Эвенкийская легенда

             Проза.
          Первая проба



Ой, давно это было,
давным-давно... так давно,
что холодные земли
стойбища, в низине
красивой, холодной и многорыбной реки Тунгуски,
не знали ещё белых людей.
Общиной жило стойбище.
И всей власти в ней было
только старейшина да шаман.
И все спорные вопросы
решались вместе, сообща,
но последнее слово за
старейшиной было. А
шаман - ну, у шамана
другие дела были: камлать, успех да удачу в дела
охотные да оленные
призывать. И, с помощью
духов земли и предков,  сородичей лечить.
Дружно жили, на помощь
друг другу спешили, а иначе нельзя было. Холодная
родина не терпела ссор, и погибель давала тем, кто отделялся- отдалялся.
   А в этот год время уже
к весне повернуло, всё
выше всплывали из-за
Тунгуски лучи холодного
солнца, и холодно было.
И этой холодной порой,
много дней и ночей, летала вьюга над стойбищем, пела
свои заунывные, тягучие
песни, да устала, однако,
и улеглась белым, чистым, безмолвием.
Тишина повисла над
стойбищем. В одном из
чумов жил шаман с
молодой женой. Уже долгое время дня ходил он около
чума - туда-сюда,
назад-вперёд, а в чуме
молодая жена его мучилась. Время родов подошло.
А вокруг, сколько глаза
видят, белая тишина.
И вдруг пошёл крупный
снег. Медленный и
пушистый, он падал и
падал легко и плавно.
Замер шаман от красы
такой и прошептал:
- Синильга...(А синильга,
в переводе с эвенкийского- снег.)
Внезапно из чума вырвался
крик и улетел в тихую
белизну. И в ту же минуту вышла из чума старушонка
- сгорбленная, сморщенная,
со свёртком в руках.
- Синильга - почему-то
повторил шаман громче.
- Хорошо! Так будет. Дочь
у тебя. - сказала старуха,
вытерла снегом лицо
младенца и ушла в чум.
- Синильга! - громко,
крикнул шаман, и
колыхнулось белое
безмолвие.
Так новорождённая
малышка получила своё
имя.

Выросла девушка редкой
красоты и ума редкостного.
Да и судьба определила
ей быть шаманкой.
И много ей женихов
находилось. Из других
стойбищ, дорогу
многодневную преодолевая,
на оленях приезжали
молодые мужчины - на
красу ее любоваться,
счастья пытать. А нередко
и за советом к ней
приезжали, даром, что
молода была, но многое
она знала, много умела.
Да...много было женихов,
ой много, да никто сердце красавицы не тронул.
Отец-шаман не неволил
дочь свою, а она словно
ждала кого-то или чего-то.
Но внезапно, перед самым обрядом посвящения,
умерла красавица...
Много было
слёз-причитаний, много разговоров-шептаний, но
никто не знал причины
смерти её безвременной.
И правда о её смерти так
и ушла за красавицей-
шаманкой, и в веках
затерялась.
Хоронили её по обычаю
предков, так, как хоронят старейшину или шамана. На четырёх столбах устраивают площадку-настил, а не него устанавливают гроб -колоду, выдолбленную из толстого
ствола дерева, да широкой берестОй накрывают.
И никто не посмеет
тревожить покой ушедшего
в мир духов.
Но немного не так
похоронили шаманку -
на двух столбах укрепили
гроб-колоду, а накрыли
так же - берестой.
Только случилось небывалое:
три странных, молчаливых
чёрных вОрона появились в зарослях над её гробом,
словно сторожа или
тоскущие друзья...

То ли оттого, что не
совсем точно соблюли
ритуал похорон, то ли
оттого, что мало пришлось пожить ей на земле, но не упокоился дух ушедшей.
С той поры, лунными
ночами бродит она по
земле, заходит в дома
одиноких мужчин, стучит
в окна, зовёт ласково,
голосом нежным. И приход
её ощущается лёгким
шевелением воздуха в безветренную погоду, да
резким похолоданием.
Таким резким, что зябко становится даже в самую
жаркую погоду.  И горе
тому, кто не смог устоять
и откликнулся на зов её
ласковый или глянул в
глаза бездонные. Вскоре
умирали такие без всякой причины или исчезали. Навсегда...

Не принято нарушать покой мёртвых. Ой, не принято...
Но если, случайно, лунной
ночью, кто-то появлялся у
места упокоения шаманки, странная и страшная картина нередко лишала их разума,
а бывало - и жизни.
...Старая толстая колода, укреплена на двух столбах,
а сверху береста лежит
одеялом, и в щель из
колоды длинной плетью
свисает толстый чёрный
жгут - коса красавицы- шаманки. И в неверном
свете луны голубела
береста и вздрагивала.
И казалось, будто дышит шаманка, и тоскливо
вздыхает в тон ветру.  А
ветер шевелит-покачивает
косу и стонет в
перепутанных зарослях.
И дикий страх зарождался
и плыл в небеса.
И чёрны вОроны, как три стрелы, молча взмывали
вверх. И невозможно
было устоять на месте.
И страх срывал случайных свиделей, и гнал их, через
тьму и заросли... как
белым днём по широкой
степи...
Многие видели её, многие слышали её зов... Может
и правда, обидел её при
жизни кто из мужчин, вот
и забирает она молодых
да сильных...

- Эй, парень, любишь ли
ты страшные сказки? -
пела-звала она.- Я -
сказка!  Иди ко мне.
- Любишь ли ты грустные
песни? Я - песня! Слушай
меня.
- Любишь ли ты счастье?
Я - счастье твоё! Иди
ко мне...
И боялись её эвенки. Ой,
как боялись. И шли к
шаманам за помощью.
А те - уговорами,
магическими заклинаниями
и подарками - задаривали, остерегали её по ночам от
походов-набегов.
Но если в стойбища
приходила беда, те же
шаманы спешили к ней за помощью, и особыми заклинаниями и
определёнными ритмами камлания, вызывали её из верхнего мира.
И приходила она,
и помогала.
Да... так было, говорят...
    И говорят, время не
властно над шаманкой и
её последним пристанищем.
И до сих пор, там, где-то
среди диких зарослей, покачивается на столбах
её гроб-колода...
И ветер стонет и бережно колышет её чёрную косу...
И три вОрона, три
молчаливых чёрных вОрона
всегда рядом...
И до сих пор - говорят - слышат молодые одинокие мужчины, в лунные ночи,
песню-зов
красавицы-шаманки.
До сих пор...