НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВ
ОЛЬГА КОРЗОВА
Сижу и листаю письма. Их у меня, наверное, около тысячи. Разные письма: серьёзные и шутливые, письма – короткие отклики и долгие рассказы или рассуждения, письма-исповеди и путевые заметки. Из разных мест России и не только России.
«Привет, Оля! Я за эту неделю совершил автопробег: Сербия - Хорватия - Словения - Италия - Швейцария и обратно, затем Вена - Минск - Москва самолетом и поездом.. Вчера вечером к маме добрался. Завтра в Задонск! На 2-3 недели... Бог даст, Марина приедет. Сына 5 лет не видел!!! [сын учился в Канаде* – прим. М.] Сегодня встретились. Выше меня на полголовы. Вернулся из армии, поступил на заочное отделение Финансового университета при Правительстве РФ… финансы и кредит. Еду на Родину... сил набираться».
Мне странно сейчас представить, что когда-то я замирала, заметив, что он заходил на мою страницу на Стихире. Замирала, потому что видела резкие – за словом в карман он никогда не лез – и дерзкие рецензии, написанные им на Стихире. Я тоже заходила на его страницу, читала сильные, чеканные стихи, откликалась иногда одним-двумя словами. Мне был интересен этот человек, скрывающий своё имя под псевдонимом, были интересны его стихи, его дерзость и ум. Неожиданно в своей почте я обнаружила письмо от него. Он назвал своё настоящее имя, рассказал о себе. Так началась наша переписка.
С ним было можно говорить обо всём. Сначала я немного побаивалась его реальной деятельности – Валера был исполнительным директором «Международного Христианского Фонда Десницы святого Иоанна Крестителя», человеком, истово верующим.
Но прежде всего он был поэтом: романтиком, мечтателем, фантазёром, поэтому разговаривать с ним было всегда легко. Его интересовало всё: и поэзия, и политика, и личная жизнь. Он умел сопереживать, был очень добрым и нежным, даже трогательным:
«Не грусти... Я вот сейчас уже понимаю – мир падает в бездну...но у нас есть ангелы, а у многих – нет».
Когда начались события на Украине, мы с ним не по одному разу в день обменивались новостями, он остро переживал происходящее:
«Отец моей мамы перед войной закончил фармацевтический ин-т в Харькове...после войны работал во Львове...маме было 3 годика (1947), когда на жителей Львова (отдыхали в выходные на природе) напали бандеровцы...и стреляли всех подряд - мужчин, женщин и детей...до сих пор помнит, как родители бежали по лесу, и отец нес её на руках....они хуже фашистов».
Он любил Россию, печалился о её судьбе, мечтал, что сможет что-то изменить. Писал статьи, придумывал различные проекты переустройства мира.
Он был на год старше меня, но часто казался мальчишкой, подначивал, придумывал, поддразнивал. Он навсегда так и остался молодым…
Валерий Новоскольцев
Последний парад
Наверх, вы, товарищи, все по местам!
«Варяг»
Над Россией кремлёвские звезды горят.
Выходите, солдаты, на последний парад!
На священный парад. На Победный.
Разверните знамёна, примкните штыки!
Долг последний – печатные ваши шаги.
И ударит вам колокол медный.
Звук его будет чистым, как имя страны,
Чьи герои когда-то вернулись с войны,
Опалённые и молодые...
Раз в полвека в России особый парад:
В бесконечных шеренгах солдаты стоят.
Здесь и мёртвые, здесь и живые.
Вы пройдёте парадом по горькой земле.
Вся дорога – в цветах, вся Россия – во мгле.
И бездарны правители ваши.
Но последний ваш Маршал ведёт вас туда,
Где сверкает последняя в небе звезда,
И победные слышатся марши.
И за вашими спинами солнце встаёт.
И петух, самый первый, вот-вот запоёт,
На полвека всего припозднившись.
На трибунах уже занимают места...
И уходит, под тяжестью страшной Креста,
Век Двадцатый, ни с кем не простившись.
***
До осени что-то осталось...
Две стирки субботних белья,
Да книжки, да самая малость –
Высокая милость Твоя.
Пока не пришло всё в движенье,
Не рвётся наружу листва,
Есть время готовить сраженье,
Искать под ногами слова.
Войти, не моргнув, в состоянье
Высокой своей стороны...
