бы извинился
За поведенье, ученик...

И в этот миг пришёл я в ужас -
И помутился белый свет:
Я только тут и обнаружил,
Что дневника со мною нет.
Когда я выскочил из класса,
Забыв учебники забрать,
То в это время, значит, Васса
И прибрала мою тетрадь.
А в ней писал я о немногих,
Кто мной и ныне не забыт -
О наших мудрых педагогах,
Как Вера Львовна и Давыд.
И даже Васса попадала
На те страницы дневника.
О ней критически звучала
Почти что каждая строка:
"Ах, эта наша историчка!
Она задёргала весь класс.
Кричит всегда, как истеричка,
Да всё отчитывает нас.
Во всех грехах подозревает,
И приговор один - запрет!
Обществоведение - знает,
А душеведение - нет"...

- Как видишь, - Васса продолжала, -
Была в кругу твоей семьи
И откровенно рассказала
Про все "художества" твои.
А что касается тетрадки,
То помолчу пока в ответ.
Но всё ль у автора в порядке,
Об этом скажет педсовет...

Ни груб я не был, ни заносчив,
Но не сдержался в этот раз.
- Вы не учитель, а доносчик.
Тому ли учите вы нас?
Ну были мы в кино. Ну что же?
Зачем за это обвинять?..

- Сергей, Серёженька, Серёжа, -
Перебивала меня мать.
Она встревоженно вздыхала,
И был печален её взгляд.
Наверно, сердцем понимала,
Что без вины я виноват.

Хотелось мне уединиться,
Уйти, куда глаза глядят.
Как от всего мне отключиться
Хотя б на час, на полчаса?
Сходить бы к Ольге? Иль не надо?
Ведь и её, поди, бранят.
Она сейчас себе не рада,
Да я и сам себе не рад.


ГЛАВА ВОСЬМАЯ
- Едва заря под облаками
Костёр оранжевый зажгла,
Как я затопал каблуками
По тихой улице села.
В душе и мрачно, и тревожно -
Струною всё напряжено,
И вот, краснея, осторожно
Стучу я в Олино окно...

- А Оли нет. В Димитровграде,
К сестре уехала вечор. -
Мне из окошка баба Надя
Сказала, глядя из-под штор. -
Теперь не скоро возвернётся,
Уйти решила на завод.
- А школа?
- Да бросать придётся,
Сказала, больше не пойдёт...

И сердце замеро от боли,
И шёл домой я, как чумной.
Ах, что наделала ты, Оля,
И над собой, и надо мной!
Да, Васса грубо оскорбила,
Да, от обиды тяжело,
И всё ж тебе не надо было
Бросать ни школу, ни село.
И стал ходить я на уроки
Без интереса и огня.
И школа будто бы с упрёком
Уже смотрела на меня.
Она без Оли опустела
И потеряла цвет и свет...

А как-то Васса мне пропела:
- Ракитин, к трём - на педсовет...
"Ну что ж. Себя я хулигански
Не вёл. Кто в этом упрекнёт?
Что там - "Развод по-итальянски",
Коль я по-русски знал развод!

Я жизнь увидел слишком рано,
И не моя уже вина,
Что, как и в фильме иностранном,
Она была обнажена...
Пусть не любовь у нас, а дружба,
Пусть мы ещё ученики,
Зачем же вламываться в душу,
Не сняв у входа башмаки?
Зачем в чужие лезть записки
И поднимать нелепый звон?
Ведь тайну нашей переписки
Нам гарантирует Закон!..

Когда окончились уроки,
То, опустив уныло взор,
Я шёл к назначенному сроку,
Как говорится, "на ковёр".
В прихожей быть спокойным силюсь,
Стою почти что полчаса,
А из-за двери доносились
Совсем глухие голоса:
- ...За что Ракитина мы судим?
Влюблён? Так в этом нет вины.
Любовь подсказывает людям,
Какими быть они должны...
Чуть не захлопал я в ладоши,
Но от волненья не дышу.
И вдруг в дверях - Давыд!
- Серёжа,
Ты здесь уже?
Тогда - прошу...

