17-й сонет Шекспира

Ты красотою юношей смущаешь,
Их взгляды часто ловишь на себе,
И ласточкой стремительно летаешь,
Не сможешь затеряться и в толпе.

Поговорить умеешь, бледнолица,
И в рукоделье тоже мастерица,
Нежна, легка, блистательна порой,
Пленяет чем-то юный облик твой.

Стройна березкой белой в чистом поле,
Прекрасна, как струящийся ручей,
Он, как и ты, пока еще ничей,
Подвластен как и ты свободной воле.

Но если бы с дитем пришла ко мне,
Была бы ты прекраснее вдвойне!

11.01.2022


XVII
Оригинал

Who will believe my verse in time to come,
If it were fill;d with your most high deserts?
Though yet Heaven knows it is but as a tomb
Which hides your life and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, «This poet lies,
Such heavenly touches ne;er touch;d earthly faces.»
So should my papers yellow;d with their age,
Be scorn;d like old men of less truth than tongue,
And your true rights be term;d a poet;s rage
And stretched metre of an antique song:

But were some child of yours alive that time,
You should live twice, — in it and in my rhyme.

Николай Гумилев
Одна из центральных фигур Серебряного века, основоположник русского акмеизма. Много переводил с английского (Саути, Кольридж, Уайльд) и французского (Вийон, Готье, Рембо).

Моим поэмам кто б поверить мог,
Коль Ваших качеств дал я в них картину?
Они — гроб Вашей жизни, знает Бог,
Их могут передать лишь вполовину.
И опиши я Ваших взоров свет
И перечисли все, что в Вас прелестно,
Грядущий век решил бы: «Лжет поэт,
То лик не человека, а небесный».
Он осмеял бы ветхие листы
Как старцев, что болтливей, чем умнее.
Он эту правду счел бы за мечты
Иль старой песни вольные затеи.

Но будь у Вас ребенок в веке том,
Вы жили б дважды — и в стихах, и в нем.

Владимир Набоков
Самый известный двуязычный писатель XX века. Переводил с русского («Евгений Онегин», «Герой нашего времени»), французского («Николка Персик») и английского («Аня в стране чудес»).

Сонет мой за обман века бы осудили,
когда б он показал свой образ неземной, —
но в песне, знает Бог, ты скрыта, как в могиле,
и жизнь твоих очей не выявлена мной.

Затем ли волшебство мной было бы воспето
и чистое число всех прелестей твоих —
чтоб молвили века: «Не слушайте поэта;
божественности сей нет в обликах мирских?»

Так высмеют мой труд, поблекнувший и сирый,
так россказни смешны речистых стариков, —
и правду о тебе сочтут за прихоть лиры,
за древний образец напыщенных стихов…

Но если бы нашлось дитя твое на свете,
жила бы ты вдвойне — в потомке и в сонете.