Издержки эволюции

(ну, о-о-очень длинное стихотворение)

                ***

Странички этой не касался плуг.
Возможно местный автор длинноух,
и часто говорит «иа-иа-иа!».
«Иа-иа!»  – отнюдь не те слова,
которые наш возвышают дух,
они лишь так отпугивают мух
и всяких любопытных тараканов,
не привлекая умственных титанов.

Здесь даже утром не кричит петух,
а также слёзно не щебечут птицы,
и в обморок не падают девицы,
не подают умыться и напиться
холодною водою ключевой.
Здесь только изредка сморкается прибой
на гальку и песок какой-нибудь ракушкой,
что может стать лишь детскою игрушкой,
напоминающей бирюльку и свисток,
чей тонкий одинокий голосок
звучит куда слабее чем хлопушка.

Здесь можно даже кое-в-чём извериться,
но трудно небу звёздному  довериться,
распотрошить измученную душу.
Здесь изредка волна глодает сушу,
но в том отчасти и моя вина,
что сушу эту не смела она – 
в тартарары какие-то не смыла
(возможно, она просто позабыла,
а, может, притаилась в глубине –
но это всё не по моей вине).

In dieses Land
лишь нудный «размышлянд»!
Слова, слова, слова!
Ничуть не боле.
Они отчасти дики
и живут на воле,
и не срезают острые углы,
и мышечные грубые бугры
здесь могут вылезать из каждой строчки,
а после их прочтения
примочки неплохо бы
прикладывать к глазам.
Да. Стих мой, безусловно, не Сезам.

Но мою постную любимую  лапшу
я вас с ушей снимать не попрошу.
Я в ней, отнюдь, не нахожу порока.
Она моё любимое барокко.

Так в запредельно мутной глубине
весь мир шкворчит
и корчится во мне.

Какой я?
Старый,
или молодой?
В какие времена я был собой?
Кто нас приносит в жертву пустякам –
мгновениям (секундам, не векам)?

Всё это эволюционный блуд,
лишь сонный бред,
собрание причуд.

И, тем не менее,
они прискорбный факт.
Так кто здесь врёт,
сбивая ритм и такт?

Я сам себе казался странным малым
наедине с собой под одеялом,
где был спокоен,
не писал стихи,
но всё-таки стал жертвой чепухи.

Я мог бы многим многое сказать,
когда б уже не начал замерзать
и превращаться просто в отморозка,
что хоть и не молчит,
но говорит неброско.

Со стопкою в руке или пустым бокалом.
в совсем не столь далёком далеке
я был всегда незлобным славным  малым,
и не один бокал держал в своей руке
(но никогда … не пил под одеялом).

Рука моя наутро не дрожала.
Я вместо языка во рту не прятал жало.
Так не было тогда.
Нет жала и теперь.
Я всё же человек –   
не монстр, не гад, не зверь.
Плесну и вам под дверь
хмельные полстакана,
чтоб вы могли встряхнуться
утром рано.

Я был когда-то го-о-ордым динозавром.
Теперь стал металлическим двутавром
и превращаю мегалит в бетон,
хоть башней вавилонской вдохновлён,
когда-то бывшей местным зиккуратом,
громоздким,
неуклюжим,
угловатым.

Претерпевая нравственный урон,
отбросив тоги,
всякие эклоги,
мне старина-Гораций сделал ноги,
растрачены Конфуций и Платон
на производство всяких макарон,
чтоб, знамо дело,
было чем гордиться,
и было в честь чего потом напиться.

Как беспощадна логика вещей!
Как всё трещит по швам и умирает,
но люд честной давно в них обитает,
ютится, суетится и шныряет,
возня и труд творят и украшают,
достойный мир растрёпанных людей.

Они перекроили этот мир –
мир каменных пещер
в убогий мир квартир.
Теперь карабкаются в нём и выживают,
стремятся,
тянутся,
но так же умирают,
напяливают брюки,
носят юбки,
для поприличней выглядеть
под шнеком мясорубки.

Придумывают разные грехи,
чтоб каяться и сочинять стихи.
Сажают что-то,
пилят,
режут строят,
плодят и патриотов, и героев,
к обеду моют руки,
ходят в гости,
борзо перемывают ближним кости
(но, впрочем моют кости и далёким),
здесь появляются мессии и пророки,
врубают принципы,
кого-то прославляют,
творят историю.
Короче, убивают.

Гордятся, умиляют, удивляются,
рождают ерунду и в ерунде копаются.
Врут обо всём,
попутно размножаются,
ругаются, скребут свою натуру,
хлебнув боярышника, делают культуру,
усугубляя собственные муки,
придумали прогресс и всякие науки,
щекочут космос,
добывают газ,
чтоб газом этим пукнуть в унитаз.

Они же обормоты и авгуры,
отцы отечества,
и дураки, и дуры,
конноармейы, шлюхи
Нибелунги,
что носят стринги …,
Куки и Колумбы,
безумные Ахавы,
как орлы двуглавы,
летят плашмя,
но ищут горней славы.
Расхожих истин други и супруги,
и просто ординарные бандюги.

Я мог бы дальше множить этот список
великих достижений и попыток.
Я мог бы.
Это я умею.
Но я боюсь,
что в нём заматерею!

Всё это признаки ужасной Кали-юги.
Короче!
Летом отдыхай на юге!
А коль не нравится,
то отдыхай не севере.

Но всё же лучше на ветвистом дереве,
которое давно покинул сдуру,
чтоб, как дурак,
терзать клавиатуру.

Я голосом своим заговорил.
Но для чего мне нужен этот голос?
Язык как помело,
а невесёлость
отдельных строк,
скрипучих, как песок,
застрявший на зубах (увы и ах!)
напоминает, что везенья птах –
лишь голубая призрачная птица,
что норовит с бездонным небом слиться,
но обитает в чёрных небесах.

Вот я стою с утра
в одних  трусах
и только наблюдаю,
чтоб написать:
«Вселенная большая.
В ней для всего (и для меня ) достанет места!»
В ней даже для Орфея и Ореста
бессмертный гений находил места,
чьи до сих пор не запечатаны уста.

Но для чего я здесь припоминаю греков?
Неужто со светильником я стану человека
средь бела дня  назойливо  искать?

Нет!
Видно мне придётся замолчать
и вновь залезть на  сломанную грушу,
с которой я упал
и не тревожить души
ни позабытых предков,
ни потомков.
Я здесь разговорился слишком громко.

                ***