И вот родимую тетрадку
Берёт сам главный жрец - Давыд.
Душа моя упала в пятки,
А он спокойно говорит:
- В пятнадцать лет
Я тоже, кстати,
Имел и тайны, и дневник,
И потому чужих тетрадей
Читать, признаться, не привык. -
Он подал мне дневник с улыбкой.
- Возьми, Серёжа, и храни.
А за случайную ошибку
Ты нас сегодня извини.
Пусть будет нам она уроком,
Что сделан был неверный шаг.
Нам ошибаться, как сапёрам,
Не полагается никак...

Не помню, как тогда я вышел.
Летел, как с лунной высоты.
Ой, сердце, тише, тише, тише.
Эх, Оля, слышала бы ты!
А Оля всё не появилась,
Хотя прошло немало дней.
Иль на работе что случилось,
Иль что с самой случилось с ней?
Всё это было хуже пытки,
Меня сомненья извели...

И вдруг у Олиной калитки
Я как-то вижу "Жигули".
И вот вбегаю сходу в сенцы,
Хоть приходил уже с утра.
Стучусь - и слышу стуки сердца...
Но вышла Олина сестра.
- С приездом, Валя, здравствуй!
- Здравствуй.
- Где Оля?
- В комнате  с ид я т. -
И заморгала часто-часто,
И от меня отводит взгляд.

- Ты что ж меня не приглашаешь?
- Да заходи, иль первый раз?
Гостей, Серёженька, встречаем.
Друзья из города у нас.
- Её друзья?
- Да, - еле слышно
Сказала Валя, пряча взгляд.
- Ну там, где двое -
Третий лишний,
Уйди с дороги, говорят...

Ночь для меня прошла тревожно,
Никак забыться я не мог.
Под утро смутно слышу:
- Мо-ожно? -
И - бабка Надя на порог.
- Ах, - завопила бабка Надя, -
Ох, выручай меня, Сергей.
Ой, покалякай, Христа ради,
Ты с глупой Оленькой моей.
Ну прямо бес в неё вселился,
Ну никакого сладу нет.
Вечор, гляжу, жених явился,
А жениху за сорок лет.
Я изревелась, ей же - радость,
Она смеётся да поёт.
И папироску - эту гадость -
Суёт, бессовестная, в рот...
Нет, слишком много девке воли.
Всё, непутёвой, трын-трава.

И вот я в комнате у Оли
Неловко комкаю слова.

- Не заводи, Сергей, не надо, -
Сказала Оля мне в ответ. -
Я не девчушка из детсада,
И мне семнадцать скоро лет.
Эх, дорогой мой рыцарь школьный,
Тебе другое я скажу.
Мне говорить об этом больно,
Но я ведь замуж выхожу.
Да, я на двадцать лет моложе,
Не в жёны - в дочери гожусь.
Но что поделаешь, Серёжа,
Я просто трудностей боюсь.
Учиться дальше не сумею,
Мне и в десятом тяжело.
Лишь красоту я и имею,
А внешность нынче - ремесло.
Теперь я - "мисс Димитровграда",
Завоевала главный приз.
И очень рада, очень рада,
Что отправляюсь я в круиз.
Ну, а жених мой обеспечен -
Директор крупной фирмы он.
Как ты - и добр, и человечен.
В одном беда - не разведён.
Мы скоро едем с ним на Рицу,
Как только отпуск он возьмёт...
Ну, вот и всё, мой милый рыцарь,
Мой славный сельский Дон-Кихот...

Как безмятежно и тактично
Со мною речь вела она.
Как необычно и прилично
Была отставка мне дана!
А на прощанье подарила
Мне Оля ручку и блокнот.
Словно пилюлю подсластила,
Мол, всё пройдёт и заживёт.
- Прощай, Серёжа, - прошептала, -
Не осуждай поступок мой... -
И вдруг меня поцеловала.
И дверь захлопнулась за мной.
"Не осуждай". Эх, Оля, Оля,
Где ты училась утешать?
Вот точно так же дядю Колю
Всё утешала моя мать...

Когда я вышел за ворота,
То очи долу опустил,
Как будто близкого кого-то
Я только что похоронил.
И вспомнил я, как дядя Коля
Сказал нам с Галею тогда:
"Не всё, ребята, в нашей воле,
Всё очень сложно иногда...".

