Помянем Высоцкого

               
Аэропорт, метро, Ваганьковское Кладбище,  – и я стою  перед  памятником Высоцкому.
– Помянем Владимира Семёновича! – донеслось из-за спины.
 Голос материализовался  мужчиной, в сером помятом мешковатом костюме,  в галстуке поверх замызганной футболки, к небритой щеке пристал обрывок  газетки.
– Так что, помянем Владимира Семёновича?!
Я плеснул  в протянутый пластиковый стаканчик и налил себе.
– Помянем!
Он глотнул и поморщился.
–  Ты что, смеёшься? Высоцкого спиртом, на худой конец  водкой поминают!...  Дай на бутылку, схожу, тут рядом.
Я  дал требуемое, в надежде, что больше его не увижу. Поклонник Высоцкого, постоянно сглатывая слюну, удалился. Я, касаясь рукой оградки, стараясь не заме-чать расположенное слева захоронение Отари Квантришвили, начал читать:
–   Хрип посмертный – «На волю» Володи –
     Над Ваганьковским – саваном блюз:
    «К нам отары ушкуйничьих лодий –
     Здесь хоронят Советский Союз.
      
   Рвали парус мой, но не сорвали
   Да, грешил я – был мужем трёх муз.
    С лобным местом мне голову дали.
    Но не рвал на куски я Союз.
         
     Ну не врите, что умер, не врите
     И без струн, так вам душу рвану!
     Не держите меня, развяжите,
     Я собою закрою страну
 Минут через надцать, нарисовался с поллитровкой абориген.
 – Гонцу первому –  просипел он, наполнил свой стакан, налил мне, плеснул  Высоцкому,  и выпил. Я пригубил  водку, поставил стакан на край надгробия и направился  в боковой придел. Знакомец  со словами: «Ты что, не русский, что ли?» – заплетаясь языком и ногами,  двинулся за мной.
    Мы присели на лавочки, так что бы был виден памятник  Высоцкому.   Мужчина, уже не предлагая мне, глотнул из бутылки, я протянул ему  свёрнутую четвертинку блина, но он  презрительно мотнув головой,  «Без надобности!» – занюхал галстуком и стал петь читать  речитативом: «чуть помедленнее кони…»
   Читал он хорошо, с пьяной выразительностью, но с каждым следующим  глотком  кони скакали медленнее и медленнее. Бессонная ночь давала себя знать, я постоянно куда то проваливался. Голос  с соседней скамейки стал приобретать характерное звучание Высоцкого, и я услышал:
    Ну, привет, давно тебя жду! Сразу узнал, может быть, ты единственный мужик, что отказался выпить с Высоцким  за здоровье и не стал пить за упокой!».
 – Владимир Семёнович, мой отец прошёл войну,  работал в Якутии топографом,  двадцать пять полевых сезонов  – по полгода за полярным кругом, с весны, считай до зимы.  Приезжал он с «поля», и на месяц – глубокий запой, и так до пенсии. Сейчас-то, я понимаю – жил он не своей жизнью, хотел быть  рядом с матерью в деревне, что и воплотил в жизнь,  выйдя на пенсию.  В родовой деревне,  в семьдесят лет бросил и пить, и курить, чем и продлил свои годы ещё на десять лет.        Водкой ни его, ни маму я никогда не поминаю.               
   Как – то на поминках  я увидел возле фотографии усопшего стакан со спиртом, а там душа должна в святой воде смывать грехи и успокаивать раны!  Мы из православия делаем  шаг в тысячу лет назад, в язычество!
– Ишь,  ты как – усмехнулся  Высоцкий –  а за эти годы, сколько миллионов прошло, и почитай каждый второй водкой поминает, хорошо хоть не морфием, что погу-било,  тем и поминают! – опять усмехнулся Высоцкий.
  Помолчали…  Он отметил:
  –  Вот и к Есенину постоянно с поллитровкой идут.
   Получилось, что  «северные» гены победили  «ближневосточные», и спирт у меня перерабатывался, а вернее не перерабатывался по известному русскому варианту.
   Человек, на скамейке вольно развалившись – « у себя дома», похрапывал.
Высоцкий продолжил:
–  А барды,  хорошо если поют своим голосом, а то, как начнут  Высоцкого, голосом «Высоцкого». Не лейте во-дичку из ложечки в блюде, не пойте Высоцкого попусту люди! … Приехал как-то на такси, прямо с вокзала  Сергей из Сибири. Водка, гитара, хорошо пел свои песни, но то ли актёрское образование, то ли от «чувств – с»,  уж очень голосом моделировал! Ты сам – то, из Сибири?               
–   Да, Томич. У нас тоже есть, такой Сергей, поэт – бард, всё прекрасно, но как начнёт… Говорю  ему: «Сергей, голосом красуешься?»
– А он? –  хмыкнул Высоцкий.
– Послал.
– Я бы тоже послал! – рассмеялся Володя  – много вас критиков. Сам пиши  и сам пой!
– Писать то пишу, а петь – ни слуха, ни  голоса.
– Ну, читай!   
Пел и пил он, не ведая меры,
Жил  так – жилы рвались стон –
               струной.
Он молитвы кричал нашей Веры,
Что искали мы всей страной.
   
