Пётр Лаврович

   
      (воспоминания из детства)


      Моё детство пришлось на послевоенные годы. Голодные, но свободные и весёлые жили мы в небольшом городке. У многих отцы погибли на войне. Некоторым повезло в этом смысле больше. Их отцы, хоть и инвалидами, а всё же вернулись в свои семьи, к своим детям. У Вовки Сазонова отец вернулся без обеих рук. И ему приходилось находиться постоянно дома, с отцом. Вовка должен был бегать в ближайшую пивнушку за пивом или водкой. Если же спиртного не оказывалось в продаже, что часто случалось, отец злобно выкрикивал непотребные ругательства и больно бил сына культёй по голове.

      Часто после бесцельного шатания по городу, свалкам, стадиону, мы собирались возле чьего-нибудь двора и рассказывали страшные истории. Вечерами Вовка тоже приходил. Видно отец пьяный засыпАл.

    - А может, лучше бати совсем бы не было, - печально вздохнув и ни к кому не обращаясь, однажды произнёс Володька. Он обречённо махнул рукой и побрёл домой.

    - Вот это да! Выходит, Вовка не гордится своим отцом-героем, - заметил кто-то из ребят.

    - А у Вовки отец вовсе и не герой. Ему командир не велел соваться куда не поподя. Нет! Сунулся! Вот тебе и пожалуйста! Руки-то и отшибло, - со знанием дела проговорила Ленка Чекулаева. И, сделав обиженное лицо, сложила руки на груди, села на дальнем конце огромного, толстого бревна. На нём обычно по вечерам сидели ребята. Мне стало жалко и Вовку, и его непослушного отца.

    - Командир не велел, а он, видите ли, не послушался. Неслух эдакий! - возмущалась я в душе.

      Валерка - мой брат, он же предводитель нашей уличной ватаги, сказал как-то, что в крайнем, не жилом доме кто-то поселился. Раньше там жила старушка, потом её вроде бы забрал сын и домик пустовал. Огромный огород зарос лебедой и молочаем. Соседи выгуливали там своих коз, а потом и вовсе - устроили свалку.

      Однажды, возвращаясь из лётки (Лётный городок), мы увидели тускло светящееся окошко в заброшенном домике.

    - А слабо заглянуть в окошко? - проговорил загадочным голосом Сашка. Валерка - брат оскорбился:

    - Вам что же, интереснее заглядывать в чужие окна, чем слушать про Чапая, Анку, Петьку?

    - Валер! Ну, давай заглянем! Может, там колдун или колдунья теперь живёт? - законючил Сашка.

     И мы стали упрашивать брата согласиться посмотреть в окно. Любопытно же! Обдирая руки о прошлогодний, высохший бурьян, мы стали пробираться к оконцу. Сквозь марлевую тряпку на окне мы увидели невысокого старика, слегка прихрамывающего на левую ногу. Он ходил по комнате в длинной да пят шинели. Похоже, что он смотрелся в зеркало. Старик строил воинственные гримасы, театрально запахивал полу шинели. Вдруг он резко повернулся к окну и взмахнул рукой. А в руке было ржавая сабля. Мы, с перепугу, отпрянули, и невольно получилась куча-мала.

    - Колдун! Право слово, колдун! Вот те, крест! - проговорил Петька.
   
    - Не-а! Кавалерист, но уж больно дохлый! - заключает Валерка и ему никто не перечит. - Вот бы сабельку разглядеть! Интересно! Он был за "наших" или за "белых". И никакой он не колдун, просто старый. Завтра пойду к нему, мол, покажите, дедушка, сабельку. Интересно: покажет или прогонит.

    - И я с тобой, и я, и я... - загалдели ребята.

