Марина Ахмедова

МАРИНА АХМЕДОВА (КОЛЮБАКИНА)
(род. в 1952 г.)

Николаю Рачкову

Кому нужны вы, русские поэты,
в стране, где проза жизни правит бал,
где ни поэмы ваши, ни сонеты
никто, наверно, толком не читал?

Ещё, чтоб не пропасть поодиночке,
вы оборону держите пока,
и ваши окровавленные строчки
свистят, как пули, около виска.

Но тиражи изданий смехотворны –
и те с грехом добыты пополам…
Когда страна – одно сплошное порно,
как святость духа сохранить стихам?

Как выжить в этой грязной потасовке,
что сверху всем навязана, увы?..
Но модных литераторов тусовки,
как будто чёрта, сторонитесь вы.

И всё ещё несёте крест тот тяжкий,
который не по силам был другим,
через поля, пригорки и овражки
туда, где не видать уже ни зги.

Не ради орденов…
Их, как обычно,
одним и тем же лицам раздадут…
А ваши строки так асимметричны,
что им награды не дождаться тут.

Кому нужны вы, русские поэты,
когда Россия катится во тьму?..
Ни властью, ни народом не согреты…
Кому нужны вы?..
Богу одному.

***
Моим родным ленинградцам и колпинцам
посвящаю

Я родом из рассказов о блокаде,
из той зимы опухшей и седой,
где в январе в продрогшем Ленинграде
к Неве тащилась мама за водой.

Из тех очередей, стоящих немо
на насквозь продувающем ветру,
из наведённых на ночное небо
зениток, замолкающих к утру.

Из тех парадных, где не убирают
сугробы, ибо некому убрать…
Из тех весов, где стрелка замирает
всегда на чёрточке – сто двадцать пять…

Из тех салазок детских, на которых
спелёнутые в коконы тела –
и штабеля их жуткие и горы
безвестная заглатывает мгла.

Я родом из Ижорского завода,
из сорок первого лихого года,
где дед Иван, голодный и худой,
снаряды ладил для передовой.

А до неё – рукой подать всего-то…
и без бинокля видно, как пехота,
в окопчиках студёных залегла
и больше ни клочка не отдала.

…Опять январь пуржит и колобродит
у моего полночного окна…
Есть люди, у которых много родин,
а у меня она – всегда одна.

* * *
Александру Проханову

Ах, что ты, душа моя, мечешься?..
Ничтожна твоя маета.
Когда погибает Отечество,
Другая беда не беда.

Пускай в обезумевшем зареве
Сегодня сгоришь ты дотла,
Но завтра, предчувствую, заново
Твои народятся крыла.

Чтоб ты широко их раскинула,
Нахохливши две головы,
От стольного города Киева
До первопрестольной Москвы.

Не паинька ты и не неженка,
Испачкаешь крылья в золе,
Но нищей не станешь ты беженкой
На русской исконной земле.

От стаи вороньей зигзицею
По-над монастырской стеной
Взлетев, летописной страницею
Схоронишься в келье глухой.

Но стоит лишь пастырю нашему
Ударить в призывный набат,
Ты выйдешь из схимы монашеской
И сбросишь смиренный наряд.

Кольчуга сверкнёт серебристая
В лучах восходящего дня,
Как знаменье Божье, что выстоишь
И выйдешь живой из огня.

БЕССМЕРТНЫЙ ПОЛК

Как будто письма запоздавшие
на полстолетия с лихвой,
восстанут из могил все павшие
и на полях войны пропавшие,
чтоб вместе встать в единый строй.

И пусть они, как в годы прежние,
плечом к плечу, как к брату брат,
прижмутся намертво и бережно,
все те, кто пекло это пережил –
и славянин, и азиат.

Кавказец и степняк, и северный
охотник и оленевод
в строю едином не рассеяны:
они опять – один народ.

Горами пусть, полями, рощами,
чеканя шаг, за взводом взвод
волною всколыхнутся мощною –
и по брусчатке Красной площади
Бессмертный этот полк пройдёт.

И чтобы мы – его наследники,
из тьмы безверья своего,
как за соломинку последнюю,
в слезах схватились за него.