- Переживаешь? - мать сказала, -
Брось всем идти наперекор...

Негромко радио звучало
И песню пел казачий хор:
"Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня.
Тебе казачка изменила,
Другому счастье отдала...".

И понял я, что из-за Оли
И я умчаться вдаль могу,
Хоть на Чукотку,
Хоть на полюс,
Хоть в непролазную тайгу.
Иль под Смоленск уеду к дяде,
Где боль души перегорит...
Прощайте, школьные тетради,
И Вера Львовна, и Давыд.


ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
- Под звон ручьёв и птичьи трели
Я ехал к дядюшке в село.
Ещё дыхание апреля
По-настоящему не жгло.
Ещё под лёгким покрывалом
По-женски нежилась земля.
Ещё потягивались вяло
Неотогретые поля.

У-ух, как мой дядя кипятился,
Узнав, зачем на этот раз
К нему я в гости заявился,
Оставив свой десятый класс.
И на меня сердито глядя,
Он примирительно сказал:
"Устрою в тракторной бригаде.
Ты ж вроде трактор изучал?..".
Ну, а когда земля поспела,
Пропахнув солнцем и весной,
Впервые борозду я сделал,
Прорезав плугом шар земной...

Моим наставником и другом
Стал ветеран Багров Семён.
На всю колхозную округу
Известен был делами он.
Нередко в трудную минуту
Он добрый мне давал совет,
И мне казалось почему-то,
Что знал его я много лет.

Он относился к делу строго,
Был справедливый и простой,
А правду мог сказать хоть Богу,
Тут хочешь падай, хочешь стой.
И ради правды даже малость
Не уступал он никому,
Хотя за правду доставалось
Ему нередко самому.

- А ты, Серёжа, молодчина, -
Вздохнул он как-то тяжело, -
Вот у меня четыре сына,
И все покинули село.
Теперь мне этой боли хватит
До грани дней...
Вот так-то, брат.
А председатель виноватит,
Как будто сам не виноват.
Не длинный рубль, между прочим,
Их поманил издалека.
Рубли и в сёлах не короче -
О нас забота коротка.
Ну, например, в деревне нашей
Ты нужен только как батрак.
Здесь человек, покуда пашет,
То его помнят как-никак.
У сельской власти есть обычай,
Как и ведётся на Руси:
Живи и вкалывай по-бычьи,
Но ничего, брат, не проси.
Недавно старший сын мой, кстати,
Корове корму попросил,
Так наш колхозный председатель
Его за это отстыдил:
"А попрошайничать не стыдно?
Колхоз не кормит личный скот...".
Ну разве сыну не обидно,
Он связан с полем круглый год.
А вскоре, выйдя из терпенья,
Сын взял с собою детвору
И к председателю в правленье
Опять явился поутру:
"Прости, - сказал, - что мы без спроса,
Не подросли ещё пока.
Ведь мы и впрямь молокососы,
Хоть ты лишил нас молока".
А председатель, как не слышал,
Сидел молчком, нахмуря взгляд,
И молча встал, и молча вышел...
Вот так здесь нами дорожат...

Однажды в тракторной бригаде
Зашёл я в красный уголок
И вдруг услышал голос дяди,
Затем Багрова говорок:
- Ты отпусти меня на сутки,
Пора пахать свой огород.
- Ты брось, Багров, такие шутки,
В колхозе дел невпроворот!
- Но я даю две нормы за день,
Неплохо, чай, для старика?
Прошу уважить, председатель,
Хтя бы как фронтовика.
- А чем, скажи, Багров, ты краше
Того, кто вкалывал в тылу?
Кому и в цехе, и на пашне
Пришлось не легче, чем волу?
А где твои четыре сына,
Верней, четыре беглеца?
Пусть уделят денёк единый,
Приедут, выручат отца.
- Ты говори мне всё, что хочешь,
Но сыновей не тронь моих.
Зря, председатель, их порочишь -
Ты равнодушьем выжил их.
А тыл - я тылу знаю цену.
Да, его ноша велика.
Хоть он и вкалывал в две смены,
Зато  н е  в к а л ы в а л  ш т ы к а!
Я после первой рукопашной
Не мог заснуть на волосок.
Не смерти страшно - крови страшно,
Что даже в рот не лез кусок.
Зачем же хочешь ты
С р а ж е н ь е
С рабочей сменой уравнять?
Зачем рискованным сравненьем
Солдатский подвиг принижать?
Едины тыл и фронт, однако,
У них различие одно:
Идти к станку
Или в атаку -
Ох, далеко не всё равно!..

