Четыре жизни

Весна — всегда через сон в детстве, как первое солнце и твёрдая почва, как пребывание в бесконечном, вневременном городке, вспышка-воспоминание о последнем периоде, когда я был здоров, когда колода тела состояла сплошь из червовых карт. Весна безразмерна, как её воды тогда, всегда разворачивается и висит в воздухе, на огромных полях под небом и в небе над ними, везде, и много позднее я научился читать её каждый год всё ту же, через алфавит объектов пригородного пространства: разобранные машины, кузов грузовика, заброшенная заправка, заваленный хламом двор, холодеющий к вечеру ветер и лента объездной трассы; по научению духов, что обитают в стягивающихся синеватых сумерках редколесья; через музыку, когда приходил домой: протяжные, глубокие гулы, щелчки, шелестящие петли-заскоки магнитных лент — усыпляющие пассажи, собранные в местах таких же как те, из которых я только что возвратился.

Лето — цветущее, пахнущее, полное неземных цветов, лепестков дурманящих и насыщенных, плотно собранных ароматов, чьё изящество ядовито. Поляна семян, корней и грибов целительных, очищающих до основания — там, на краю той поляны, и сейчас растёт колючий куст с чёрными ягодами, блестящими глазками, взгляд в которые может вытянуть душу — куст тот, распускаясь, становится похож на крестовую масть. Век коротких ночей, не смыкающих век, бесстрашия перед лицом тошноты и холодного пота, асфиксии и остановки сердца, когда мозг затянулся в узел. Место общения с духами, эпоха открытости к тёмным силам. Помню, как ночью я выходил во двор и сидел на старой сушилке для белья в оконечьи парковки. Помню, как на рассвете, после ночи без сна, я уходил в хвойный лес, возвращался к одиннадцати. Помню, как спал в соцветии болиголова под ослепительным солнцем в полдень, всегда в своей комнате, и сон был великолепен. Помню, как тяжело пробуждался к вечеру и тащил согревать своё тело в лучах заката, ловил те пятнадцать минут, когда небо пылает заревом.

Осень — земельная, всегда одинокая, неопределимая. Самая сложная, всегда существует только для одного меня. Тёплая, как бубновая масть. Никогда не приходит такой, какой я её ожидал или хотел увидеть. Проникает в кровь незаметно, потом и вовсе перестаёт быть различаться, сливаясь с воздухом. Имеет легко снимаемый цвет, и флакон с ароматом точно навеет его при отсутствии прочих причин, поэтому закат года, пылающий жёлто-красной листвой, легко воссоздать и в искусственной сборке. Со временем приедается, становится всем и ничем. Уходит раньше своего срока, и с её уходом ничего не меняется. Но всё же в ней нет ни одной знакомой метафоры.

Зима — иногда долгим вечером в доме натопленном, иногда распятая на просмоленном деревянном кресте. Иногда жутко вопящая, воющая, кричащая на краю мегаполиса, откуда не возвращаются, иногда оцепенённая тоской в самом центре его, иногда погрязшая в слепом ужасе меж давящих серых стен. Много дорог, много мест, много жизней может быть пройдено, узнано, прожито только зимой. В один из дней, когда она чувствует, что её конец уже на пороге, она падает вниз, присыпает себя стерильным саваном снега — промокает, грубеет, стынет, прогоркает, чернеет, никнет, растекается, сыпется и уходит в землю корнями пиковой масти.


8 января, 2022 год