С пикета ПК-85

В ДИАПАЗОНЕ
ОТ УВАЖЕНИЯ
ДО НЕНАВИСТИ
 
                "То сердце не нучится любить
                Которое устало ненавидеть".

                Н.А.НЕКРАСОВ.
 
Мне 85.
За 56 лет,
Прожитых
В стране СССР
И 29 лет
После её развала
Я многое чего
На свете повидал. -

Работая в строительстве
На монтаже
Эдектрооборудования
От пионерлагеря
До УкраИнского Полпредства
В столице нашей Родины, -
В Москве;
От Криворожского ЮГОКа-2*
И Черниговского комбината
Искусственного волокна
До Киевского Метрополитена;
От новостроек цехов
Многих Киевских заводов
И аэропорта Борисполь
До Мостов БАМа;
От Залесского Охотничьго
Хозяйства Хрущову с Шелестом
До фермы для коров
В детище Хрущова
АгРоГоРоДе Ксаверовка
В колхзе имени Ленина
И водовода аварийного
Для Киева и Водопонижающих
Насосных станций
Вокруг рванушей
Чернбыльской АЭС.

Мне по работе  приходилось
Общаться
От дворника
До Управляющих Глваками
И Замминистра
С генералом, -
Начальником Штаба
Гражданской обороны Киева,
И даже, - как-то раз, -
В январе 1960-го
Я "пересёкся" по работе
С Родионом Малиновским, -
Маршалом Советского Союза,
Когда он был
Командующим Киевским
Военным  Округом.

Досталось с мамой мне
Бежать из Киев в эвакуацию
В товарняках, обстреливашихся
Дорогой "Юнкерсами"
и "Мессершмитами"
В Алма-Ату;
Вернуться в Киев
После войны
И демобилизации из армии отца
И видеть,
Как маму после 15-ти лет
Работы безупречной
Инспектором по гос. доходам
В войну, - (за что была она
Награждена медалью), -
Вышвырнули пинком
Из Октябрьского Райфинотдела
Киева, - (такие были тогда
Хамские Присталинские
ВрЕмЕнА
Антисемитские,
Что даже Зам.министра
Финансов Украины,
Мамин сокурсник по Киевскому
Финансово-экономическому
Техникуму Григорий Осыка
Сказал ей, - когда мама
Пришла к нему искать защиты
От админ.погромщиков, -
С нажимом
На слово СйЧаС:
"Хава, - единственное,
 что я могу
 СеЙчАс
 для тебя  сделать, -
 так это только,
 что уволят тебя
 с формулировкой
"ПО СОКРАЩЕНЬЮ ШТАТОВ",
 а не "ЗА СлУжЕбНоЕ
 и ПрОфЕсСиОнАлЬнОе
 несоответствие"
 как эти сволочи хотят.
 
Я видел, как отца,
Участника и инвалида
Великой Отечественной
Войны после 15 лет
Безупречной Службы
Телефонным мастером
В НКВД, Погран.войсках
И МВД,
Уволили тогда же
С центральногоУзла связи
УПО УМВД** по Киевской области.

И самому мне,
В послесталинском уже,
Однако не менее
АеТиСеМиТсКоМ
1954-ом году
За слово "ЕВРЕЙ"
В 5-ой графе
"Советской краснокожей
 Паспортины",
Сдав все вступительные
В ВУЗ экзамены на "5",
С большим трудом лишь
ПоВеЗлО -
Быть принятым
Решеньем личным
Ректора с деканом,
Третьякова с Митиным
В обход запрета
в Комиссии приёмной
"Представителя
 Львовского Обкома КПУ"
КАнДИдАтОм
В студенты ВУЗа.
И только
После того,
Как снова сдал ВСЕ
Экзамены ближайшей
Зимней сессии на "5"
Я переведен быд
В студенты ВУЗа.

Да и потом, -
После окончания учебы
В ВУЗе с отличием
И курса
Заочной аспирантуры, -
(Без отрыва от
 Производства), -
У профессора ВЗИСИ***
Чукаева,
Все 32 года работы, -
И награждая за неё
Медалями да Грамотами, -
Во времена правления
Хрущёва, Брежнева,
Андропова, Черненко,
Горбачёва
Мне не давали забывать,
Что я
В родном Отечестве СвОёМ, -
Первой Стране Советов, -
Лишь 3-тьесортный подданный
Страны Советов, -
"Советский гражданин
 ЕВРЕЙСКОЙ национальности", -
 УдЕрЖиВаЯ, против логики,
(порою, - может, - даже
 против "писка"
 остатков своей совести !), -
На "нижнем зубке ВиЛкИ"
Должностного
Служебного оклада. -
Даже на БАМе , -
Всесоюзной Комсомольской
Ударной Стройке, -
2 года из 3-ёх "договорных",
Нагло нарушив условия
Договора-вызова.