Ушёл мой дядя, хлопнув дверью,
Когда уже горел закат,
А я на "тайную вечерю"
Собрал тогда своих ребят.
Мы обо всём договорились,
И поздно ночью, впятером,
Мы к ветеранам заявились
На их "загонки" за двором.
Пока луна по небосводу
Ходила в гости к облакам,
Мы распахали огороды
Всем десяти фронтовикам.
Нам радость душу распирала,
И в сердце таяли лучи...
А поутру село узнало
О происшествии в ночи.

Когда я утром бак заправил
И в поле выехать хотел,
"Мой дядя самых честных правил",
Как коршун, вихрем налетел.
- Вы бросьте эти штучки-дрючки! -
И заходили желваки. -
За всё удержим из получки,
Ишь, на чужое добряки!..

А мне плевать на деньги эти,
Как будто дело всё в рублях.
Но в скором времени в газете
Нас раздолбали в пух и прах,
Что зашибаем мы "шабашки"
На огородах по ночам...
И было тяжко, очень тяжко
От обвинений этих нам.

Нас оскорбила ересь эта,
Нас возмутила клевета.
И вот в редакцию газеты
Писать решили мы тогда.
Не знали мы, что с нами вместе
Писал в газету и Багров
В защиту нашей доброй чести
По просьбе всех фронтовиков.

Нет, мы не жалобу писали
Про наши личные дела.
Мы с болью в сердце размышляли
О болях нашего села,
О том, что жить в селе мешает,
О стариках и молодых,
И почему земля теряет
Цветущих пахарей своих,
И почему таким магнитом
Стал ныне город для селян.
И почему над сельским бытом
Всё не рассеялся туман.

Да, быт села теперь не древний,
Но надо делать новый шаг,
Чтобы не город, а деревня
К себе притягивала так.
Уж сколько было перестроек
В деревне в наши времена,
Но так крестьянина нисколько
И не коснулась ни одна.
Да и навряд ли уж коснётся
Его мечте наперекор,
Коль безземельным остаётся
Наш земледелец до сих пор.


ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
- Однажды дядя, взяв газету,
Вскочил и гневно произнёс:
- И ты варакал гадость эту?
Ведь это ж хуже, чем донос!
А ты спокойно подпись ставил?
Вот это сродник! Ну и ну!
На всю страну меня ославил,
Оклеветал на всю страну!

- Не надо, дядюшка, лукавить,
Неправоты в газете нет:
"Тут ни убавить, ни прибавить",
Как говорил большой поэт.
Да, ты себя узнал отчасти,
Не разглядев иную суть,
А речь о том, что надо  в л а с т и
Лицо к деревне повернуть.
Зачем мужик, земли лишённый,
Всё так же пашет, сеет, жнёт,
Коль даже хлеб,
Самим взращённый,
Из городской пекарни ждёт?
Вот мы о чём писали, дядя,
И в этом нету клеветы.
Москва селян забыла, кстати,
Как стариков не помнишь ты...

- Благодарю за откровенье. -
И дядя встал ко мне спиной. -
Пока не лопнуло терпенье,
Давай-ка дуй, Ниф-Ниф, домой.
Не наноси удара в спину.
- А если вдруг я не уйду?
- Тогда уволю!
- Нет причины.
- Причину я всегда найду.
Законы жизненные строги,
Круты у жизни берега.
Ты не по той пошёл дороге -
Сломаешь зубы и рога...

"Ах, чёрт возьми, опять упрёки.
В чём моя совесть не чиста?
И здесь поют: не та дорога.
Да где ж она, дорога  т а?
Как до неё препятствий много!
Пройду я их иль не пройду?
Найду ли я тебя, дорога?
А коль найду, то ту ль найду?..".

