Аленький цветочек

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ВЕРКОЛОЙ (4-7 июля 2011 год )

Едем с Корзовой в Верколу, в далекий пинежский край, не едем – летим!
Поезд катится по высокой насыпи над болотами и обрызганным  летней зеленью  мелколесьем.
В моем воображении пинежский край - это край земли, и я с удивлением обнаруживаю, глянув на карту, что Пинежье – это вовсе не окраина земли, а самая глубь нашего Севера. Едем-катимся , как все порядочные люди, в общем вагоне!  Хохочем!  Пьем красное вино, едим красные помидоры, сами от июльской жары похожи на помидоры, помидоры  лопаются от радости, что так нравятся нам, особенно с красным вином и черным хлебом. И мы лопаемся от радости, что оторвались от повседневности и впереди дорога…
Никак не настроимся на серьезный лад.  А надо бы! Я в надежде на Ольгу.  На её серьезность, её верность русской классике, в надежде на её знание творчества Федора Абрамова – нашего классика…  именно с его именем связана  эта  поездка. Наше АРО (архангельское региональное отделение Союза писателей России) командировало нас в Верколу  на открытие новой экспозиции в литературном музее Федора Абрамова. Надо бы как-то сосредоточиться, обдумать что говорить, каким образом достойно представить АРО… Но ничего не идет в голову: едем-летим, едим-пьем, вертим рыжими головами, хохочем…
До знакомства с Ольгой,  я далека была  сердечно от нашей северной литературы, хотя помню, как заворожила личутинская  «Кылатая Серафима»,  первое его произведение, прочитанное мною поразило поэтическим языком автора, тронули сердце своей неприкаянностью абрамовские «Пелагея и Алька», но как-то вскользь,   все мое существо  тогда было  еще повернуто к Франсуазе Саган,  Кэрол Оутс, Айрис Мердок, Нине Садур….  пелевинский «Омон Ра» сводил  с ума….
А потом, как отбросило,  будто с висячего моста сошла на землю, глянула, а  передо мною непочатый пласт родной литературы земли русской,  и как-то мне стало не по себе…  Начала с «Проклятых и убитых» Виктора Астафьева да чуть   не захлебнулась подлинной жизнью и  болью писателя кровно связанного с историей своей земли…  И стало мне совестно жить в своем романтическо-любовном «золотом  шаре», к тому же,   романтическое окружение к этому времени сильно поредело.  Как это часто бывает, самые большие «романтики» оказались в наши смутные времена самыми предприимчивыми людьми, обустроившимися  на жизнь в краях очень неблизких нашим северным широтам… Экспедиция наша доживала последние дни…. Я оказалась одна. Кругом одна.
Не помню наших  тогдашних с Ольгой дорожных разговоров, просто радовались встрече и все. Приехали в Карпогоры поздним сине-фиолетовым вечером, нашли машину и двинулись  на родину Федора Александровича. Поехали тряской пыльной дорогой величесвенным лесом. Лес, что из вагонных окон  казался мелколесьем, предстал величественным сосновым бором.
Приехали в Верколу,  как в  старую раскрытую книгу:  место высокое, просторное, дома  старинные огромные многоокончатые.  Встретила нас  симпатичная женщина Александра Федоровна Абрамова – директор Музея с еще одной милой женкой, хозяйкой дома, куда нас определили на постой – Наденькой. Имя это – Наденька –  удивительно шло женщине, она привела нас  в избу, в пустую её половину  на 2 комнаты, поразившую меня белизной и дородностью русской печки да сверкающей  чистотой полов..  Надюша показала нам где, что и как, и оставила в доме одних.
Мы с Ольгой, разувшись у порога и сполоснув ноги из бочки под потоком, с удовольствием прошлись босиком по этим чистым гладким половицам – блаженство!  Чистота, красота, две кровати с металлическими шарами на спинках призывно манящие  пестрыми подушками. Мы не заставили себя ждать, ухнули на них – каждая в своем углу, только сетки охнули, девки-то  мы с Ольгой под стать  печке, дородные.
