50 оттенков Якова, или встречай, Грузия!

Яков лежал на прохудившемся диванчике в своей старенькой дворовой кухне, безмолвно уставившись в прокоптившийся от дыма сигарет потолок. Теперь это был, уже заметно, постаревший мужчина с невероятно равномерно-белоснежным  сединным покровом на голове и на лице. Густые широкие брови буквально нависали над уставшими большими и грустными глазами, обредшими под собой с возрастом, багровые мешки, переходящие в рифленые от морщин старческие скулы. Оба края его белесых усов предательски покрывала неровная желтизна никотинового налёта. Яков снова курил. Впрочем, "снова" - это сказанно весьма условно, он никогда и не пытался бросить, он снова лежал, глядя в потолок и курил, курил и вспоминал, а вспомнить ему всегда было что, ибо, несмотря на обилие своих вредных привычек и возраст, Яков обладал потрясающей, возможно, феноменальной памятью.
  С самого детского сада он явно отличался от сверстников, значительно опережая их в  развитии, хотя рос в обычной рабочей семье и был не единственным, а, напротив, последним - третьим ребенком у своих родителей, которым, в силу своей занятости и полного погружения в подростковую жизнь его старших братьев, не всегда хватало времени заниматься его воспитанием. Яков рос сам по себе. Его мозг схватывал всё на лету, аккуратно, будто по чьему-то чуткому велению, отсеивая лишнюю, ненужную детскому мышлению, информацию.
Худощавого и низкорослого сорванца природа наделила особой харизмой и лидерскими качествами, он уже с детства доминировал в кругу ребятни и без особых усилий мог повести её за собой, даже не задумываясь, куда и зачем, все идеи появлялись у него попутно, что называется, по ходу, уже в процессе складывающихся обстоятельств.
Родителям было рекомендовано забрать Якова в школу со старшей группы детсада и не дожидаться перехода в подготовительную, за явным интеллектуальным  превосходством перед большей частью ровесников. Это звучало несколько странно, но для вечно занятых родителей, ещё и лестно. Тем не менее родители, в качестве поощрения, никогда особо не задаривали его игрушками и не баловали прочими детскими радостями, да и одежды он, зачастую, донашивал за старшими братьями.
 Школа. Долгожданная для всех выпускников детских садов, школа, для Якова явилась лишь продолжением дошкольного образа жизни: всё те же передовые позиции по успеваемости, быстрый и безошибочный выбор круга общения, постоянный поиск приключений - опасных и не очень, на который его постоянно сподвигал его пытливый ум и жажда смены декораций. Изменился лишь режим и да, девочки, в школе были другие девочки, нежели в саду, и уже в начальных классах он чувствовал интерес к себе со стороны этих самых странных и капризных существ, жизненные интересы которых ну никак не укладывались в рамки его воображения. Не то, чтобы он их недолюбливал, скорее они были частью того немногого, чего он не понимал, и он их старался игнорировать, отчего, как следствие, их интерес к его скромной персоне только нарастал. Кстати, о режиме: изменение постдетсадовского распорядка открыло для Якова новую свободу действий во второй половине дня, так как с домашним заданием он справлялся с лёгкостью и без чьего-либо контроля и даже участия, как такового. Остальное своё время он проводил с ребятами на улице. Не знаю, давала ли ему эта самая улица больше или отнимала у него, но это был новый виток в его развитии и формировании характера. Улица, она, конечно научила его давать адекватную оценку своим действиям и поступкам, привила Якову умение без колебаний и с полной ответственностью отвечать за них. С присущими ему лидерскими качествами и пытливым складом ума, не мудрено было частенько ввязываться к какие-то передряги, разборы, и, даже благородные порывы - заступиться за кого-то слабого, незаслуженно униженного, оскорблённого, либо адекватная его реакция в ответ  ублюдкам на попытку обидеть одну из тех, некогда непонятных ему существ - представительниц слабого пола, иногда оставляли след не только в его душе, но и на  лице, однако, он никогда не прибегал к помощи или хотя бы поддержке старших братьев, он всегда объяснял появление ушибов и ссадин неудачным падением с велосипеда или незамеченной, коварно торчащей в темноте веткой, тут уже в зависимости от характера и места повреждения. Он всегда держал в уме слова отца и безоговорочно следовал им: любой конфликт надо пытаться решить словестно, и лишь в крайнем случае, когда драка неизбежна и оппонент глух и нем ко всем твои доводам, когда диалог выходит из-под контроля либо не завязывается изначально, тогда, сын, бей первым. Отец был для Якова в безусловном, абсолютном авторитете, а братья не только не предлагали своей помощи в подобных ситуациях, но и вообще считали Яшку странным замкнутым отпрыском своих родителей, живущим в своем обособленном, отчуждённом и непременно неправильном мире. Яков же, по обыкновению своему, все конфликты решал сам - на раз-два. Он быстро матерел, обозначив для себя четкую грань между дозволенным и запретным, он, разумеется, старался держаться лучшей из сторон этой грани, но сама жизнь с её обилием несправедливости и порой нелепости, распоряжалась  по-другому.