Ох, до чего я был растерян,
Прослушав дядюшкин упрёк.
- Что ж, дядя, ауфвидерзеен! -
Я взял свой плащ - и за порог.

Дышал прохладой майский воздух,
Бросали окна ровный свет,
А небо, вытаращив звёзды,
Тревожно мне смотрело вслед.
С полузакрытыми глазами
Шагал я мимо всех дворов,
А ноги, будто меня сами,
Вели туда, где жил Багров.
Меня он встретил у порога
И, не спросив, вздохнул:
- Ну что ж,
Ушёл совсем - и слава Богу,
У нас покуда поживёшь...

А утром...
Это утро сроду
Не позабыть, наверно, мне.
Я вздрогнул, как увидел фото
В картонной рамке на стене.
Ну до чего знакомы лица!
И снова в душу со стены
В упор глядят два пехотинца,
Два ясноглазых старшины...
- Кто с вами снят?
Не Павел Югов?..
В глазах Багрова вспыхнул свет.
- Ты как узнал? Вот это штука!
- Да это... мой погибший дед...

- Серёжа, милый, дай мне руку!
Вот это случай, брат, у нас!
Ты как живй привет от друга,
А друг спасал меня не раз.
Когда вступили мы в Европу
И шли Германией самой,
Я взрывом был зарыт в окопе
Немецкой рыжею землёй.
И если б дед твой на подмогу
Хоть на секунду опоздал,
То у какой-нибудь дороги
Я б на неметчине лежал.
Домой прислали б похоронку,
Что пал геройски на войне.
А Паша-друг в дивизионку
Послал заметку обо мне.
Что бью врага я третье лето,
Что трижды ранен тяжело,
Потом заметку из газеты
Моим родным услал в село...

Он был сражён, когда берлинцам
Наш хлеб российский раздавал...
Фашизм, родившийся убийцей,
И издыхая убивал.
А хоронил я в День Победы
Большого друга своего...
Серёжа, милый, помни деда,
Как помню я всегда его.

Принёс он сумку полевую,
Бумаги разные достал
И мне реликвию святую
В конверте деда показал.
Пестрят слова мастикой бурой,
Я замер, глядя, сам не свой,
На штампик "прос. воен. цензурой",
На номер почты полевой...

- Дарю тебе, хоть память эта
Мне драгоценнее всего.
Прими её как эстафету,
Сергей, от деда твоего. -
Он рамку снял и вынул фото. -
Дарю и это, голова... -

И я прочёл на обороте
Великолепные слова:
"Будь зорок сердцем постоянно
И на земле твори Добро.
Борись за Правду неустанно,
Бей равнодушье под ребро!".

И расписались оба друга
Чуть-чуть пониже этих слов:

"Ульяновск. Бряндино.
             П. Югов.
Смоленск. Сычёвка.
         С Багров."...

А через месяц из Сычёвки
Я с тайной грустью уезжал.
Меня до автоостановки
Багров, как сына, провожал.

Перед отъездом, кстати, к дяде
Я попрощаться заглянул,
И, на меня с укором глядя,
Он молча руку протянул...

Не от родных - от друга деда,
Минуя отчее село,
Я в дальний край на сройку еду,
И на душе моей светло.
Светло от дедовского слова,
Что всё же я сумел найти.
Да будет мне оно основой
Всегда на жизненном пути...


ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Бегут вагоны торопливо.
Мелькнул разъезд.
Склады. Гараж.
Гляжу в окошко молчаливо
На переменчивый пейзаж.
ВОт поезд выгнулся дугою,
Крутой минуя поворот.
"Москва - Уфа", - читаю стоя,
И тепловоз убавил ход.

И снова, как на вернисаже, -
Сосновый бор во всё окно.
Родные русские пейзажи
Мелькают, как в немом кино.
Вот прямо - омут Левитана,
А дальше - шишкинская рожь...
Поля, озёра и поляны
Как самых близких узнаёшь.

Любуюсь я в окно лесами,
Безмерной нивой - и уже
Слова возвышенные сами
В моей рождаются душе.
Россия - дали голубые,
До боли милые края.
Россия, матушка-Россия,
Любовь пресветлая моя.