Измерить рукой расстоянье
До новой далёкой страны.
Пусть август глухим камертоном
Пройдётся по чувствам пяти,
Осенним моим эшелонам
Недолго стоять на пути.
К серьёзным моим перепадам
Готовится сердце во сне...
И к этим цветным листопадам,
Обратным зелёной весне.
К тяжёлой невидимой брани
Готовится сердце моё...
И если зима будет ранней,
Мы как-то дождёмся её.
***
С кем говорить – как не с Тобой…
Из проса слов непросолённых
Не выбирая путь иной,
Как сумасшедших и влюблённых.
Да – не от мира мы сего!
Чем дальше путь – тем тяжелее…
Но мы-то знаем, для чего
Ходил Христос по Иудее.
И, начиная путь в Дамаск,
Мы завершим его не раньше,
Чем обменяет Небо – нас,
Непомнящих – на настоящих.
Марине
Посмотри в окно – в морозной дымке,
На краю земли,
Новый дом на розовой картинке,
Пчёлы и шмели.
Сад цветёт, сирень струит свой запах,
Гуси на пруду…
Сенбернар стоит на задних лапах,
Ждёт свою еду.
Виноград и голубые ели,
Ивы у воды…
А в углу, в твоей оранжерее,
Райские плоды.
Белая мощёная дорожка,
Кухня и ледник.
И тобой закрытая сторожка,
А за ней – родник.
И густой, как мёд, весенний воздух,
И ребёнка плач.
И для нас рассыпанные звёзды,
И в печи – калач.
Посмотри в окно – в морозной дымке,
В зеркале твоём,
Мы на этом вечном фотоснимке,
Навсегда вдвоём.
Марине
Два разных полена в печи...
Одно пересохло до звона,
И жаром, в ноябрьской ночи,
Себя отдаёт неуклонно.
Другое, сырое совсем,
Горит кое-как, неохотно...
Но их положили затем,
Что вместе им будет – комфортно.
Иначе – дрова не горят.
Иначе – сгорают, как порох.
А так, оптимален заряд,
И путь прогорания долог.
И я, вороша кочергой,
Подумаю: странное дело,
Я сам, как полено, сырой.
И ты – до сих пор не сгорела.
***
Ночь подула на ресницы.
На столе – цветы.
Я хочу тебе присниться
Так, как снишься ты.
И боюсь, что ты устало
Встретишь этот сон.
Ничего. Начну сначала.
Я в тебя влюблён.
Спи и слушай... Очень-очень.
Словно зодчий – в храм.
Не отправлены по почте
Сотни телеграмм.
Помещу, пока я точен,
На один листок.
Спи и слушай... Очень-очень.
Как пчела – в цветок.
Мир без слов моих непрочен
Для тебя самой.
Спи и слушай... Очень-очень.
Как никто другой.
Ночь подула на ресницы.
На столе – цветы...
Я хочу тебе присниться
Так, как снишься ты.
Шаль царевича Алексея;
Марине
Кони спят с открытыми глазами.
Я, похоже, даже так не сплю...
Как ты там? Окончила вязанье?
Уложила столбик и петлю?
Вот и я, как шерстяная нитка
Или рыбка, сел на тот крючок,
Где вся жизнь – звонок или открытка,
Где волчок кусает за бочок.
Рассказала мне одна синица,
Что вот так, сидела, cher ami,
И вязала шаль Императрица,
С четырьмя своими дочерьми.
А потом куски той белой шали
Были разом соединены…
И родился мальчик, чтоб скрижали
Удержать большой своей страны.
И, когда из-за болезни крови,
Он не спал и плакал по ночам,
Эта шаль лежала в изголовье,
Прижималась к худеньким плечам.
А потом, в ипатьевском подвале,
Расстреляли всю Семью, а шаль
И другие вещи, что собрали,
Увезли в заведомую даль.
В Лондоне, у Ксении и Ольги,
У сестёр последнего Царя,
Эта шаль хранилась, как в неволе,
Но хранилась, видимо, не зря.
Путь её, как путь любой святыни,
Завершён был – в Храме-на-Крови…
Там она в музее и поныне –
Символом расстрелянной любви.
У меня она лежала дома,
Впереди – был чёрный юбилей,
Вместе с ней и Боткина икона,
Безделушки тех далёких дней.