– Что всё о Высоцком, да о Высоцком, давай о любви, о «бабах»!            
   Я выбрал – покороче:
 
– Тебя в моей комнате, солнышко, нет.
Но платье из ситца весит на гвозде,
Завет - оберег от ненужных побед,
Как след от визита  к нездешней звезде,
 
Оно излучает ночами твой свет,
Оно изучает с рассвета мой день,
Оно выдаёт сокровенный секрет,
Мою поджидает, в волнении,  тень.
 
 Бессонный, безмолвный у них разговор,
Рука к рукаву невзначай прикоснётся,
На синем подоле волной подзор
Объятием возле ноги обернётся.
 
 Ладошка, как лодочка, гладит плечо,
Так сладко по складочкам ищет, где дно,
И парусом платье всё просит ещё,
Ведь парус и лодка, всегда  заодно!»

–  Давно написал, сколь лет тебе было?
–  Пятьдесят.
– Ты не думал, почему почти все поэты – тридцать, со-рок и … гранит. Высокая поэзия,  это – высокое либидо!
«Так – то так» – подумал я,  и возразил:
  –  Фет, Тютчев, по сколько им было?
 
«Я встретил Вас – и всё былое               
 В отжившем сердце ожило…»

Высоцкий продолжил – перебил:

–  Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить,
У ней особенная стать –
В Россию можно только верить!
–  Мудрость пожившего человека – пояснил он – ребёнка и в шестьдесят рождают, но сам понимаешь, что это за дети? Поэт – постоянное горение, любовь сжигает дотла, но молодость воскрешает, – и новое горение!   У кошки девять жизней, а у поэта?   В деревьях появляются дупла, гниль, и дерево, если не гибнет, израстая, залечивает себя. Но представь в молодой  трепещущей  душе пустота, или, не дай бог гниль. Как можно жить без любви? Поэт проговаривает вслух, печатно судьбу, а наверху,  только выполняют.  Вырастая,  матереет и не гнётся, не ломается под  любовными бурями.  Это время прозы.
– Владимир Семёнович, о «бабах» на Земле, выявили генетики, двадцать  миллионов потомков Чингисхана. Вам не одна женщина, наверное,  отказать не могла, а ведь вас окружали красивейшие  женщины Союза!   
– Да, нет! Была такая Люська, чуть глаза не  выцарапала, правда, я предварительно в шифоньере заставил её спрятаться!
– А бросали?
– Счастливая, несчастная любовь – важно для человека, а для поэзии  важен накал чувств!  Женщина – это песня! Считай, сколько женщин, столько песен!  …
– Владимир Семёнович, что не было Вам жизни в Советском Союзе.  Вас изобразили разрывающим – толи саван, толи свивальник.
– Цунами (самая высокая волна), – переводится как  волна в бухте. Чем больше препятствий, тем выше энергия  преодоления. Может, меня и надо было  сдерживать?!
–  Владимир Семёнович, а ведь по сравнению с другими,   жил, как хотел, – жена дива экрана (по-французски  говорила), машина – одна у Лёни, другая у вас, голос распахивал все окна Советского Союза!
     Владимир Семёнович, сколько одновременно  с Вами пело высоких бардов – поэтов: Галич, Окуджава, Визбор, а Время выбрало Вас, почему?
– Они все и учителя, и мои  старшие товарищи, выражали в своих песнях какой – то один слой, в основном, интеллигенцию, и изредка – городских маргиналов.
– Владимир Семёнович, Галич – рафинированный эстет,  «плейбой».  Когда в середине пятидесятых из лагерей возвращалась «пятьдесят восьмая статья», сердце его стало изъязвлено. Окуджава, «рождённый Революцией», московский мальчик, прошедший войну, (…я всё равно паду на той, на той единственной гражданской…).