Ещё рывок - и будет Волга,
И мелекесский мой вокзал.
Эх, сколько в жизни раз надолго
Тебя я, Волга, покидал.
Дорога эта мне знакома,
По ней на запад и восток
Я уезжал не раз из дома
И приезжал на свой порог.

Стремглав несётся поезд скорый,
Бежит ульяновской землёй
В заветный край родной, который
СТал моей песней и судьбой.
Кругом знакомые приметы,
Они всё ближе и видней.
Уже и Инза сзади где-то,
А я всё думаю о ней.

Ах, Инза, Инза,
Здесь когда-то,
С благословенья докторов,
В семнадцать лет
Я стал солдатом -
Курсантом школы снайперов.
Мы здесь ускоренно учились
Винтовкой с оптикой владеть.
На фронт неистово стремились
И всё боялись не успеть...

И вот в Прибалтике тревожной
Нас командир ведёт вперёд.
Болота. Слякоть. Бездорожье.
И ветер бьёт. И дождик льёт.
Набухли старые шинели,
Насквозь ботинки от воды.
Мы целый день совсем не ели,
Но нам пока не до еды.

Мы через топкое болото -
И вброд, и вплавь,
Уже сверх сил,
Идём в обход фашистов, к доту,
Что много наших покосил.
И - всё... Капут!..
Теперь из дота
Не закартавит пулемёт...
А мы - обратно, в свою роту,
Через болото, вплавь и вброд.

И просто диво, просто чудо:
Такая сырь всегда была,
Но никакая хворь-простуда
Тогда нас, юных, не брала.
Мы пили-ели, как придётся,
И не могли ещё понять,
Что это болью обернётся
Лет через двадцать -
Двадцать пять...
Пока же верили мы шутке,
Живущей в юморе солдат,
Что-де солдатские желудки
И долото переварят...

Что в жизни знали мы? Немного.
Но шли в атаку, как один.
У нас была одна дорога:
ВПЕРЁД -
К ПОБЕДЕ -
НА БЕРЛИН!..

Стучат, стучат,
Стучат колёса,
Всё ближе,
Ближе волжский мост.
И вот уже над сизым плёсом
Рассыпал трели тепловоз.
Вот пристань выставила краны -
И отступила высота.
И наплывает, как с экрана,
Стальное кружево моста.

Любой десятки раз, наверно,
Глядел на длинный волжский мост,
На изумрудный дальний берег,
На голубой бескрайний плёс.
Но только Волга показалась
И белый бакен подмигнул,
То разом весь вагон поднялся
И к окнам трепетно прильнул.

О, Волга, - радуга России,
Державы пояс голубой!
В свою судьбу
Ты всё вместила:
И наши радости, и боль.
Век на тебя не наглядеться,
Не отвести влюблённых глаз.
Все онемели.
Каждый сердцем
С тобой беседует сейчас...

Мелькают станции, разъезды.
Вот - Чердаклы...
Вот - Уренбаш...
Рукой подать до Мелекесса -
Так раньше звался город наш.
Названье это нам родное,
Мы с детских лет
Сроднились с ним.
Сменили имя в год застоя,
И город носит псевдоним:
Ди-мит-ров-град...

Но, право слово,
Скажу без ложного стыда,
Что я не против Димитрова,
Но здесь он не был никогда...

Дорога, давняя дорога,
Дорога давних бед и гроз.
Ты знаешь много,
Помнишь много
Разлук навек
И вечных слёз.
Ты помнишь, как совсем недавно
Пылал в пожарах горизонт,
И ты была  д о р о г о й  Г л а в н о й,
Соединявшей  Т ы л  и  Ф р о н т.
Тебе, наверно, часто снится,
Как провожала ты солдат...

Вошла с улыбкой проводница.
- Кому сходить?
Ди-мит-ров-град!..
- Вот это да! - вскочил Серёжа, -
СТо километров длился сон! -
Накинул плащ, как будто тоже
Сейчас сойдёт со мной и он.
- Серёжа, явишься на место,
То напиши, не забывай.
Ну, а найдёшь себе невесту -
Скорей на свадьбу приглашай.
- Нет, я не думаю жениться,
Я строгий дал себе зарок:
Пока семьёй не заводиться,
По крайней мере, лет пяток...