      И вот наступило это самое завтра, но освободиться от домашних дел мы с Валеркой смогли только во второй половине дня. Он бодро шагал впереди, а я, как всегда, плелась за ним на некотором расстоянии. Так уж он меня приучил. Мол, женщины должны знать своё место и не лезть, как говорится, поперёд батьки...
К нам присоединились и другие ребята. Было страшно, по крайней мере мне, но брат смело постучал в окно, в которое мы вчера заглядывали. К нам вышел вполне нормальный, правда, старый человек.

     - Слушаю вас, молодые люди! Здравствуй, племя молодое, незнакомое, так сказать... Чему обязан?

     - Дяденька! А покажите сабельку, - спросил Сашка. И тут же получил от Валерки смачный щелбан. Чтоб не лез вперёд и поделом!

     - Сабельку показать? Да-с! Никак не возможно! Эта вещь не моя.

     - Дедушка! Да нам не вещь нужна, саблю бы потрогать, посмотреть, - никак не мог угомониться Сашка. Но, на всякий случай, отшатнулся от Валерия и закрыл руками свою нечёсаную голову.

     - Ну, так что же мы здесь... Заходите во двор.

       Мы зашли и расселись кто на лавке, а кто прямо на траве. Пётр Лаврович - так он назвался, сказал , что у него когда-то была прекрасная сабля, прекрасный мундир. И он картинно стал дополнять рассказ о том, как ладно на нём "сидел" китель, голифэ и примило похрустывала портупея. И как дамы обожали его, но спохватившись, что перед ним детская аудитория, сник.

     - Так! Мы говорили о сабле. Однажды мне пришлось сразиться с коварным врагом. Да-с! Враг был силён, но и я, брат, не лыком шит. Это, надеюсь, вам понятно. Неприятелю удалось выбить саблю из моих рук. Именную саблю. Мог ли я допустить такое бесстыдство? Но на всякий случай шепчу: - Прости мне, Боже, все прегрешения... И вдруг мою саблю мне подаёт какой-то мальчик. Я, не мешкая, хватаю её - мою родимую, и на - врага, разумеется. Победу одержал в той непростой схватке, конечно же, я. Надеюсь, вы не сомневаетесь в правдивости моего повествования. Я, знаете ли,  ни какай-то барон Мюнхаузен. Мне верить можно. Да-с! Пройдите в дом, молодые люди. Пожалуй, саблю я вам покажу хоть и не моя.

       Небольшая землянка, именуемая хозяином домом, было попросту каморкой грязной и затхлой. В нос ударил запах скипидара, уксуса и ещё непонятно чего. В углу прямо на полу стояли стопки грязных мисок. Кровать представляла собой скопище грязных тряпок и обрывков каких-то овчин. У меня запершило в горле и я вышла во двор. Мама учила быть хозяйственной, самой, без подсказки, видеть недостатки в доме:

     - Видишь грязную посуду, не жди когда тебя носом ткнут - вымой. Нет сваренного - свари. Огород зарастает травой - прополи, полей. Вот и будет правильно, - любила меня она поучать назидательным тоном. А мне подумалось:

     - Вот бы куда мамочка заглянула. Пожалуй, в обморок упала бы от одного тошнотворного запаха.

       Я осмотрелась вокруг. Трава ещё не загрубела, да и дождичек прошёл ночью. Закатила рукава и начала дёргать траву. Вышедшие девчонки присоединились и через каких-то полчаса, широкая, чисто выполотая дорожка пролегла от крылечка до калитки. Тут вышли  ребята и Пётр Лаврович.

      О, О!- воскликнул старик и погладил меня по голове. - От всей души благодарен, любезнейшая! Вы, в последствии, будете доброй хозяюшкой. Меня распирала гордость.

    - Она и так слишком добрая. Мама нажарит котлет, а она всё подружкам готова отдать, только не досмотри. У-у! Так бы и треснул - замахнулся на меня Валерка.

    - Я не в том смысле... - начал было старик, но осёкся. - Вы ещё малы. Не читали книгу Льва Толстого "Война и мир". Так вот там, в одной из глав говорится, что младший сын Ростовых поделился едой с пленённым мальчиком - барабанщиком. Ведь по сути с врагом. Да-с!