– Песню не только надо написать, но её надо сыграть –пропеть, прожить, это – спектакль!
– Визбор, тоже актёр, – заметил я.
– Визбор – тонкий  лирик, ну нет у него этой энергии  и даже  военные песни высокого подъёма  –  нахлынут – наводнение, но не потоп!  В  Советском официозе была своя правда, а мне хотелось выразить нутряной нерв, и тех, кто ходит на Таганку, и тех, кто в подворотне соображает на троих: «Мы встретились, как три рубля на водку, и разошлись, как водка на троих»…  Старших братьев прошедших войну: «…он вчера не вернулся из боя» и конечно, себя: « Я ещё постою на краю!»
– Да, Владимир Семёнович, купола  Вы золотом,  конечно, кроете, но иногда опускаетесь в подвалы!
– Даже, у Господа Бога не  все люди, выходят в Люди,  не Господь Бог я, не обессудь!
А я думал вслух: «Да, Пушкин выразил своё время, и Высоцкий своё – наше!».  И спросил: «Какая Ваша любимая роль, кто Ваш герой?»
– «Быть или не быть? Вот в чём вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать со-противление, и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними?». Гамлет – «человек на все времена!»
– Владимир Семёнович, он интеллектуал, но не интеллигент! Да, восстаёт, восстанавливая справедливость, и мстит, стараясь низвергнуть врага в Ад! Переступает грань – «не убий».  Опускается по нравственным ступеням до уровня  противника –  походя,  убивает Полония, губит Офелию.  Да, он человек Возрождения – человек своего времени!  И самое главное, как сейчас говорят,  двойные стандарты: «Я не флейта, на мне играть нельзя», а сам играет на людях! «Я так люблю, как сорок тысяч братьев любить не могут!»  – И мне всё больше слышится, –  «Тварь я дрожащая,  или право имею?»   
    Единственное, что можно сказать, настоящий англосакс!  «Никогда англичанин не будет рабом», –  поют они  гимн, и поработили все континенты.  Когда  евро-пейские соседи – соперники,  чересчур их прижимали, они  умело переводили стрелки на Россию.               
   Три  раза мы их  спасали, а «на завтра» они были готовы нас уничтожить! А сейчас, не поверишь,  – Вторую Мировую войну выиграли Англичане и Американцы, а Сталин у них  – чудовище, агрессор почище Гитлера!  У них  великолепно получается  пестовать в своих  «Ландонах»   диссидентов всех стран и по мере надобности  взрывать с их помощью  эти страны. Каждый американский президент перед выборами на второй срок «демократизирует»  какую  ни будь ближневосточную страну до основания, до развалин, и застревают там на десятилетия. Да, стран-то на Ближнем востоке много, но и президентов США прибавляется!
   Помните, что о нашей стране и о наших руководите-лях вещали «голоса», а по законам Великобритании  Королеву их, Мать, попробуй  задень  – за пять лет ов-сянку в тюремной миске не расхлебаешь!
Владимир Семёнович, когда я увидел Ваш Памятник, то меня, человека рождённого в СССР,  как по щекам отхлестали
  – ?
– Рядом с Вами, прямо напротив ворот лежит Отари Квантришвили, Вор в законе.
– Ну и что?
– Вы олицетворяете шестидесятые – семидесятые, Советский Союз!