Перелёты, речи и награды,
Всё вернулось на круги своя.
И у Ямы Ганиной ограда,
В месте том, где сожжена Семья.
Жив народ. Он ходит на могилы,
Молится, встаёт на Крестный ход.
Где-то спят нетронутые силы.
Он не умер – всё произойдёт...
Так что продолжай своё вязанье,
Словно Александра с дочерьми.
Мир не спит. Он замер в ожидании.
Полон нерождёнными детьми.
г. Белград, Сербия
Шаль царевича Алексея, икона доктора Боткина и другие личные вещи царской семьи, найденные следователем Соколовым в доме Ипатьева, в июле 1918 года, были переданы матери последнего царя в Данию, хранились в Лондоне, а потом – в Австралии. Хранительницей была г-жа Тамара Вентура-Ладуска. Мне довелось заниматься вопросом их возвращения в Россию в царские дни 2008 года.
***
Исполнять своё предназначенье
Вопреки и вопреки всему...
Где-то зарождается движенье:
Свет небес распутывает тьму.
Нити света, словно ниоткуда,
Новый мир с настойчивостью ткут,
Создавая видимое чудо,
И всего за несколько минут.
Мир проявлен, но ещё безмолвен,
Старое лишилось языка.
И теперь, без грома и без молний,
Не понять его наверняка.
Страх – начало долгих восхождений,
Мелкая монета для еды,
А другой монетой – платит гений
Или тот, кто выкупит труды.
Знак другой, не денежный, а срочный
На небесном выткан полотне.
Мне-то что – я лишь чернорабочий
В Богом позабытой стороне.
Я лишь жду, что камертон рассвета
Звук мне свой невидимый подаст,
И, быть может, на исходе лета
Расшифруют ангелы приказ.
Новоскольцев Валерий
Родился 28 января 1964 г. Окончил Ленинградский электротехнический институт связи им. М. Бонч-Бруевича, курс банковского дела в Плехановском университете (Москва). Заочно обучался в Литературном институте им. М. Горького. Участник 9-го Всесоюзного совещания молодых писателей СССР (1989 г.). Участник ЛИТО поэта Виктора Сосноры (Ленинград). Печатался: «Смена», «Нева» (Ленинград), «Парус» (Минск), «Дружба», «Юность» (Москва).
Официальный представитель «МФРП-IFRW» (Лондон).
С 1986 г. работал инженером в КБ ПО «Большевик» (Ленинград); с 1991 г. — председатель правления Фонда творческой молодёжи России; 1992 г. — директор издательства газеты Верховного Совета РФ «Федерация»; 1993–1995 гг. — председатель правления «Евросиббанка» (коммерческий банк); 1996–1998 гг. — директор представительства в Югославии «Юганскнефтебанка» (коммерческий банк); 1998–2003 гг. — координатор от России в проекте «Русско-Балканский Мост»; с декабря 2003 г. — председатель правления Международного Христианского Фонда Десницы святого Иоанна Крестителя (Черногория, с 2009 г. — Сербия) и тд. и тп.
М
* приехал в Россию, отслужил в ВМФ, женат, работает.
Будь счастлив, Олежек!
Дочкам – покров, благословение.
Друзья
© Copyright: Валерий Новоскольцев, 2022
Свидетельство о публикации №122012400676
Свидетельство о публикации №122012400676
Рецензии
Нина Павлова
быль
Первый Новый год и первое Рождество в Оптиной.
Честно говоря, мы не то чтобы собирались или не собирались отмечать Новый год, но как-то было не до того. Шёл строгий пост с долгими монастырскими службами. Питались скудно, вставали рано и уже в пятом часу утра шли на полунощницу. Земля ещё спит, всё тонет во мраке. Только вечные звёзды на небе и «волсви со звездою путешествуют». Ноги шли в монастырь, а душа в Вифлеем, где в хлеву, в нищете, в бесприютности предстояло родиться Христу. Младенца уже ищут, чтобы убить Его. Душа сострадала скорбям Божьей Матери и вспоминалось из Гумилёва:
Ничего я в жизни не пойму,
Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится,
Было хуже Богу моему,
И больнее было Богородице».