И оттого, я, - бывший
В Союзе ССР
И октябрёнком, и пионером
И комсомольцем, -
(комсоргом неосвобождённым
 сотни комсомольцев-работяг
 электромонтажников), -
И коммунистом, -
Ценя Советский Строй
За всё, что заложить в него
Успели до определения их
Во "Враги нарола" с расстрелом
Или же отправкой "На ЛеСоПоВаЛ"
В Гулаг,
Идеалисты-революционеры-каторжане,
Свершившие Октябрьскую Революцию
И победившие под руководством Ленина
И Нарком.воен.мора Троцкого
В кровопролитнейшей
Отчаянно жестокой
Войне Гражданской;
Гордясь свершеньями рук
И  беззаветного энтузиазма
Советских граждан
СССР
Всех национальностей,
Я ненавижу и презираю
Сталина и вылепленных им, -
По собственному образцу, -
Преемников и их воспитанников -
Вождей-авгуров, Двуликих Янусов, -
Лжецов и самодержцев-ксенофобов,
Правивших известным способом
Правителей
Многонациональных Империй, -
Разделяй подданных
По сортам
И правь, -
Одно с трибун вещая
Думая другое, -
И верша третье****,
В уверенности неизменной
От Сталина
До Горбачева с Ельциным:
«Государство -
 это Я!»
И народ - публика.
А публика, -
Как исстари говорили
На Руси скоморохи
И актеры, -
Дура. -
Что не подсунешь, -
Все съест.


 
*    - Южный Горно-обогатительный Комбинат-2 в Кривом Рогу.
**   - УправлениеПожарной Охраны МВД.
***. - Всесоюзный Заочный Инженерно-Строительный Институт.
**** - См. приведенное ниже Приложение.

ПРИЛОЖЕНИЕ.

                1. ЗАВЕЩАНИЕ Леонида БРОНЕВОГО.
 
         9 декабря 2017-го года не стало Леонида Броневого. Известный актер скончался в больнице после тяжелой болезни.

         Ему было 88 лет.

         Он считал, что «талант — это чувство меры, значит, и в том, сколько жить, надо меру знать», а еще предостерегал от ностальгии по сталинским временам.

         Предлагаем вашему вниманию отрывки из интервью, которое актер дал в 2014 году «Бульвару Гордона».

         «Все, что в Советском Союзе происходило, даже в самых страшных не описано сказках — это жуткий, абсурдный, затянувшийся на 70 лет фильм ужасов: настолько тяжелый, что мы до сих пор от просмотра его не отошли и ни к какой другой картинке привыкнуть не можем.

         Вы только внимание обратите: сколько о зверствах в сталинских лагерях известно, о баржах, которые вместе с инакомыслящими затапливали, о расстрелах прямо на рабочих местах, о миллионах сирот — детей врагов народа, а поди ж ты, находятся те, кто Волгоград вновь хотят Сталинградом назвать или на митинги компартии выходят, которую Ельцин лишь потому, что водка помешала, не запретил, и кричат: «Ста-лин! Ста-лин!». Дураки, вы хоть знаете, что кричите?

         Я страшную вещь скажу: даже Гитлер и то лучше Сталина! Да-да, и хотя Гитлера я ненавижу, уважаю на полграмма больше, потому что он хотя бы своих, немцев, почти не трогал, а этот косил всех подряд: и осетин, и грузин, как русских, и украинцев...
         
         Как чувствовал, что спустя десятилетия отыщется такой, как Зюганов, способный многомиллионному народу доказывать, что Сталин дороже и ценнее Пушкина, потому что сделал больше...
 
         Я хотел быть услышанным! О том, как система, которую мы до сих пор воспеваем и восхваляем, травила людей (в лучшем случае — убивала, в худшем — убивать заставляла других), не просто напоминать нужно — необходимо! =

         Чтобы не было к ней возврата, чтобы даже мысли такой ни в одной голове не возникало, что там, в том времени, хорошо было! — ну что хорошего может быть, когда полстраны сидит, а полстраны сажает?

         Те, кто сажал, кстати, еще живы — это те, кто сидел, почти вымерли, а я, чье детство испоганено было, чье место рождения — прекраснейший Киев — отравлено и намертво с воспоминаниями о том связано, как разбросали нашу семью по всему Союзу (отец на Колыме лес валил, мать по городам и весям скиталась, я по миру пошел голоштанником), всегда говорил и говорить буду: не смейте, не смейте тосковать по Сталинскому аду — помнить нужно добро, а не зло!

         Все наши беды, между прочим, от того, что добра мы не помним.

         Например, что получили за эту Победу те, кто воевал, кому они в результате нужны?

         Лет семь или 10 назад по телевизору сюжеты, снятые в России и Германии, показали: лежит старый наш фронтовик, без ног, в каком-то закопченном, рядом страшные, уродливые протезы валяются (кто только их сделал?), и потом — Мюнхен, уютный домик, клумбы с цветами, дорожки песочные... По одной из них к своему «мерседесу» старичок бодро шагает — бывший солдат вермахта: в жизни не скажешь, что обеих ног у него нет!

