М. Горький о литературе. Публицистика 70-ти летней

Делюсь заметками Горького о Чехове.. Заметки взяты из книги 1953-го года, этой букинистике 69 лет, книга была напечатана тиражом аж в 75.000 экземпляров "М.Горький о литературе". Книгу добыла знакомая писательница букинистка Е.Геттингер, в антикварной лавке, после чего моя библиотека обоготилась на ещё одно эпохальное достояние.. Книга полна Изящной Словесности о творчестве, изобилии. Это утончённость мысли выраженной в слово.

"Хорошо вспомнить о таком человеке, тотчас в жизнь твою возвращается бодрость, снова входит в нее ясный смысл.
Человек – ось мира. Все мы голодны любовью к человеку, а при голоде и плохо выпеченный хлеб – сладко питает.


В одном из писем к старику А. С. Суворину Чехов сказал: «Нет ничего скучнее и непоэтичнее, так сказать, как прозаическая борьба за существование, отнимающая радость жизни и вгоняющая в апатию».

Этими словами выражено очень русское настроение, вообще, на мой взгляд, не свойственное А. П. В России, где всего много, но нет у людей любви к труду, так мыслит большинство. Русский любуется энергией, но – плохо верит в нее. Писатель активного настроения – например Джек Лондон – невозможен в России. Хотя книги Лондона читаются у нас охотно, но я не вижу, чтоб они возбуждали волю русского человека к деянию, они только раздражают воображение. Но Чехов – не очень русский в этом смысле. Для него еще в юности «борьба за существование» развернулась в неприглядной, бескрасочной форме ежедневных, мелких забот о куске хлеба не только для себя, – о большом куске хлеба. Этим заботам, лишенным радостей, он отдал все силы юности, и надо удивляться: как он мог сохранить свой юмор? Он видел жизнь только как скучное стремление людей к сытости, покою; великие драмы и трагедии ее были скрыты для него под толстым слоем обыденного. И, лишь освободясь немного от заботы видеть вокруг себя сытых людей, он зорко взглянул в суть этих драм.
Я не видел человека, который чувствовал бы значение труда как основания культуры так глубоко и всесторонне, как A. П.Чехов. Это выражалось у него во всех мелочах домашнего обихода, в подборе вещей и в той благородной любви к вещам, которая, совершенно исключая стремление накоплять их, не устает любоваться ими как продуктом творчества духа человеческого. Он любил строить, разводить сады, украшать заботой наблюдал он, как в саду его растут посаженные им плодовые деревья и декоративные кустарники! В хлопотах о  стройке дома в Аутке он говорил: – Если каждый человек на куске земли своей сделал бы всё, что он может, как прекрасна была бы земля наша!
Хвастливый Васькин монолог:

Эхма, кабы силы да поболе мне! Жарко бы охнул я. Круг земли пошел бы да всю распахал, Век бы ходил - города городил, Церкви бы строил да сады все садил! Землю разукрасил бы - как девушку, Обнял бы ее - как невесту свою, Поднял бы я землю ко своим грудям, Поднял бы, понес ее ко господу;

Глянь-ко ты, господи, земля-то какова, Сколько она Васькой изукрашена! Ты вот ее камнем пустил небеса, Я ж ее сделал изумрудом дорогим! Глянь-ко ты, господни, порадуйся, Как она зелено на солнышке горит! Дал бы я тебе ее в подарочек, Да - накладно будет - самому дорога!

Чехову понравился этот монолог, взволнованно покашлявая, он говорил мне и доктору А. Н. Алексину:

-Это хорошо. Очень настоящее, человеческое! Имено в этом «смысл философии всей». Человек сделал землю обитаемой, он сделает ее и уютной для себя. - Кивнув упрямо гловой, повторил: - Сделает! Предложил прочитать похвальбу Васькину еще раз, выслушал, глядя в окно, и посоветовал: - Две последние строчки - не надо, это озорство. Лишнее.

О своих литературных трудах он говорил мало, неохотно; хочется сказать - целомудренно и с тою же, пожалуй, осторожностью с какой говорил о Льве Толстом. Лишь изредка, в час веселый, усмехаясь, расскажет тему, всегда - юмористическую.

Знаете,- напишу об учительнице, она атеистка, - обожает Дарвина, уверена в необходимости бороться с предрассудками и суевериями народа, а сама, в двенадцать часов ночи варит в бане черного кота, чтоб достать «дужку», - косточку, которая привлекает мужчину, возбуждая в нем любовь, - есть такая косточка. О своих пьесах он говорил как о «веселых» и, кажется, был нскренно уверен, что пишет именно «веселые пьесы», Вероятно, с его слов Савва Морозов упрямо доказывал: «Пьесы Чехова надо ставить как лирические комедии». Но вообще к литературе он относился со вниманием очень зорким, особенно же трогательно - к «начинающим писателям». Он с изумительным терпением читал обильные рукописи Б. Лазаревского, Н. Олигера и многих других.