Голова кружилась от дальней дороги, спина  гудела вливаясь в мягкую постель, а перед глазами  по стенам на голубеньких обоях разбегались аленькие цветочки. Назавтра Александра Федоровна расскажет нам о любимом цветке Федора Александровича – аленьком –  полевой гвоздичке, что в народе зовут «часиками», а потом мы долго будем сидеть на пеньке у жилого (уже не жилого) дома писателя над Пинегой-рекой под пышным кустом алого шиповника, а еще через день пойдем с Ольгой гулять по деревне и почти на каждом подоконнике увидим по цветочку алой герани в горшке. Вот так для меня началась запоздалая  заповедная первая встреча с  Верколой, с  Абрамовым –  с аленького цветочка.  Не один год потом образ этот будет крутиться в моей голове, врастая в сердце, но так и не выльется  в стихи, достойные этого места – Верколы и  памяти Федора Александровича.

ЦАРЕВНА-РУСЬ

Белые ночи еще не кончились, утро наступило едва закончился вечер, ясное, тихое. Проснулись  мы с Ольгой с радостным ощущением гостеприимства старого дома, умылись у крыльца дождевой водой все из  той же бочки у потока, попили чайку, босиком  по траве-мураве обошли  дом – очень внушительный, погладили черные от времени теплые бока столетних стен. В утреннем мареве чувствовался жаркий наступающий день, оделись по-летнему, пошли искать музей, музеем казалась вся улица сплошь из старинных изб с взвозами, резными крылечками…  Литературный дом-музей  показался оранжевым пятном  в самом центре деревни – одноэтажное аккуратное здание на фоне соснового берега с одной стороны и  деревенской улицы с другой.  Подошли. Встретил  он нас  распахнутыми дверями, запахами краски и свежего дерева: вовсю кипела работа, двое художников (северодвинцев) спешили закончить задуманную новую экспозицию музея к завтрашнему торжеству – открытию её. Не смотря на спешку, они отнеслись к нам снисходительно, разрешив посмотреть на свою  работу, побродить  по уже  готовым залам – это было впечатляюще, очень красивое обустройство пространства, поэтичное, сердечное, видно – художники вложили в работу всю свою душу. Но нашу экскурсию прервала  появившаяся на пороге оживленная улыбающаяся  Александра Федоровна, увлекая за собою в путешествие  по деревне.  Здесь к нам присоединились трое молодых людей  филологов из питерского университета.  И повела нас Александра Федоровна не по Верколе, а  по страницам  абрамовских  книг:  вот тропа, по которой Пелагея бежит в заречье на пекарню, расположившуюся в монастыре, который тут же  встает из-за синих вод золотея куполами, вот дом с конем, построенный  Михаилом,  вот клуб, куда спешит Алька в своих   красных брюках....  Всё творчество Федора Александровича почерпнуто из этой вот реки, реки - Пинеги, списано с этих  северных пейзажей, проникнуто духом милой ему деревни, в ней, как в капле воды, отразилась вся жизнь двадцатого века русской северной стороны…
Только вот  ни Пряслиных, ни  Ставровых, ни Марфы Репишной, ни  Пелагеи, ни Альки,  Ни Серафимы Большой, ни Симы Маленькой не встретили мы на широких улицах  деревни….  Никого! Деревня как вымерла. 
Может народ   на заливных лугах – пора-то сенокосная!