         Так кто нынче в победителях победил, спрашивается, мы или они?

         Или наш товарищ Сталин и все последующие товарищи и господа, которым абсолютно наплевать на то, что кто-то здоровье на войне потерял, чтобы они разъезжали сейчас в дорогих машинах и часы за сотни тысяч долларов себе выбирали?

         Нас, оборванцев, голодных, вшивых, сирых и убогих, в военные годы в республиках Средней Азии приютили.

         Узбеки, казахи, таджики пускали эвакуированных под крыши своих домов, последней лепешкой с ними делились, а теперь в Москве их детей и внуков за людей не считают, да и в Киеве, я уверен, едва завидев, брезгливо фыркают и этим унизительным словом «гастарбайтеры» обзывают.

         А почему бы русским — я спрашиваю — с «гастарбайтерами» за помощь эвакуированным не рассчитаться, компенсацию не выплатить — из нефтяных денег?

         Неужели они на нас тогда не потратились, или кто-то считает, что подметать улицы и штукатурить стены — единственное, на что «гастарбайтеры» эти годятся?

         Если так, то мы, победители, ничуть не лучше нацистов, деливших нации на высшие и низшие, — достойные дети отца народов, как ни крути...

         Раздавать советы, как жить, права я не имею, — в конце концов, и сам этого не знаю.

         Любой и каждый может упрекнуть меня в том, что получал в СССР премии, награды и звания, что отец мой одним из самых жестоких следователей киевского ОГПУ был, садистски людей допрашивал, деньги и показания выбивал...
   
         Ни пройденный путь, ни свою биографию я изменить не могу, но убежден, что в прошлое возвращаться нельзя, и ни один орден, ни одно в мире благо одной-единственной слезинки обиженного тобой человека не стоит.

         Если меня услышали и поняли остальные, значит, все было не зря — наша встреча, беседа, да и сама жизнь...

         «Я не знаю, где раньше концлагеря начались — у нас или в Германии?»

         Став красногвардейцем, один из братьев моего отца во время уличного боя в одиночку пошел на вражеский броневик, прикрывавший вокзал.

         Машину парень подбил и уничтожил, но сам при этом погиб — с тех пор родных героя в Одессе стали называть «броневыми» или «бронированными», и прозвище это так плотно, можно сказать, намертво к ним приклеилось, что вскоре заменило Факторовичам фамилию.

         Что ж, может, это и к лучшему: впоследствии оба брата покойного поступили на службу в органы внутренних дел, и новые документы помогли скрыть тот факт, что их сестра эмигрировала в Америку, однако не защитили: когда на Украине начались репрессии и связанная с ними напрямую чистка аппарата, одного из них попросту застрелили, а второго, — отца будущего актера, Леонида
БРОНЕВОГО, — приговорили к 10 годам лагерей и отправили в Сибирь валить лес.

        В связи с этим детство для Лени Броневого закончилось в восемь с половиной: подававший надежды скрипач из обеспеченной семьи, не знавшей голода и лишений, жившей в просторной и светлой четырехкомнатной квартире в центре Киева, оказался с мамой в ссылке, сполна ощутив, что такое нищета и нужда.

        Кстати, самому Леониду Сергеевичу то, что он — Броневой, не нравилось никогда: актер не раз признавался, что охотнее выступал бы под фамилией матери — Ландау, но перейти на нее так и не решился: возможно, в глубине души все-таки чувствовал, какая подходит ему больше...

        Мой дядька, родной брат отца Александр Броневой, был убит в своем кабинете: он служил заместителем наркома внутренних дел Балицкого по кадрам. Три ромба имел! В армии был бы командарм, а там на два звания ниже, комиссар какой-то...

— Пришли и просто так расстреляли?

— Не знаю — убит в кабинете, а что удивительного? Ежов вызвал Блюхера — и в кабинете убил.

— Да вы что?!

— Запросто! — какие там приговоры? (Вздыхает).Ужасно... Отца арестовали, когда мне восемь с половиной лет было, маме — 29, а ему — 31.

        Родители мои в Институте народного хозяйства учились, на рабфаке (для молодых, которые не знают, что это, объясню: рабочий факультет).

        Мама экономическое отделение окончила, отец — юридическое, и она умоляла его: «Не ходи ты в эти спецслужбы, не надо!», но рядом такой брат, и он: «А куда мне?». — «Лучше в адвокатуру: там будешь людей защищать, а здесь станешь стрелять их — есть разница или нет?». Мама очень умная была, ее стоило послушать, но нет, отец подался в ОГПУ, надел гимнастерку, кобуру с пистолетом... — ему это нравилось.

— Людей он допрашивал?

— Говорят, да, и то, что получил по 58-й «десятку», — прости меня, Господи! —
  по делу. Заслужил! Это наказание!
 
        За каждое преступление, нравственное или физическое страдание, которое ты кому-то приносишь, обязательно будет наказание Божеское...

— Чем в Киевском НКВД отец занимался?