В голове не укладывалось: как можно устроить пирушку на самой строгой неделе поста? И Новый год обрушился на нас как дефолт. На улице пляшут, поют и дерутся, а соседи стучат в окна, зазывая на пироги. Усидеть дома уже невозможно, и мы по какому-то инстинкту собираемся всей нашей православной общиной в доме у Миши. Татьяна предлагает поужинать вместе, раскладывая по тарелкам перловую кашу без масла. Глаза бы не видели эту «перлу»! Нет, до этого ели охотно и совсем не тяготились постом. Но сегодня в деревне праздник и так упоительно пахнет шашлыком и пирогами, что вот искушение – пировать хочется.
– Ничего, на Рождество вкусненького поедим, – говорит Татьяна.
– Тань, а откуда возьмётся вкусненькое? – философски замечает Слон, он же раб Божий Вячеслав. – Денег нет, есть только картошка. И перед Рождеством Нина Александровна построит нас в две шеренги, заставит начистить два ведра картошки и вспомним мы нашу родную армию и очень родного товарища сержанта.
«Сержант» – это я. Я старше этой беспечной молодёжи и привыкла готовить для семьи. Но где же наготовить одной на такую ораву? Вот и построю их перед праздником как миленьких, и Слон у меня будет чистить картошку и раскатывать тесто на пироги. А за «сержанта» насмешник ответит.
– Слоник, – говорю я вкрадчиво, – рассказать, как ты печку топил?
Дело было так. Наша община арендовала в деревне дом, поселив в нём молодых паломниц. А паломницы прехорошенькие, Слону любопытно. Вот и красуется он перед ними этаким павлином, предлагая протопить от сырости печь.
– Ты умеешь топить? – спрашиваю его.
– Да, мой генерал.
А потом из распахнутых окон дома повалил такой чёрный густой дым, что в деревне всполошились – пожар. Это Слон топил печь с закрытой заслонкой и при этом запихивал дрова в поддувало. Горожане в деревне почти инопланетяне. Правда, вскоре научились топить.
И всё-таки Слоник – наш общий любимец. Он большой и добрый, и поэтому Слон. Он пришёл в монастырь с компанией хиппи и был похож на индейца – длинные чёрные волосы, перетянутые алой банданкой, в ухе серьга и множество украшений в виде фенечек, бронзулеток и бус. По поводу недостойного внешнего вида Слону регулярно читали мораль. Но кто же в юности внемлет моралистам? И кто ещё в детстве не сделал выбор, полюбив весёлого Тома Сойера, а не примерного мальчика Сида, скучного и гнусного, как смертный грех? Но однажды наш «индеец» попался на глаза молодой игуменье из подмосковного монастыря Ксении, действовавшей явно по методу Тома Сойера.
– Махнёмся не глядя? – предложила она «индейцу».
– Махнёмся! – с восторгом согласился тот.
А игуменья «цап-цап» и «сцапала» (это Слон так рассказывал) всю индейскую бижутерию Вячеслава, вручив взамен чётки, молитвослов и скуфью. В этой скуфейке он звонил потом на колокольне городского храма, работая там звонарём. И всё-таки батюшке приходилось присматривать, чтобы звонарь не катался по перилам, как школьник, и не учил прихожанок танцевать стэп.
Слон – это бьющая через край радость, и ему необходимо во что-то играть. Вот и сейчас он играет в официанта, принимающего заказы к рождественскому столу:
– Тэк‑с, что будем заказывать?
– Мне осетрину холодного копчения и сыр «Дор Блю».
– Цыплята-табака, а на десерт торт «Прага».
– А в Варшаве мы ели такие пирожные, просто тают во рту. Пожалуйста, доставьте пирожных из Польши.
Молодёжь веселится, предаваясь виртуальным гастрономическим утехам. А у меня полжизни прошло в очередях, и оживает в памяти былое. Перед Новым годом в магазинах всегда «выбрасывали» дефицит и начиналась напряжённая битва за него. В этой битве намнут рёбра, зато удавалось добыть мандарины, шпроты и даже шампанское. С шампанским мне однажды повезло. Зашла в магазин, а там объявление: «Шампанского нет». И тут крик с улицы – завезли шампанское. Толпа притискивает меня к прилавку, давит, плющит, но я первая в этой битве, первая!
А потом мы волнуемся, встречая Новый год:
– Скорей, скорей открывайте шампанское. Сейчас двенадцать пробьёт. С Новым годом и с новым счастьем!