Нет! В некошенных зеленеющих тучных лугах гуляет ветер, да бродит одна единственная козочка с козленком под присмотром худенького маленького мужичонки, почти старика. Это потом, позднее мы узнаем, что мужичок этот не кто иной, как Дмитрий Хлопов,   местный художник и друг Федора Александровича. Это потом, буквально сразу же по возвращении из этой поездки (как по заказу), увижу я его  по тв в фильме  в «Другой стране», это потом в следующей поездке будем мы бродить с ним рука об руку, и,  он положа мне на плечо голову, будет блаженно улыбаясь, напевать старую песню, не рассказывая ничего …
Путешествие  по деревне  завершилась у дома  Абрамовых, где они  жили-были, наезжая  в родные места.  Александа Федоровна с молодой учёной порослью побежали дальше, а мы с Олей остались. Небогатый маленький зеленый домик на очень высоком живописном берегу Пинеги к нашему изумлению оказался открытым, мы заглянули и, оказавшаяся дома любимая племянница писателя и первая помощница его вдовы Людмилы Крутиковой, Галина Абрамова пригласила нас войти. Смущенно мы вошли в небольшую комнату  с диванчиком и двумя столами: обеденным и письменным рабочим  у окон, глядящих на реку. Простенькая клеёночка на столе обеденном, над рабочим –  хороший портрет писателя. Все очень просто, обыденно.
Сколько передумано, пережито Федором Александровичем в этих стенах. С какой самоотдачей старается сберечь его литературное наследие Людмила Александровна.  Потом, по  возвращению из этой поездки я прочту её замечательную книгу «Дом в Верколе»,  в которой так ярко четко виден весь Федор Александрович в окружавшей его действительности.  Да, привычная деревня ушла в прошлое – это очевидно. Но и возвращения той сельской жизни, которая окружала писателя в последнее время, не пожелаешь. Пьянство уже захватывало село, в июле на цепях дохли в телятниках телята…  правда жизни и душевное смятение писателя  отражены в книге вдовы с не меньшей искренностью и болью, чем в его статьях;  веришь ей безоговорочно…  Все эти размышления, перечитывание книг и статей будет потом, потом…
А пока только простор, красота и недоумение пустоты захватывало и переполняло сердце, все время хотелось крикнуть: «ау-у-у!».
Ах, Федор Александрович, Федор Алесандрович, как вы писали: «Россия ищет себя…», затянулся  поиск на целый век…  Это Вы, дорогой наш земляк, следом за Чеховым ратовали:  «У человека нет дела. Человек или забыл, что у него должно быть дело, или принимает за него всевозможные обманки»… 
Где крестьяне с косами? – Да там же, где геологи и учителя. Вот, я вместо полевого сезона, езжу в литературные командировки, не нужны никому в наши дни геологи с их полевыми сезонами. Вот Ольга, директор школы, вместо того, чтоб готовить школу к новому учебному году, бродит по ожившим  абрамовским страницам, потому как школу её закрыли, не нужны в наши дни никому сельские школы...  Как и сами села. Не нужен нашему  государству в двадцать первом веке народ с корнями:  закрыть школы, значит, вырвать у села корни. Даже цветы от таких пересадок болеют, что же делается с народом?..
Уж как радел Федор Александрович за воскрешение сельской жизни, сердце надорвал,  раньше срока  улегся под  алым кустом  шиповника на угоре своем – упокоился.  Оживи  он сейчас, так бы и рухнул обратно, вряд ли обрадовавшись славному, современному, очень органичному, приютившему его нехитрый скарб, пахнущему краской,  музею. Ведь лучший музей Абрамову – новый обжитой  дом с конем!
Конечно же, есть в деревне и новые дома и люди живут свою новую современную  жизнь: все сыты, обуты, ни разрухи, ни голода… как будто всё, как надо…
Отчего же тогда с той  самой первой встречи с Верколой и по сей день    кажется мне она, да и  вся наша  исконная деревенская  Русь спящей царевной  ждущей в хрустальном гробу животворящего поцелуя.
Величественная деревня на высоком живописном берегу над тихой рекою с заречным монастырем объятая звенящей тишиной - впечаталась в сердце образом царевны... И опять же не раз пыталась я вписать его в поэтические строки, но получилось громоздко и не соответствовало силе чувств вызванных этим образом...
И уже не хотелось хохотать беспечно. Глубокая грусть и тишина легла на плечи. Настолько глубокая, что затмила, не оставив в памяти, торжество открытия музея...