— Был заместителем начальника экономического отдела, а это ужасный отдел, по
  выкачке золота у бывших нэпманов — ну, можешь себе представить, нет? Мне
  страшную вещь рассказали: он отца нынешнего президента Академии наук
  Украины Патона, великого ученого, допрашивал, чтобы золото тот отдал. Я с
  Борисом Евгеньевичем не знаком и даже встречаться боюсь — как сын такого
  человека...

        Когда отца арестовали, мама сетовала: «Тонны золота через его руки
  прошли — хотя бы крупицу себе оставил!», а я уверял: «Мамочка, он же
  порядочный...». — «Но дурак! Порядочный дурак!». Я возражал: «Ну, мама,
  лучше быть порядочным дураком, чем умным негодяем или жуликом». Кстати, во
  время ареста...

— ...а это происходило при вас?

— Да, ночью пришли, маузер в деревянной коробке забрали, что-то там от
  Дзержинского было, какая-то вещь позолоченная...
  Забрали маузер, ремень, отец надел гимнастерку, галифе, сапоги и сказал: «Я
  скоро вернусь».

        Много лет спустя я у мамы спросил: «Почему, когда его арестовывали, ты даже слезинки не проронила?».

        детстве спросить об этом не мог, я вообще еще ничего не понимал — теперь-то уже понимаю... Она ответила: «Потому что все слезы я выплакала на рабфаке, когда умоляла его в ОГПУ не идти. Сколько рыдала, сколько кричала — нет, он пошел, и закончил так, как закончил».

— Слышал, когда вы в Соединенных Штатах Америки гастролировали, в Сан-Диего в
  зале вдруг встал человек...

— ...ой, встал! Старик — это ужасно было, и мне тяжело вспоминать...
   В конце творческой встречи я обратился к залу: «Господа, вопросы какие-
   нибудь есть?». — и он поднялся: «У меня не вопрос — я хочу вам сказать:
   Ваш отец в 34-м году меня допрашивал, очень жестко».
     В зале повисла гнетущая тишина — представляешь мои ощущения?
     Только что я пел песни, много рассказывал...
    «Вы знаете, — потупил я взгляд, — конечно же, он преступник, но, может, я
   стал артистом (интуитивно, даже не понимая этого), чтобы хоть немного
   загладить его вину»

        Что еще интересно, человек, поднявшийся в Сан-Диего, поведал мне о сестре отца — я этого не знал.

        Отец скрывал, что его родная сестра эмигрировала в Америку, и когда я там находился, ей было, как мне сейчас, 83 или 84 года (мужу ее — 27!).

        Тот человек сказал: «Ну ладно, а вы знаете, что у вас здесь родная тетя живет?». Я: «Нет». — «Она миллиардерша, у нее в Голливуде шесть студий — она вам звонила?». — «Нет». — «А вы ей?». — «А зачем мне ей звонить? — подумает еще, что денег хочу. Нет, я ее беспокоить не буду». — «Она могла бы дать вам какую-нибудь роль...». Я плечами пожал: «Я не знаю английского, но ради такого дела, конечно же, выучил бы».

...Да, отец это скрыл — если бы признался, взяли бы его в ту организацию!

— Он вам рассказывал, как в родном НКВД его допрашивали?

— Не хотел, но однажды все-таки рассказал. Одна женщина — по-моему, из Ирпеня
  под Киевом, украинка — умоляла его в начале 30-х: «Возьмите куда-нибудь
  сына, пристройте — с голоду ведь умрет! Есть нечего, уже лебеду съели...».

        Отец пообещал: «Возьму» — и устроил в киевское ОГПУ часовым: тот стоял с ружьем, получал какой-то паек, немножко отъелся.

        Отец вспоминал: «Когда меня арестовали, привели в мой кабинет, и смотрю — за моим столом этот мальчик сидит, но это не самое удивительное: у него в петлице один прямоугольничек».

— Лейтенант госбезопасности...

— Не будучи до этого ни ефрейтором, ни старшиной, никем, и первое, что он сделал, — выбил отцу зубы. С ходу так — подошел...

  Отец вспоминал: «Кровища течет, но даже не это произвело на меня впечатление — этого я ожидал, а то, что он мне тыкает, тычет!». «Ты! За кого в 19-м году на комсомольском собрании голосовал — за Ленина или за Троцкого?». На столе документы лежат...

  Отец ответил: «За Троцкого, потому что он тогда первым лицом считался, а Ленин вторым».

— «А-а-а, так ты троцкист!». Он: «Нет, я коммунист».

   Ну, продолжение достойно, конечно, даже не знаю, кого — Солженицына или О'Генри?

   На Колыме, в лагере, утром вывели их на поверку. Зима, под 40 градусов мороз... «Иванов! Петров! Броневой!». — «Здесь! Здесь! Здесь!».

   Прибыл новенький, отец смотрит — на самом краю стоит тот мальчишка, младший лейтенант, в шапочке, в каком-то пальто тоненьком, весь трясется от холода.

