Медея

I

«Как далеко земля, где маленькие пальцы,
к большой руке прислушиваясь жадно,
в ней находили ласку и защиту
от всех, ещё лишь только в снах, несчастий»
— и замер голос, удивленный звуком.
 
И вдруг, хрустящим жаром по степи: «Отец!»
И холодом замёрзших губ: «Прости...»
Бездонной глубиной: «Нельзя простить Медее,
судьба, коварство, смерть в моей горсти.»

Глаза и руки крыльями взметнулись:
«Карает брата кровь! К себе меня зовёт!
Как горько!»
Волны с рифами столкнулись:
«Изменой платит!», - криком: «Страшной! Мне!»
— всё умерло и крылья запахнулись,
бормочущий комок на самом зала дне.


II

«И кто?
Судьба?
Супруг?
Гость из далёких стран,
судьбою мне, богами нареченный,
отцом отца, солнцеголовым Фебом,
за Золотым Руном отправленный в дорогу,
чтобы в Колхиде потерять себя
в руне волос моих, и взгляде глаз горящих.

Судьба?
Супруг?
Избранник!
Во мне раскрывший беспредельность страсти.
Я дом и страх оставив для него,
отца и мать казнила страшной пыткой.
И вместе с ним, как щит, несла расплату
чрез океан, надежду и коварство,
восторг победы и мятежность бегства.
Запретов не было, закон был — Он и Я.»

 
И снова крик, как будто кожу,
не только воздух, раздирает он:
«Одна! 
Любовью предана!»

Застыла…

Опора ей от пальцев ног к коленям,
а руки полумесяцем безумия
назад закинуты.

Молчание ответом;
звук не проникнет в глубину колодца смерти ...

Лишь голоса детей.
В ущелье зала. В квадратуре двери,
как легкий ветер, в ореоле света
шаги и смех.
Не ведомы сомнения: и мать есть мать, отец — отец,
а прадед-солнце заводит хоровод их детских игр.
 
"О дети... Сыновья ...
Как много в младшем, Фересе, от деда.
А старший,
как он похож походкой на отца ... "

«Проклятие!
Мне дети разрывают сердце!
Их смех внушает ужас!
Твое я вижу в них, исчадье, жало!»

Вот имя прорвалось: «Ясон!»
«Так за мою любовь ты заплатил?!
Заплатишь ты!
И горькой будет плата!»


И с этим плачем руки и глаза
опали словно умершие птицы,
и голос вновь замерз стеклом кровавым.


  III

«Вернуться некуда и некуда бежать,
На веки я рассталась с отчим домом.
Смерть, вместе с братом, я пила с конца кинжала:
он в мир богов, я в мир любви и ада.

Медея!
Кровавым полотном я прошлое заткала.
То смерть была, не просто расставанье...
Теперь стыдом и смехом,
нет — улыбкой,
страшнее смеха платишь мне, Ясон.»

И снова шрамом, красной кровью выкрик:

«Ясон!!!

О, в имени твоем я слышу звон!
Он ненависть мою теперь питает.
Как мне найти расплату
за этот страшный и кровавый сон?
Каким мне острием тебя коснуться
чтоб яд страдания в тебя проник навеки?

Я жажду мести за твою измену
в кровавом утолю потоке горя.
Недолги новые любовные утехи.
Проклятие мое найдет невесту.

И в детях не найти тебе покоя.
Любая мысль кровавой станет раной.
Безмолвьем ужаса я вымощу дорогу,
и даже смерть тебя на ней покинет.
Глаза замерзнут, вымерзнет язык,
слов не найдёшь чтоб выкрикнуть несчастья.

Как лес, в огня личине, пожирает Землю,
сметая вихрем быстрым всё и жадно,
в мятежном жаре сам себя сжирая,
так и мое страдание взовьётся.
Лишь пепелище страсти будут помнить,
забыв, Ясон, начала и причины.

Нет, сей пожар не остановит слабость.
В нем все сгорит,
обуглятся в нем чувства.
Детей и город весь,
весь мир, что мне доступен,
разрушу пламенем жестокого несчастья.»

Тяжел кинжал, коль мщения рука
его к кровавой цели направляет.
Невинность жертвы только возбуждает,
и ужас глаз не чувствуют глаза.
Мольбы детей не достигают чувств.
В пожаре ненависти вымерзло сознанье,
сопротивленье тел ножу и вспышка осязанья;
вмиг мокрым стало платье и глаза,
наполнились бессилием деянья.

 
IV
 
В веках накопленная боль
заледенила все желанья.
Взгляд, неподвижен, как страданье,
бездонен.
Обморок сознанья
глубок, как страсть.

Ужасна роль.
Судьбою выбранная в жертву,
живой опущена в могилу.
Месть-ненависть ей ум и сердце,
Как взгляд Горгоны, отравила.

Как краток путь и как ужасен
Кинжала взлёт – и страсти яд
Разъел ей сердце, но оплачен
Позор любви и счастья смрад.

1995

Опубликовано в «Литературный Европеец» #289, Март 2022