     Мы часто стали бывать у этого одинокого старика. Я же, очевидно, от похвал задалась целью превратить жилище Лавровича в более достойное жильё. Вместе с подружками перестирали грязные тряпки и сшили из них что-то наподобие простыней. Перетёрли закопчённую посуду песком, выскоблили стол, скамейки, сундук. Стало видно, что он зелёный.

      Старик не оставался в долгу: рассказывал про пиратов, про порт - Артур и про то, как храбро сражались русские моряки с япошками. При этом он растягивал уголки глаз в стороны,  становился смешным. И мы представляли себе японцев такими же смешными: старыми, со всклоченными волосами и на кривых ножках. Лаврович проявлял к нам, детям, великое терпение и мы считала его уже своим.

      Наши матери, устававшие на работе, отмахивались от нескончаемых вопросов, а этот безродный старик был рад нашим приходам. Он обдуманно разрешал всякие сомнения и вопросы, многое рассказывал из своей жизни. Пересказывал прочитанные им книги. И у него всегда для нас было приготовлено что-то новенькое, необычное, иногда мистическое, что нас особенно и привлекало. А однажды он сам предложил устроить в его необъятном огороде площадку для игр. Ох, и не просто же было очистить этот запущенный огород от мусора, от побегов вишни, тополя. Но мы это сделали! Правда, после недели две ходили с кровавыми мозолями на ладонях.

       Однажды мой брат взял в школьной библиотеке книгу "Тимур и его команда". Он принёс книгу к Лавровичу. Мы, затаив дыхание, слушали, как Валерка читает её. Старик тоже слушал очень внимательно, спросил кто автор. Валерий сказал, что Аркадий Гайдар был ещё и храбрым бойцом в Красной Армии, и много книг детских написал.

     - Надо же! Как благородно! Значит, и из простого народа - разночинцев вырастают порядочные люди. Мне что ли начать писать "хроники" о полезных делах некоего Валерия и его дружков?

      Многое мы не понимали из странных, на наш взгляд, речей старика, но никто и не думал подсмеиваться.  Да и Валерку побаивались, а то так и схлопочешь затрещину. А вскоре наш подопечный обзавёлся котёнком и небольшой собачкой. И по нашим понятиям зажил нормальной, человеческой жизнью.

      Пётр Лаврович приболел. Мы по очереди дежурили у его кровати. Когда настала моя очередь, я выпросила у мамы баночку с малиновым вареньем, и прихватила котлету, не съеденную мной во время обеда.

      - Котлета! Котлетка - это хорошо! В былые времена, в ресторанах я заказывал баранью ножку! - и старый человек сглотнул, очевидно, представив себя в те былые времена. - Или... эскалоп... Если правильно приготовить - божественный, я доложу, вкус. Кажется, я и теперь ощущаю его на языке.

      - Нет! - возразила я.- Это Вы котлету жуёте. Сейчас наведу малинки в стакане, а Вы выпьете и пойдёте на поправку.

     - Да, конечно, моя прелесть! Вы будете прелестной молодой особой.

     - Нет! - снова возразила я. Я после пионерки буду комсомолкой. Вот Вы называете меня прелестью, а Валерка говорит, что я - моржа или обезьяна.

     - Ни в коем случае. Не верьте ни единому слову Вашего братца. В женской красоте, уж поверьте, я знаю толк.

      Пётр Лаврович умер. Хоронили его какие-то соц.работники. Так сказала мама. Вся детвора нашей улицы собралась у его домика. Котёнка я забрала себе, а Сашка забрал собачку. Я прятала мокрое от слёз лицо в пушистую шёрстку котёнка. И другие ребята шмыгали носами. И казалось бы - чужой, непонятный старик, но я всегда помню о нём. А когда я не уверена в правоте своих мыслей или поступков, вспоминаю Петра Лавровича. Одобрил бы он или осудил деликатно, чтобы, ненароком, не обидеть.