   «А бригадиром у нас, — вспоминал он, — был двухметровый матрос с крейсера «Аврора»: первым началу революции залп дал — за это и сел».

   Отец подошел к нему: «Смотри, тот, который мне зубы выбил, прибыл, стоит...». Бригадир к замначальника колонии сразу: «Слушай, новенького в мою бригаду давай!».

   Пошли рубить лес (или пилить), было, наверное, полшестого утра, идти далеко, мальчишка совершенно закоченел, да и голодный, сел на пенек. Отец говорит матросу: «Садиться нельзя — он может замерзнуть!».

— «Ладно, я ему скажу».

   Рубили, пилили, мерзли, снова рубили, работали целый день, про мальчишку забыли...

   Отец вспоминал: «Возвращаемся, смотрю — на пеньке что-то ледяное — непонятная какая-то скульптура!». Показывает матросу, бригадиру этому: «Не он ли?». — «Щас проверим. Ну-ка, дай лом» — и ломом как ударил! «Никогда, — говорил отец, — не забуду: брызги, как бриллианты, в стороны разлетелись!» — замерз...

            Вообще, ты знаешь, мне много лет, и от того, что называется прожитой жизнью, у меня два чувства остались — чувство страха (которое я уже изжил, потому что теперь ничего не боюсь) и чувство голода: вечный голод и вечный страх!

            В кабаке сидели всегда три компании: одни — фронтовики: молодые ребята, без руки, без обеих рук, без ноги, вторые — воры в законе: человек восемь, шикарно одетые, и третья компания — хулиганье, все в наколках, отвратительные.

            Я между тем весь репертуар Лещенко, Вертинского, Козина выучил, все тюремные песни знаю и все военные.

            Как ни странно, воры в законе военные заказывали — может, для фронтовиков: «В кармане маленьком моем есть карточка твоя...», «Землянку», фронтовики — Лещенко, Вертинского и Козина, а хулиганье брало тридцатку (она красного цвета была), наматывало на вилку — и так нам врезало, что однажды старика насмерть чуть не прибили. Бросали и кричали: «Мурку!», «По тундре»!» — и надо было все исполнять.

            Вот там-то с одним из воевавших я познакомился — молодой мальчик, слушай!

            Он однажды пришел — три медали «За отвагу» у него на груди! — столько я больше никогда не видел, только две.

            Спросил у него: «Скажи, а что надо, чтобы три такие медали получить?».

            Он ответил: «Ну, первую дали, когда немецкого полковника в плен притащил». — «Один взял?». —

            «Да. Вторую, когда два танка подбил».

— «А чтобы третью дали, надо, наверное, выстрелить в самолет?».

            Он улыбнулся: «Я выстрелил и попал в бензобак — не «мессершмитт» сбил, а «юнкерс», и вот в той программе, где у меня интервью брали, я сказал:

            «Я обращаюсь к министру обороны России: нельзя ли узнать, сколько в войну было людей, которые три медали «За отвагу» имели?
            Не думаю, что очень много, потому что эту награду только рядовым солдатам...

— ...за личную храбрость...

— ...давали, и она выше, чем звание Героя Советского Союза, чем три ордена Славы!

            Интересно, сколько в России, Украине, Беларуси, не важно, — в живых их осталось и нельзя ли хотя бы к Героям Советского Союза их приравнять?».

            Передачу ту в эфир не пустили, причина мне непонятна, но сейчас я очень рад, что тебе об этом сказал — может, украинские власти выяснят, сколько воевало их, с тремя медалями, и сколько уцелело?

— Вот скажите, как после этого Ленина вам не любить?

— Нет, я его не люблю — Ленин выступал в здании нашего театра, «Ленкома», на III съезде комсомола, и такую сказал вещь: «Между добром и злом нет никакой разницы: добро — это то, что за советскую власть, а все остальное — зло!». Гром оваций раздался, но ведь это было дано указание...

— Конечно!

— Все, конец! Странно — вроде ж учился, интеллигентный человек... Значит, не совсем интеллигентный, наверное, потому что «интеллигенция — говно», ее выслать, расстрелять надо...

— Злой...

— А вот почему? Может, потому что маленький... Не знаю, отчего он таким стал
  — просидел очень комфортно в Швейцарии, получал деньги...

— Может, мало получал?

— Нет, много — Сталин и Камо привозили.

— Налеты делали — будь здоров...

— Он хорошо в швейцарских ресторанах питался, на велосипеде ездил, что тоже
  здорово, но, мне рассказывали, когда выпивал, очень злой становился.

               Вот однажды принял на грудь и сказал молодому Сталину: «Эй, ты, осетин! Пляши!» — и тот сплясал, после чего уже сам начал делать такое с Хрущевым. Или Микояну подкладывал кусок торта...

— Дедовщина!

— Причем повальная, всенародная. Я не знаю, где раньше концлагеря начались —
  у нас или в Германии?

