Любим

Оставляя покос на время,
В обед, когда кинулся в тень,
Инструменты свои я не бросил,
За что отец меня похвалил...

И косу, и литовку от Солнца,
Скошенной травой плотно накрыл,
Чтобы вдруг даже случайный
     прохожий,
Меня, в чем упрекнуть,
     не нашел.

А их, бывает, заносит,
К людям на весь день
     трудом занятым,
Чаще, не чтобы им подсобить,
А чтобы подкрепиться -
     "вином"?

Да простят меня сородичи,
Лишнего я не сболтнул,
Они знают, отец мой был
     трезвенник,
Но на сенокос, с пустыми
     руками: ни-ни.

Меня не обременяло застолье,
Всегда был этому рад,
Хоть в таких случаях не
     приходилось быть третьим,
"Столичную" в кружки - я разливал.

Хоть держал я от водки дистанцию,
Честно признаться, не пьющим
     не стал,
От хьэспэхъумэ* разных что слышал,
Не краснея, за богатым столом повторял.

Дорогому отцу был недосуг,
Меня учить красноречию,
Я на тот свет свой багаж
     не возьми,
Вот почему, слегка пьяный -
     каламом балую.

Мы, адыги, в устной речи,
Ох, как преуспели,
Гостям, толкая длинные тосты,
Любим держать их
     в зимние ночи.

*Хьэспэхъумэ - охранники, сторожа в штате колхоза и др.