Душа обмирает в этот миг и верует: завтра начнётся новая светлая жизнь и мы будем счастливы, будем. А назавтра наступает серенькое утро с грудой грязной посуды на столе и окурками в салате оливье.
– Нина Александровна, – пробуждает меня от наваждения голос Слоника, – а вы что заказываете на Рождество?
– Шампанское!
А потом была эта радостная долгожданная рождественская ночь. Храм переполнен, и батюшка успевает предупредить на ходу, что паломников сегодня необычайно много и надо как-то разместить их в наших домах. В общем, возвращаемся с ночной литургии уже с толпой паломников, и все поют: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят…» А душа воистину славословит Бога, и мы идём среди ночи ликующей толпой.
В доме Миши уже накрыты столы. Главное блюдо, конечно, картошка, но уже со сметаной и с молоком. Я разогреваю в кухне пироги и слышу, как в комнате заходится от смеха Слоник. Оказывается, паломники доставили к рождественскому столу всё то, что «заказывали» в новогоднюю ночь: балыки осетрины холодного копчения, сыр «Дор Блю», торт «Прага» и гору цыплят-табака. А ещё польские православные студенты привезли из Варшавы пирожные, и они, действительно, тают во рту.
Вячеслав, он же Слон, торжествует, но при этом поддразнивает меня:
– Некачественно вы ко мне относитесь, некачественно. Смотрите сами – все заказы выполнены. А где шампанское для сержанта? Тю-тю!
Но тут в дверях появляется будущая инокиня Нектария с двумя бутылками шампанского в руках:
– Родные мои, я не могла не приехать. Я люблю вас. Ура!
«Душа до старости лет в цыплячьем пуху», – говаривал, бывало, покойный писатель Виктор Астафьев. А для Господа мы – малые дети, и, совсем как в детстве на ёлке, Он одарял нас подарками на Рождество. А даровано было так много, что уже совестилась душа: Господи, мы же грешники, а Ты утешаешь и милуешь нас.………
С Наступающим!)
💫💫
Марина Сергеева-Новоскольцева 31.12.2022 04:08 • Заявить о нарушении
быль
Первый Новый год и первое Рождество в Оптиной.
Честно говоря, мы не то чтобы собирались или не собирались отмечать Новый год, но как-то было не до того. Шёл строгий пост с долгими монастырскими службами. Питались скудно, вставали рано и уже в пятом часу утра шли на полунощницу. Земля ещё спит, всё тонет во мраке. Только вечные звёзды на небе и «волсви со звездою путешествуют». Ноги шли в монастырь, а душа в Вифлеем, где в хлеву, в нищете, в бесприютности предстояло родиться Христу. Младенца уже ищут, чтобы убить Его. Душа сострадала скорбям Божьей Матери и вспоминалось из Гумилёва:
Ничего я в жизни не пойму,
Лишь шепчу: «Пусть плохо мне приходится,
Было хуже Богу моему,
И больнее было Богородице».
В голове не укладывалось: как можно устроить пирушку на самой строгой неделе поста? И Новый год обрушился на нас как дефолт. На улице пляшут, поют и дерутся, а соседи стучат в окна, зазывая на пироги. Усидеть дома уже невозможно, и мы по какому-то инстинкту собираемся всей нашей православной общиной в доме у Миши. Татьяна предлагает поужинать вместе, раскладывая по тарелкам перловую кашу без масла. Глаза бы не видели эту «перлу»! Нет, до этого ели охотно и совсем не тяготились постом. Но сегодня в деревне праздник и так упоительно пахнет шашлыком и пирогами, что вот искушение – пировать хочется.
– Ничего, на Рождество вкусненького поедим, – говорит Татьяна.
– Тань, а откуда возьмётся вкусненькое? – философски замечает Слон, он же раб Божий Вячеслав. – Денег нет, есть только картошка. И перед Рождеством Нина Александровна построит нас в две шеренги, заставит начистить два ведра картошки и вспомним мы нашу родную армию и очень родного товарища сержанта.
«Сержант» – это я. Я старше этой беспечной молодёжи и привыкла готовить для семьи. Но где же наготовить одной на такую ораву? Вот и построю их перед праздником как миленьких, и Слон у меня будет чистить картошку и раскатывать тесто на пироги. А за «сержанта» насмешник ответит.
