5. Тише воды, ниже травы

  Рахим-бобо перехватил  Ходжу в конюшне, когда тот поспешно усаживался на Серого ишака.
     — Уважаемый Ходжа Насреддин, я понимаю, как ты торопишься обнять дорогую твоему сердцу жену, но Повелитель, несмотря на неотложные заботы, выбрал время и приказал насыпать в этот мешок столько золота, сколько сможет унести твой ишак.
      — Хвала Великому эмиру! Моя благодарность за оценку моего… м - м - м…
     — Исполненного поручения, — деликатно подсказал Рахим-бобо.
     — Моя благодарность за оценку исполненного поручения безмерна. Но для моего Серого я и есть тот самый единственный мешок золота, который он способен унести. А больше ни мне, ни ему не нужно. Лишний груз удлиняет дорогу. Прощай, достопочтимый Рахим-бобо.
     — И тебе лёгкого пути,     —  старик незаметно положил в дорожный мешок Насреддина собственный мешочек с тысячью таньга. — Пригодится для скорой дороги, — тихонько прошептал он.
***
     — Где же твоё золото, которым, как твердит весь белый свет и наш кишлак, тебя облагодетельствовал наш Повелитель, да продлит аллах его годы ещё на тысячу лет? — растворив ему калитку, насмешливо поинтересовалась Гульджан.
     — Зачем мне чужое добро, когда самая большая награда, встречает меня на пороге дома.
     Они обнялись.
— Ты вовремя приехал, — жена освободилась из его объятий. — Кавардак в казане томится. Ты всегда поспеваешь к обеду, чего нельзя сказать о лестнице, которая…
— Собирай в хурджуны всё, что может пригодиться в дороге, — ласково остановил её Ходжа. — Мы уезжаем.
— Но куда? Зачем?
— Только не начинай голосить, моё сокровище. Я не знаю, какое пожелание в очередной раз мне прикажет исполнить стареющий Повелитель, когда ему придёт в голову идея затеять новый поход. Только я не стану больше невольной причиной гибели тысяч ни в чём не повинных людей.
— А разве от его взора может что-либо укрыться?
— Может. Мы поселимся и переждём это лихое время у твоей матери.
— Я не понимаю, какая разница…
— Тс – с – с… — с улыбкой приложил палец к губам Ходжа Насреддин. — У стен имеются уши.
 И он прошептал ей на ушко:
— Весь свет знает, что я терпеть не могу свою тёщу, твою уважаемую мать, да простит меня Аллах, да пошлёт он ей здоровья и благополучия. Но, слава Аллаху, даже Великому эмиру не придёт в его светлую голову искать меня у неё…
                ***
Вот, как оно было. А теперь наберёмся терпения и последуем за неунывающим балагуром.
     Первое время Ходжа Насреддин действительно вёл образ жизни по поговорке: «Тише воды, ниже травы».
     Тёща не могла нахвалиться на своего зятя перед соседями.
— Надо же, этот бездельник впервые  в жизни заработал столько денег. Взялся за ум.
Правоверные жители кишлака уважительно кивали и вздымали руки, славя пророка Мухаммеда, который, наконец, наставил возмутителя спокойствия на истинный путь.
Насреддин пытался объяснить тёще, что её длинный язык доведёт до беды. Но с тем же успехом он мог обращаться к ишаку, когда тот ни свет, ни заря вдруг начинал ублажать кишлак своим рёвом. Серого можно было огреть камчой и остановить славословие в честь правителей ослиного племени. С тёщей этот номер не проходил.
Но могло ли подобное пресное  существование продолжаться бесконечно, о, правоверные? Не могло.
***
               
Ходжу довёл до белого каления сосед Абдулла. Тот требовал спилить яблоню, ветки которой свисали над его дувалом и, якобы, засоряли опавшими листьями грядки с овощами, нанося им вред. Как ни убеждал его Ходжа, что листья, превращаясь в перегной, только увеличивают урожайность соседского огорода, всё было впустую.
Конечно же, дело было не в яблоне. Абдуллу постоянно терзала мысль: как так, этому болтуну отвалили тысячу таньга за совет, данный Повелителю вселенной. В то время как он всю свою жизнь возится в огороде и едва сводит концы с концами. Отсудить у ненавистного соседа его деньги. С этим Абдулла ложился, с этим вставал.
Правда он не знал, что от этого дара остались крохи, так как Насреддин жил припеваючи и ни в чём себе не отказывал. Но склочник об этом не подозревал и, в надежде поживиться, подал жалобу местному кази.
То бишь, судье, который на судебные разбирательства частенько приходил под хмельком. Любители тяжб и завзятые сутяжники, зная его слабость, просто подносили ему бурдюки с вином и неизменно оказывались в выигрыше затеянных дел. Абдулла заранее потирал руки.
Узнав о том, что Насреддину предстоит идти в суд, тёща посоветовала поднести хотя бы кази кувшин виноградного вина. Зять только отмахнулся от неё. Дело, по его мнению, не стоило выеденного яйца.
В самом весёлом расположении духа он предстал перед судьёй и жалобщиком.
— Мусульмане! — радостно воскликнул он. — Возблагодарим всевышнего!
Оба правоверных, как по команде воздели руки к небесам.
— За что? — неуверенно проблеял Абдулла.
Кази  укоризненно глянул, но, не опуская рук, вынужден был повторить вопрос.
Не стоять же им в такой позе до вечера.
— Вы не знаете за что? — деланно удивляясь, покачал головой Насреддин.
— Говори, не томи, благочестивый Ходжа — вторично подал голос Абдулла.
— Да за то, — громогласно заявил Насреддин, —  что он не дал верблюдам крылья.
 — Причём тут крылья? — опомнился кази. — Что за шутки в важном присутственном месте?
И глаза его налились праведным гневом.
— Да вы только представьте себе. Получи они крылья подобно аистам, вздумай они строить гнезда, крыши наших домов валились бы нам на головы.
И он залился звонким смехом.
Кази рассвирепел. И, не сходя с места, за неуважение к суду назначил штраф. Пришлось легкомысленному Насреддину вынуть из кармана последние двести таньга.
  Сто пошли в кошелёк кази, сто достались Абдулле.
Что до веток яблони, то о них попросту забыли. При этом судья многозначительно посмотрел на жалобщика, дескать, два наказания в один раз рассмотреть нельзя, не по закону. Но на следующем заседании мы основательно потрясём его кошелёк. Лицо сутяги расплылось в понимающей улыбке. Судья ощерился в ответ.
Дома Ходжу ждали зубодробительные попрёки со стороны любимой тёщи.