Замерзающая баллада

На углу замерзшей Звенигородской
Восседал пьянчуга – почти что Бродский,
Украшал собой битый снег до кучи,
Восклицал «великий», твердил «могучий»,
Вякал в бога-душу, хулил Марину
И любимую некогда балерину.
Поминал ушедших досель и ныне,
На Литейном, Кирочной, между линий,
На санях зимы, в кружевах барокко,
В грязном брюхе «скорой», затертой пробкой.
Сочинял – о чести, любви и водке.
А потом лежал – неподвижный, кроткий,
Как бревно с субботника или лошадь,
Но такой красивый, такой хороший…
Мимо шли, шагали, куда спешили,
Разносили смерть и живых страшили,
Торопились к булочной за меренгой
Казаки, казашки, индусы, негры,
Петербуржцы племени серокожих,
Короли ветрил, королевы кошек,
Мамы, дочки, студенты, бомжи, провидцы –
Никому не хотелось остановиться…
Только старый пес отошел от бака
И уселся рядом и тихо плакал
О ничейном в сущности человеке
Не прошедшем самой простой проверки.
А вокруг темнело, тускнело, стыло,
Засыпало мостики и перила,
Мать-метель метелила иностранцев,
Набивала снегом шарфы и ранцы.
У Чумы давно ни чернил ни мела –
Все истратила, каждого поимела
С потным пылом истинной итальянки…
Нет уж, лучше сдохнуть в снегу от пьянки.
И лежать картинно, предельно плоско
На углу замерзшей Звенигородской