–  А он – девяностые, вашу Россию. Я и сам, сколько пел им, и  о них, значит и моя вина! Надо же где - то ему лежать, это вам важно, а нам.. Считай ещё одна оспина на лице нашей любимой Родины.
– А знаете, как без Вас обезобразили лик Отчизны? Помните послевоенную молитву – заклинание:                «Лишь бы не было Войны!».  «Всё вынесем, всё пере-силим, только не было бы самого страшного!» В восьмидесятые – девяностые годы её иезуитски опошлили  новоявленные «либералы» и «демократы». Эта, якобы интеллигенция, переводила  выстраданный опыт нашего  народа, как императив «быдла» –  всё до «лампочки», извратив  гордое имя  – Советский человек, до мерзкого  – «Совок».   С криками: « Мы на семьдесят лет заблудились, свернули с торной дороги человечества, жили не так, обнимемся со «Свободным Миром»
– Уря! Уря! И как – то незаметно оказались у «разбито-го корыта», то бишь  у развалин СССР! И действительно, свернул с нашего пути, предали всех и вся.  Десятки миллионов русских оказались заграницей и результат – межнациональная резня! И апофеоз – Украина: люди с русскими именами, говорящие на русском языке, возомнив себя «щирыми украинцами» с криком: «Москаляку на гиляку» минами и ракетами загнали детей  Донбасса на пять лет в подвалы!
 Бандера – национальный герой Украины, и по всей Европе, освобождённой нами от фашизма, начиная с Латвии, уничтожают  памятники Советскому Солдату – освободителю!
– И ты позволил?!  Сколько тебе было?
– Сорок.
– А я в сорок – ушёл! Что вы за люди? Что за поколение? Всё потеряли! Мы – военные мальчишки, мечтали наесться досыта, и чтоб отцы вернулись с Победой. О жратве мечтали пузом, о Победе – сердцем! И с высоты этой мечты отстроили страну и взлетели выше неба! А вы о чём мечтали?
– Построить коммунизм  и «нажраться  от пуза» – джинсы, кока кола. Да, Владимир Семёнович, вы пра-вы, когда о «джинсах» стали мечтать всем сердцем, то и потеряли Страну!  Метели в коммунизм, а попали в Советский Союз, – сказал один умный человек!  И когда мы пощупали своими руками, до нас дошло.
– Что двадцать пять  лет щупали?
– Евреи сорок лет на ощупь брели!
– Нашёлся «настоящий буйный», Моисей? – усмехнулся он.
– Нашёлся, ваш тёзка!  «Буйный», нет вежливый и сосредоточенный, как  дзюдоист на татами, и бьёт когда надо, – первым с носка!  Уважаю!  Верю! Наконец то!   
              АРЖАНИЧНЫЙ ХЛЕБ
             Меня сеяли в поле,
             Аржаничный  знать  хлеб,
             Русской зёрнышко доли,
             Из молитвенных треб.
               
             Песня  - сказка растила,
             Красный флаг  в октябре.
             С правдой, с верой мы –  сила,
             Сноп колосьев в гербе!
            
             Мыли зори, да росы,
             Поле наша Страна.
             Если даже нас в косы,            
             Россы встанут – стерня!
            
            Мы не ляжем валками,
            Жернова – трын-трава
            Выть не станем  с волками,
            Мы – всему голова!
Высоцкий помолчал.
– Что, вспомнили, что мы русские? Много Россия рож-дала Владимиров, посмотрим лет так через сто, а вернее через тысячу, Красно Солнышко он Владимир?