– Слоник, – говорю я вкрадчиво, – рассказать, как ты печку топил?
Дело было так. Наша община арендовала в деревне дом, поселив в нём молодых паломниц. А паломницы прехорошенькие, Слону любопытно. Вот и красуется он перед ними этаким павлином, предлагая протопить от сырости печь.
– Ты умеешь топить? – спрашиваю его.
– Да, мой генерал.
А потом из распахнутых окон дома повалил такой чёрный густой дым, что в деревне всполошились – пожар. Это Слон топил печь с закрытой заслонкой и при этом запихивал дрова в поддувало. Горожане в деревне почти инопланетяне. Правда, вскоре научились топить.
И всё-таки Слоник – наш общий любимец. Он большой и добрый, и поэтому Слон. Он пришёл в монастырь с компанией хиппи и был похож на индейца – длинные чёрные волосы, перетянутые алой банданкой, в ухе серьга и множество украшений в виде фенечек, бронзулеток и бус. По поводу недостойного внешнего вида Слону регулярно читали мораль. Но кто же в юности внемлет моралистам? И кто ещё в детстве не сделал выбор, полюбив весёлого Тома Сойера, а не примерного мальчика Сида, скучного и гнусного, как смертный грех? Но однажды наш «индеец» попался на глаза молодой игуменье из подмосковного монастыря Ксении, действовавшей явно по методу Тома Сойера.
– Махнёмся не глядя? – предложила она «индейцу».
– Махнёмся! – с восторгом согласился тот.
А игуменья «цап-цап» и «сцапала» (это Слон так рассказывал) всю индейскую бижутерию Вячеслава, вручив взамен чётки, молитвослов и скуфью. В этой скуфейке он звонил потом на колокольне городского храма, работая там звонарём. И всё-таки батюшке приходилось присматривать, чтобы звонарь не катался по перилам, как школьник, и не учил прихожанок танцевать стэп.
Слон – это бьющая через край радость, и ему необходимо во что-то играть. Вот и сейчас он играет в официанта, принимающего заказы к рождественскому столу:
– Тэк‑с, что будем заказывать?
– Мне осетрину холодного копчения и сыр «Дор Блю».
– Цыплята-табака, а на десерт торт «Прага».
– А в Варшаве мы ели такие пирожные, просто тают во рту. Пожалуйста, доставьте пирожных из Польши.
Молодёжь веселится, предаваясь виртуальным гастрономическим утехам. А у меня полжизни прошло в очередях, и оживает в памяти былое. Перед Новым годом в магазинах всегда «выбрасывали» дефицит и начиналась напряжённая битва за него. В этой битве намнут рёбра, зато удавалось добыть мандарины, шпроты и даже шампанское. С шампанским мне однажды повезло. Зашла в магазин, а там объявление: «Шампанского нет». И тут крик с улицы – завезли шампанское. Толпа притискивает меня к прилавку, давит, плющит, но я первая в этой битве, первая!
А потом мы волнуемся, встречая Новый год:
– Скорей, скорей открывайте шампанское. Сейчас двенадцать пробьёт. С Новым годом и с новым счастьем!
Душа обмирает в этот миг и верует: завтра начнётся новая светлая жизнь и мы будем счастливы, будем. А назавтра наступает серенькое утро с грудой грязной посуды на столе и окурками в салате оливье.
– Нина Александровна, – пробуждает меня от наваждения голос Слоника, – а вы что заказываете на Рождество?
– Шампанское!
А потом была эта радостная долгожданная рождественская ночь. Храм переполнен, и батюшка успевает предупредить на ходу, что паломников сегодня необычайно много и надо как-то разместить их в наших домах. В общем, возвращаемся с ночной литургии уже с толпой паломников, и все поют: «Дева днесь Пресущественнаго раждает, и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят…» А душа воистину славословит Бога, и мы идём среди ночи ликующей толпой.
В доме Миши уже накрыты столы. Главное блюдо, конечно, картошка, но уже со сметаной и с молоком. Я разогреваю в кухне пироги и слышу, как в комнате заходится от смеха Слоник. Оказывается, паломники доставили к рождественскому столу всё то, что «заказывали» в новогоднюю ночь: балыки осетрины холодного копчения, сыр «Дор Блю», торт «Прага» и гору цыплят-табака. А ещё польские православные студенты привезли из Варшавы пирожные, и они, действительно, тают во рту.