  Надо проверить — мы же до сих пор не можем установить, сколько в войну погибло и сколько из-за репрессий: можно посчитать или нет?!
Ну а уже после «Семнадцати мгновений...» вызывает меня директор Театра на Малой Бронной Илья Аронович Коган...

— ...ой, плохая какая фамилия...

— ...причем во всех смыслах (смеется), а у него сидит женщина — инструктор
  Краснопресненского райкома.
     Он вышел: «Я пойду, а вы побеседуйте», и она мне: «Есть мнение, что вам
  нужно вступить в партию».
     Я уточнил: «Чье мнение?». — «Ну, есть мнение...». Я говорю: «Я этого не понимаю, это абстрактно. Ваше мнение?». — «Нет». — «Так чье же?».
     Она помялась: «Виктора Васильевича Гришина» — это член Политбюро был...
— ...первый секретарь...

— ...московского горкома партии. «Передайте Виктору Васильевичу, — я ответил,
  — что у меня другое мнение.
     Я пытался вступить в партию после комсомола — меня как сына врага
  народа, хотя он уже был реабилитирован, не приняли, и вообще: в партию
  вступают по двум причинам — либо по зову сердца, что я хотел тогда сделать,
  либо из соображений карьерных.
     С точки зрения карьеры мне туда идти нечего — она у меня сделана: меня
  знают, благодаря этому фашисту я хорошо зарабатываю...».

     Она вопрос задала: «На партию вы обижены?». — «Да, — я ответил, —
  обижен: и на партию, и на советскую власть — на всех, кто наверху».

— «Но вы же звание народного артиста СССР ждете...».

  Я рукой махнул: «Да дадите — куда денетесь?».

  Она: «Дадим, но гораздо позднее». Я: «Ну и... — ...подожду»...
  Точно!

          Я долго не был информирован, что она на дачу к Андропову 
  ездила с предложениями на присвоение артистам почётных званий, а  посмотрел
  и сказал:

          «Это Плятт, это Евстигнеев, это Тихонов, а вот этот, похожий на Черчилля, тот, который Мюллер, кто? Броневой? Я знал в Киеве Броневого — я тогда учился, и человек с такой фамилией меня приютил. Два месяца жил у него, он меня кормил и поил — без него с голоду бы умер».

— Потрясающе!

— Это дядька мой был, а я и не знал!

— Вы часто негодяев играли — почему?

— Такая морда.

— Жирная, как сказал Эфрос?

— Нет, строй лица не положительный. Положительный — у Стриженова, Ледогорова,
 Кузнецова...

               Когда я был у Медведева на приёме, Медведев спросил: «Какие у вас просьбы и пожелания?», а я плечами пожал: «Никаких».

               Он удивился: «Как?».

               Я: «А что, все что-то клянчат, да?». —

               «Все!». —

               «Ну а мне ничего не надо». —

               «У вас дача есть?». —

               «Дачу, Дмитрий Анатольевич, у нас нормальный человек иметь не может — ее может иметь Путин, вы или Лужков». —

               «Почему?». —

               «Потому что у вас трехсменная охрана, по 50 автоматчиков, вертолеты — значит, дом не сожгут и не взорвут», а Галкин вон построил дачу, по глупости своей...

- ..в деревне Грязь...
— ...да-да, и он получит в свое время, когда поддадут.
   Нельзя этого делать! —   это возможно в Германии, во Франции, Англии, А
   Америке, но не у нас.

— Вы так Медведеву и объяснили?

— Да: у меня двухкомнатная, сказал, квартира, и мне ничего больше не нужно —
  он очень был удивлен.

— Вам 85 лет: какое оно — ощущение возраста при такой ясности ума?
  Вот я с вами общаюсь — и восхищен, честно!..

— Ну, Пушкин же сказал: «Под старость жизнь такая гадость» — откуда он это в
  27-28 лет знал?

- Я все-таки хочу, чтобы вы жили 120 лет, и искренне этого вам желаю...

— Талант — это чувство меры, значит, и в том, сколько жить, надо меру знать. Не нужно перебирать и в этом, потому что дотянуть до состояния, когда ты беспомощен и ничего не можешь, ужасно».


                2. КАК Расул ГАМЗАТОВ МАСТЕРА
                НАЦИОНАЛЬНОГО ВОПРОСА, -
                И.В.СТАЛИНА ОПОЗОРИЛ.

            "Ленин оставил нам Государство,
             а мы его про*рали".

                И. В. СТАЛИН,
                (группе ближайших соратников, -
                среди которых были Молотов,
                Тимошенко, Жуков, - в первые дни
                после вероломного и "неожиданного"
                нападения Гитлеровской Германии
                на СССР в 1941-ом году)*.

Спор о том, -
Какого цвета
ЧЁРНЫЙ КОБЕЛЬ, -
ЧёрногО, БелогО
Или СерогО,  -
Занятие
Для постояльцев
Канатчиковой дачи.