Я у киоска встал в сторонке,
Когда спустился на перрон,
А мимо - женщина с ребёнком,
На вид совсем ещё девчонка,
Бегом торопится в вагон.
- Ой, не успею, не успею... -
Я подбегаю мигом к ней,
Ребёнка взял, кричу Сергею:
- Серёжа, на, держи скорей!..
Потом и маму поднимаю
И - прямо в тамбур, как пушок...
А проводница расчехляет
Зелёный, в трубочку, флажок.
И вот поплыл состав столичный,
А из вагонного окна
Мне трое машут энергично:
Сергей, мальчонка и  о н а...


ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
С тех пор прошло почти полгода,
Минула осень и зима.
Сергей как будто канул в воду, -
Ни телеграммы, ни письма.
Наверно, глушь вокруг такая,
Что ни дорог, ни связи нет...
И вдруг однажды получаю
С амурским штемпелем пакет.

"...Я виноват, не будьте хмуры,
Что весть моя так долго шла.
Её сдержали близ Амура
Мои "амурные" дела.
Я путь проделал очень длинный
В сибирский край, почти целинный,
Куда неведомой тайгой
"Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой".
Так что сердечно извините,
Я понимаю ваш упрёк...
А сколько всяческих событий
Произошло за этот срок!

Во-первых, я нарушил слово
И стал уже не холостой.
В краю поистине суровом
Обзавелся своей семьёй.
Жена - Татьяна,
Сын - Максимка.
Чудесный сын растёт у нас!
Степаныч, жаль, что нету снимка,
Вы их узнали бы тотчас...
В тот день,
Как мы простились с вами,
И вы сошли на свой перрон,
То вы тогда мне лично сами
Максимку подали в вагон.
Потом и Таню подсадили...
Так вот, наверно, в тот же час
Вы нашим главным сватом были,
Вы и свели друг с другом нас.

А муж у Тани был пьянчуга,
И ей жилось несладко с ним.
"Уйди", - твердили ей подруги,
А Таня им: "А как Максим?".
И всё ж не вынесла Татьяна.
Однажды муж забушевал,
Она схватила мальчугана
И - без оглядки - на вокзал.
Решилась ехать хоть на полюс,
Да жаль, туда дороги нет.
И до Читы на скорый поезд
Она к сестре взяла билет.
Вот по пути и рассказала
Мне про своё житьё-бытьё.
И сердце свято одобряло
Решимость женскую её...

Доставил Таню я до места,
А вот когда попал на БАМ,
То я ни днём ни ночью места
Не находил себе и сам.
Да, Таня мне необходима,
Да, должен быть я вместе с ней,
Да мне без Тани и Максима
Сибирь намного холодней!
И понеслись мои посланья
К Танюше каждый день подряд,
И в каждом, словно заклинанье:
"Не возвращайся в прежний ад".
Всю душу выплескал я Тане,
Любя сильнее и сильней.
И не скрывала Таня тайны -
И я, похоже, дорог ей.
Потом я к Тане отпросился
И убедил её, как смог,
И вместе с нею возвратился
В глухой медвежий уголок...

Ну, а о свадьбе молодёжной
В газете был материал,
И по нему в глуши таёжной
Нас дядя Коля отыскал.
Он из Хабаровска примчался,
Чтоб нас поздравить и обнять.
И до того разволновался,
Что слёз никак не мог унять.
Он ночевал у нас три ночи,
И понял я в сто первый раз,
Что он не "дядя" и не "отчим",
Он - больше, чем отец для нас!

Когда его мы провожали,
Он мне сказал: "Прощай, сынок.
А я поеду к маме с Галей.
Без вас я в мире одинок.
Ты здесь такую строй дорогу,
Чтоб нас друг к другу привела...".
"А у него отцов-то много", -
Вновь меня фраза обожгла.
Ну, надо ж, прямо как зараза
Она пристала на всю жизнь!..
Да, кстати, с автором сей фразы
И здесь пути пересеклись,
Когда в Читу я возвращался
С таким же чувством, как домой,
Мне Петька Львов и повстречался,
Неистребимый демон мой.
Погоны, лычки, серый китель.
Обут по форме и одет.
- Ба, кого вижу! Ты, Ракитин?!
Ух, сколько зим и сколько лет!..

