Проклятье

Заснеженное плато перед ним.
И ни души. Ни света. Ни сомненья.
Горе он приготовил откровенье:
Эмоциями, бедный, одержим.

Упал он на колени, сердце ныло.
Не выдержал: заплакал. Чуть дыша,
Кричала в нём болезненно душа,
Перед глазами разлились чернила:

«Я знаю, ты поможешь мне, прошу!
Мне надоело ощущать страданья,
И счастье, что сбивает мне дыханье,
И что не записать карандашу!

Избавиться хочу от этой ноши!
Поставь на чувствах крепкую печать:
Я не хочу кого-то восхвалять,
Как эти богомерзкие святоши».

Гора заговорила без интриг:
К своим гостям она давно привыкла,
Из года в год часы людского цикла
Читались ею, как страницы книг:

«От чувств решил отречься? Вот умора!
На свете только камню всё равно
На то, что происходит у него,
Он сам себе тяжёлая опора.

А остальное, посмотри – живёт!
Здесь воздух ощутит прикосновенья,
Деревья мирно видят сновиденья,
И дождь ведёт всех капелек учёт.

Ведь даже снег тут чувствует тепло:
Лишь стоит подержать его на пальцах,
И сотканный узор на зимних пяльцах
Растает, будто холодом не жгло».

«Да лучше серой глыбою стоять,
Чем умирать от радости и боли!
Готов застрять навечно в этом поле,
Но только б страх не чувствовать опять…».

Ветра завыли как-то по чужому.
Внутри застыл короткий жуткий крик,
Который с дикой скоростью поник,
Покорный равнодушью ледяному.

Темнело. Плато снова замело,
Уж сколько лет твердится эта сказка?
Не навредит ли нам её огласка?
Что ж, мы её закончим всем назло.

За оболочкой каменной уснув,
Засыпанное сердце безмятежно,
Забудет, что проклятье неизбежно:
Закрыло всех эмоций буйный клюв.

За статуей совсем нет человека.
Заря приносит пламенный рассвет,
Ему же никакого дела нет –
Безмолвен он, наверно, четверть века.

Он мёртв, пойми. Не замечает мира.
И не моргнёт он больше никогда.
Он горная пустынная руда,
Как будто грань холодного сапфира.

И много вокруг нас людей-камней?