Но, к удивлению,
Он,  - актуальнейший
Реал,
В Россие
После КрАхА
И РаЗвАлА СССР, -
Советского
Государства,
Оставленного
Гражданам
Страны Советов
Лениным, -
Из-за
РаЗвАлЬнОгО КоДа,
Заложенного
В Гос.систему СССР
"Мастером национального
 вопроса"**
Сталиным.

И после смерти
Мастерство его
В "Вопросе национальном"
До неба возносили
Его наследники
И аллилуйщики его
При так прижившемся
В Россие
Безмолвии
НаРоДа и ВлАсТей,
Пока  Расул ГАМЗАТОВ
Не показал всем-всем
В Кремле
На "благородной пьянке", -
(Правительственном Банкете), -
Что "король был голым",
Поскольку НАГЛО
РаЗдЕлИл
Советские народы -
На равных, - (более и менее), -
На первых,
Предпоследних
И последних**.



* - См. во всех оПуБлИкОвАнНыХ в СССР и Россие мемуарах всех соратников-
   наследников И.В.Сталина,  гачиная с мемуаров Маршала Победы Г.К.ЖУКОВА.

** - См. приведенное ниже Приложение.

ПРИЛОЖЕНИЕ.


Лев Постолов

ТОСТ Расула ГАМЗАТОВА.

ПРЕДПОСЛЕДНИМ БЫТЬ
СРЕДЬ РАВНЫХ
НЕЛЬЗЯ НИГДЕ,
КРОМЕ КАК
В БЫВШЕМ СССР.


               "Боишься сказать, -
                Не говори.
                Сказал, -
                Не бойся!"

                ШАМИЛЬ, - предводитель горцев Кавказа
                в их четвертьвековой борьбе за независимисть
                против Царского Самодержавия.


Расул Гамзатов, - Дагестанец
Как поэт,
Известный повсеместно в СССР,
Был членом высшего в стране
Из всех гос.органов , -
Президиума Верховного Совета
СССР.
По протоколу
Он был участником
Всех праздничных банкетов
Правительства в Кремле.

Однажды, - в празднование
Очередного Юбилея Октября
Он пОднял тост
За свой народ,
Как он сказал:
"За предпоследний среди равных!"*.
Ему немедленно, - сейчас же возразили,
Что БЫТЬ НЕ МОЖЕТ СРЕДИ РАВНЫХ -
ПРЕДПОСЛЕДНИХ,
На что Расул Гамзатович ответил:
ВСЕ ЗНАЮТ,
Что ПОСЛЕДНИЙ среди равных
Народов всех
В Союзе СССР -
Народ еврейский,
По табели ж о рангах, -
(После высылки всех горцев
ОТЦОМ НАРОДОВ в Казахстан
и возвращенья в Дагестан), -
Евреев предваряют
Дагестанцы.

Что - правда,
То, говорят, -
Не грех.


* - см. нижеприведенные ПРИЛОЖЕНИЕ 1 и ПРИЛОЖЕНИЕ 2.


ПРИЛОЖЕНИЕ 1 :

Георгий Данелия

                О РАСУЛЕ ГАМЗАТОВЕ.
 
  Думаю, что должен упомянуть и о некоторых привилегиях, которые
принесла мне дружба с Народным поэтом.
Как-то, в самом начале работы, мы с Гамзатовым и Огневым приехали на
моем «москвиче» в Дом литераторов пообедать. Пока я запирал машину и
снимал щетки, чтобы их не украли, Расул и Володя прошли в ресторан.
Меня на входе остановила вахтерша:

– Ваше удостоверение. (В Дом литераторов пускали только по членским
билетам Союза писателей, а у меня такого не было.)
– Я шофер Расула Гамзатова, – сообразил я и показал ей щетки.

– Проходите.

Лет через десять, когда приехала итальянская делегация – Софи Лорен,
Марчелло Мастрояни, Луиджи Де Лаурентис, – я пригласил их на ужин в
ресторан Дома литераторов.

За эти годы я стал узнаваемой личностью: меня несколько раз показывали
по телевизору в «Кинопанораме», фотографии мелькали в журнале
«Советский экран». И теперь в Доме литераторов меня встречали тепло и
сердечно.

Когда мы все вошли в вестибюль, я сказал вахтерше:
– Это итальянские гости. Они со мной.
– Пожалуйста, пожалуйста, очень рады вас видеть! – поприветствовала
меня вахтерша.

Я повел гостей к гардеробу. За спиной слышу мужской голос:

– Ты чего это пускаешь кого попало? Почему членские билеты не спрашиваешь?!
Я обернулся. К вахтерше подошел важный мужчина. (Как выяснилось потом,
администратор Дома литераторов.)
– Это не кто попало, это гости вот этого товарища, – вахтерша показала на меня.

– Гражданин, я извиняюсь, вы член Союза писателей? – спросил меня администратор.
– Нет.
– Федор, не раздевай! – дал он команду гардеробщику. – Сожалею, но у
нас только для членов Союза писателей.
Но тут вахтерша поспешно громким шепотом сообщила:

– Это – шофер Расула Гамзатовича!