Нам нужно больше писателей, - говорил он. - Литература в нашем быту все еще новинка и «для избранных». В Норвегии на каждые двести двадцать шесть человек населения - один писатель, а у нас - один на миллион.

Болезнь иногда вызывала у него настроение ипохондрика и даже мизантропа. В такие дни он бывал капризен в суждениях своих и тяжел в отношении к людям. Однажды, лежа на диване, сухо покашливая, играя термометром, он сказал: Жить для того, чтоб умереть, вообще не забавно, но жить, зная, что умрешь преждевременно, - уж совсем глупо.

Другой раз, сидя у открытого окна и поглядывая в даль, в море, неожиданно, сердито проговорил: Мы привыкли жить надеждами на хорошую погоду, урожай, на приятный роман, надеждами разбогатеть или получить место полицеймейстера, а вот надежды поумнеть я не замечаю у людей. Думаем: при новом папе будет лучше, а через двести лет - еще лучше, и никто не заботится, чтоб это лучше наступило завтра. В общем - жизнь с каждым днем становится все сложнее и двигается куда-то сама собою, а люди - заметно глупеют, и все более людей остается в стороне от жизни. Подумал и, наморщив лоб, прибавил:

Точно нищие калеки во время крестного хода.

Он был врач, а болезнь врача всегда тяжелее болезни его пациентов; пациенты только чувствуют, а врач еще и знает кое-что о том, как разрушается его организм. Это один из тех случаев, когда знание можно считать приближающим смерть.

Хороши у него бывали глаза, когда он смеялся, - какие-то женские ласковые и нежно мягкие. И смех его, почти беззвучный, был как-то особенно хорош. Смеясь, он именно наслаждался смехом, ликовал; я не знаю, кто бы еще мог смеяться так - скажу - «духовно».

Грубые анекдоты никогда не смешили его.
Смеясь так мило и душевно, он рассказывал. Знаете, почему Толстой относится к вам так: Он ревнует, он думает, что Сулержицкий любит его Да, да. Вчера он говорил мне: « Но к Горькому искренно, сам не знаю почему. Сулеру Горький - злой человек. Он похож на семинариста насильно постригли в монахи и этим обозлили, всё замечает обо всем доносит какому-то своему богу. А бог у него вроде лешего или водяного деревенских баб. продолжал: Рассказывая, Чехов досмеялся до слез и, отирая слезы - Я говорю: «Горький добрый». А он: «Нет, нет, вот Сулер - он обладает драгоценной способностью бескорыстной любви к людям. В этом он - гениален. Уметь любить значит уметь, …» Отдохнув, Чехов повторил:

Да, старик ревнует. Какой удивительный.

О Толстом он говорил всегда с какой-то особенной, едва уловимой, нежной и смушенной улыбочкой в глазах, говорил, понижая голос, как о чем-то призрачном, таинственном, что требует слов осторожных, мягких. Неоднократно жаловался, что около Толстого нет Эккер- мана, человека, который бы тщательно записывал острые, неожиданные и, часто, противоречивые мысли старого мудреца. - Вот бы вы занялись этим, - убеждал он Сулержицкого, - Толстой так любит вас, так много и хорошо говорит с вами. О Сулере Чехов сказал мне: - Это - мудрый ребенок. Очень хорошо сказал.

Как-то при мне Лев Толстой восхищался рассказом Чехова, кажется - «Душенькой». Он говорил: Это как бы кружево, сплетенное целомудренной девушкой; были встарину такие девушки-кружевницы, «вековуши», они всю жизнь свою, все мечты о счастье влагали в узор. Мечтали узорами о самом милом, всю неясную, чистую
любовь свою вплетали в кружево.- Толстой говорил очень волнуясь, со слезами на глазах.

А у Чехова в этот день была повышенная температура, он сидел с красными пятнами на щеках и, наклоня голову, тщательно протирал пенсне. Долго молчал, наконец, вздохнув, сказал тихо и смущенно:

Там -- опечатки.

О Чехове можно написать много, но необходимо писать о нем очень мелко и четко, чего я не умею. Хорошо бы написать о нем так, как сам он написал «Степь», рассказ ароматный, легкий и такой, по-русски, задумчиво грустный. Рассказ - для себя.

Хорошо вспомнить о таком человеке, тотчас в жизнь твою возвращается бодрость, снова входит в нее ясный смысл.

Человек - ось мира. A - A -- скажут -- пороки, а недостатки его? Все мы голодны любовью к человеку, а при голоде и плохо выпеченный хлеб - сладко питает."