И вот уж Петька разболтался,
Хоть не тянул я за язык.
Он мне с усмешкою признался,
Как стибрил в школе мой дневник.
Знать, гада совесть мучит всё же,
Раз не забыл поганых дел.
И так хотелось дать по роже,
Да руки пачкать не хотел.
И было слушать неприятно,
Как лопотал хамелеон:
"Служу я в органах. Понятно?..".
А мне плевать, где служит он.
И вспоминал я поневоле
Наш поединок из-за Оли,
Да об отцах горячий спор,
И то, как Петька ещё в школе
Был очень скользок и хитёр...

Итак, тайгу я обживаю,
Где кедры взмыли в облака.
Теперь я только представляю,
Как Русь безмерно велика!
Ух, сколько здесь богатства скрыто,
Какие дивные края!
Как не совсем ещё обжита
Россия - родина моя.
Чтоб в двадцать первый век дорога
Открыла первый семафор,
Для нас работы всякой много,
На десять-двадцать лет в упор.
Теперь, мне кажется, ей-богу,
Меня никто не упрекнёт,
Что не по той иду дороге
И что я строю путь не тот...

Дорога есть,
Дорога будет,
О ней давно решён вопрос,
А вот о нас, рабочих людях,
Пока заботы с гулькин нос.
Живём от мира в отдаленье,
Большие делая дела,
Но нет нормального снабженья
И нет нормального угла.
Порою шутим в разговорах,
Что с милым рай и в шалаше,
Но от подобного фольклора
Не очень весело в душе.
Хотя и держимся мы стойко,
Но, видно, жив былой застой,
Коль превратилась наша стройка
Во всероссийский долгострой...
Ну - всё. Пора и закругляться,
Пора, наверно, знать и честь.
Желаю в жизни оставаться
Всегда таким, какой и есть.
Ведь с вами - новым моим другом -
Я как на исповеди был...
Здоровья, счастья вам.
                С. Югов.

P.S:
Простите. Я совсем забыл.
Вам подпись эта непонятна
И вы, поди, удивлены,
Но догадались, вероятно:
Я взял фамилию жены.
Её фамилия мне стала
Родней и значимей вдвойне.
В ней всё слилось теперь:
И - Таня,
И - дед, погибший на войне...".


Эпилог
Да, я ничуть не обманулся
В парнишке, ехавшем со мной.
Он вновь в строку мою вернулся
И всё равно, что повернулся
Ко мне другою стороной.
Ещё в дороге о Серёже
Я рассуждал наверняка:
Как привлекательно пригоже
Лицо души у паренька!

Да, пережил он очень много
И испытаний, и тревог.
Да, нелегка его дорога,
Но в жизни лёгких нет дорог.
Дорога жизни вся изрыта,
На ней - то яма, то бугор.
Она асфальтом не покрыта
С древнейших пор
И до сих пор.

Идти дорогой жизни сложно,
Ведь путь то прям,
то крив,
то крут.
В пути всегда споткнуться можно,
Коль ложный выберешь маршрут.
И чтобы нам не спотыкаться,
Мы помнить правило должны:
Всегда в пути своём стараться
Держаться
      п р а в о й
              стороны.

Да, мой герой бескомпромиссен,
Непримиримый, как в бою,
В своих сужденьях независим,
Имеет голову свою.
И верю я: он много сможет,
Всё одолеет и пройдёт,
Создаст, построит и проложит,
Взметнёт, воздвигнет, вознесёт.
Ушёл он в дебри вековые,
В суровый край, в места глухие
Дыханье жизни донести,
Чтоб обновлённая Россия
За всю историю впервые
Пошла  п о  в о л ь н о м у  пути.

Путей-дорог на свете много,
Но всем известно с древних дней,
Что трудно выйти на дорогу,
А проложить её - трудней.
Как две стрелы,
Сквозь дни и сроки
Пронзают рельсы века даль...

Бежит в  г р я д у щ е е  дорога -
России новой магистраль!