– Что ж ты сразу не сказала?!.. Здравствуй, дорогой! – администратор
крепко пожал мне руку. – Федор, раздевай!

Из Расула Гамзатова:

Даже те, кому осталось, может,
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить еще им сотни лет.

А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.


В шестидесятых годах Народного поэта Дагестана Расула Гамзатова
избрали (назначили) членом Президиума Верховного Совета СССР (высший
орган законодательной власти). Расул впервые явился на заседание этого
Президиума и занял свое место за длинным столом. Вокруг стола ходили
хорошенькие девушки в белых кофточках с бантиками и деликатно
спрашивали у членов Президиума: «Не хотели бы вы послать телеграмму?»
Расул сказал, что хочет. Взял у девушки гербовый бланк, на котором
сверху, красным по белому, написано: «Правительственная телеграмма»,
что-то написал, отдал бланк девушке и сказал:

– «Молнию», пожалуйста!

Девушка быстро, почти бегом, направилась к выходу из зала заседаний.

– Девушка! Одну секундочку! – остановил ее Председатель Президиума
Анастас Иванович Микоян. – Расул Гамзатович, я думаю, товарищам
интересно, кому наш любимый поэт в этот памятный день отправляет
телеграмму и что он написал? Если это не секрет, конечно.

– Не секрет. Пусть девушка прочитает.

Девушка посмотрела в телеграмму и покраснела.

– Дайте мне, – сказал Микоян.

Девушка принесла ему бланк с телеграммой, и Анастас Иванович прочитал:
«Дорогая Фатимат! Сижу в президиуме, а счастья нет. Расул» (Фатимат –
жена Расула).

Это ему простили. Обиделись немножко, но простили.


…На одном из заседаний после голосования Микоян сказал:

– Товарищи, Министерство здравоохранения рекомендует через каждый час
делать пятиминутную производственную гимнастику. Думаю, и нам стоит
последовать этому совету. Не возражаете?
– Возражаем, – сказал Расул.

– Почему? – насторожился Микоян.

– Я целый час руку поднимаю – опускаю, поднимаю – опускаю. Разве это
не гимнастика?
И это ему простили!


Но когда на правительственном банкете в Кремле по случаю юбилея
Октябрьской революции Расул поднял тост «За дагестанский народ,
предпоследний среди равных», а на вопрос: «Как это могут быть среди
равных предпоследние?» ответил: «Последние у нас – евреи», это ему уже
простить не смогли!

На него так обиделись, что даже исключили из членов Президиума.

Но через какое-то время вернули, – видимо, поняли,
что без Расула Гамзатова на Президиуме очень скучно.


ПРИЛОЖЕНИЕ 2:


              Лион ФЕЙХТВАНГЕР: "...ТЕБЕ НАПОМНЯТ, - КТО ТЫ".
               

 Фейхтвангер: "...тебе нaпомнят кто ты и вернут тебя в него, те, кого ты совсем недавно считал своими братьями..."

Уже будучи в Америке Лион Фейхтвангер давал откровенное интервью о себе. И журналист спросил его:

- Вы великий немецкий писатель, представитель плеяды наиболее талантливых европейских писателей, но все чаще и чаще Вы начинаете писать не об общечеловеческих темах, близких каждому читателю, а об узкой, еврейской теме. Почему это так? Вы ведь не местечковый еврейский писатель, рожденный в Черте Оседлости. Вы не Шолом Алейхем, описывавший местечковую жизнь...

Фейхтвангер горько усмехнулся. Ком встал у него в горле. Он не мог говорить. Лишь через минуту он ответил:

- Начну с того, что я не немецкий писатель, а еврейский писатель, пишущий, к великому сожалению для себя на немецком языке... Я бы многое отдал чтобы писать на иврите, но иврита я не знаю так чтобы писать на нем. Действительно в начале мы все пытаемся быть интернационалистами, мультикультуристами и людьми нового века и новых идей... Но потом дым заблуждений рассеивается, и ты остаешься тем, кто ты есть, а не тем, кем ты пытался стать. Да, я пытался быть немецким и европейским писателем, но мне не дали им стать, а сегодня, я уже не хочу им быть...

Рано или поздно тебе говорят: не лезь не в свое. И тогда я иду туда где мое. И пишу о моем. Так спокойнее. Так лучше. Для всех. И это происходит далеко не всегда потому, что я или кто-то другой этого хотел. Нет. Просто так распoряжается жизнь... И наши соседи... Немцы, австрийцы, французы, венгры, поляки... Они не хотят чтобы мы лезли в их жизнь и в их культуру... Поэтому куда спокойнее писать о древней Иудее, или об испанcких морранах, или о моих собратьях в Германии...

Рано или поздно, если ты сам не вернешься в свой дом, то тебе нaпомнят кто ты и вернут тебя в него, те, кого ты совсем недавно считал своими братьями...

 
                27 ноября 2018-го года.
               
                12 января 2022-го года.