Вячеслав, он же Слон, торжествует, но при этом поддразнивает меня:
– Некачественно вы ко мне относитесь, некачественно. Смотрите сами – все заказы выполнены. А где шампанское для сержанта? Тю-тю!
Но тут в дверях появляется будущая инокиня Нектария с двумя бутылками шампанского в руках:
– Родные мои, я не могла не приехать. Я люблю вас. Ура!
«Душа до старости лет в цыплячьем пуху», – говаривал, бывало, покойный писатель Виктор Астафьев. А для Господа мы – малые дети, и, совсем как в детстве на ёлке, Он одарял нас подарками на Рождество. А даровано было так много, что уже совестилась душа: Господи, мы же грешники, а Ты утешаешь и милуешь нас.………
С Наступающим!)
💫💫
Марина Сергеева-Новоскольцева 31.12.2022 04:08 • Заявить о нарушении
Кибальчиш, Яша Овчаренко
Ой!)
Чуй, чуй, чуй, чуй,
На дороге не ночуй! –
Едут дроги во всю прыть,
Хочут ноги отдавить!
А на дрогах едет дед –
Двести (в)осемьдесят лет,
Он везёт на ручках
Маленького внучка.
Ну, а внучеку идёт
Только сто (в)осьмой годок,
И у подбородка –
Борода коротка.
В эту бороду его
Не упрячешь ничего,
Кроме полки с книжками,
Мышеловки с мышками,
Столика со стуликами
И буфета с бубликами –
Больше ничего!
А у деда борода –
Аж отсюда до туда,
И оттуда через сюда, (И оттуда пересюда – один из вариантов)
И обратно вот сюда! ( И обратно вон туда! – один из вариантов)
Если эту бороду
Расстелить по городу,
То проехали б по ней
Сразу тысяча коней,
Три будённовских полка,
Двадцать два броневика*,
Тридцать семь автомоторов,
Триста семьдесят шофёров
И стрелков четыре роты,
И дивизия пехоты,
И танкистов целый полк –
Вот такой бы вышел толк!
Если эту бороду
(Да) расстелить по городу!
-
*(То поместится на ней
Цела тысяча коней,
Двадцать два броневика
Тридцать три лихих полка… – один из вариантов)
💫💫
Расстрелян в 1937 г.
Марина Сергеева-Новоскольцева 01.01.2023 17:17 Заявить о нарушении
Ой!)
Чуй, чуй, чуй, чуй,
На дороге не ночуй! –
Едут дроги во всю прыть,
Хочут ноги отдавить!
А на дрогах едет дед –
Двести (в)осемьдесят лет,
Он везёт на ручках
Маленького внучка.
Ну, а внучеку идёт
Только сто (в)осьмой годок,
И у подбородка –
Борода коротка.
В эту бороду его
Не упрячешь ничего,
Кроме полки с книжками,
Мышеловки с мышками,
Столика со стуликами
И буфета с бубликами –
Больше ничего!
А у деда борода –
Аж отсюда до туда,
И оттуда через сюда, (И оттуда пересюда – один из вариантов)
И обратно вот сюда! ( И обратно вон туда! – один из вариантов)
Если эту бороду
Расстелить по городу,
То проехали б по ней
Сразу тысяча коней,
Три будённовских полка,
Двадцать два броневика*,
Тридцать семь автомоторов,
Триста семьдесят шофёров
И стрелков четыре роты,
И дивизия пехоты,
И танкистов целый полк –
Вот такой бы вышел толк!
Если эту бороду
(Да) расстелить по городу!
-
*(То поместится на ней
Цела тысяча коней,
Двадцать два броневика
Тридцать три лихих полка… – один из вариантов)
💫💫
Расстрелян в 1937 г.
Марина Сергеева-Новоскольцева 01.01.2023 17:17 Заявить о нарушении
Военная тайна)
Salut!
РУДА АРМАДА, благословение на тебе!
Марина Сергеева-Новоскольцева 01.01.2023 18:24 Заявить о нарушении
Salut!
РУДА АРМАДА, благословение на тебе!
Марина Сергеева-Новоскольцева 01.01.2023 18:24 Заявить о нарушении
На это произведение написано 5 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.