Имея за спиной отличное образование, находясь в завидном для других окружении самых ярких и обольстительных женщин, пользуясь расположением высоких покровителей, поддержкой которых Яков заручился, ещё будучи молодым и перспективным студентом, добившись хорошей высокоплачиваемой работы, он был втянут ушлыми, но весьма подлыми и недальнозоркими коллегами в незаконную и, как следствие, провальную финансовую авантюру, вину за которую, следуя своим принципам, он взял на себя, не сдав и не потянув при этом за собой тех, кому зона в ту пору была бы самым местом. Не углубляясь в подробности того дела, отмечу, что и такой факт, как тюремное заключение, тоже имел место быть в его бурной жизни.
Быстро расставив приоритеты и со свойственным ему чутьём, разобравшись с укладами и "порядками заколюченной жизни", зону он прошёл достойно, оставаясь в авторитете как у блатных, так и у "хозяина", четко и непоколебимо живя принципами "мужиков". Ох уж эти принципы, именно они, порой, мешали ему принять нужное решение, нужное, но не единственно верное в его понимании, и он не делал шага навстречу обстоятельствам, он всегда пытался пренебречь ими, заставить их измениться, подчинить их себе, что ли. Он не любил штампов и шаблонов. Он любил Грузию. Он с детства много читал о ней, увлекался историей и традициями горцев и всегда мечтал хотя бы раз попасть туда. Он рассказывал о Грузии с таким правдоподобным трепетом, что ни у кого вокруг не могло возникнуть и капли сомнений в том, что он бывал там. А он её не видел ни разу, да и друзей из Грузин у него было за жизнь только двое: интеллигентный, весьма грамотный и эрудированный, но до приторности воспитанный чистоплюй и интроверт - Ильгуджи, с которым судьба свела Якова в студенческие годы, и махровый балагур, мажор и отъявленный бабник Малхаз, с которым Яков познакомился в тюрьме, и который в свою очередь, не то чтобы любил Грузию, как Яков, он скорее мог создать для себя маленькую Грузию в любом месте, в любое время и в любом окружении, с непременным экзотическим убранством стола, продолжительными тостами, мудрыми толкованиями и всем прочим колоритом этого самобытного народа. Освобождались они в разное время, но твердо пообещали друг другу, что на свободе обязательно встретятся и непременно посетят таки вместе страну своей мечты. А мечты... Яков мечтать умел. Он лежал и курил, курил и мечтал. На свободе его ждал только младший сын, который остался жить в родительском доме со своей молодой женой и детьми, именно тут, в последствии, Яков преобразует дворовую кухню под своё скромное жилище, дабы не стеснять молодую семью своего любящего сына. Это всё, что оставалось у него на тот момент. Отец ушёл рано, причём настолько скоропостижно и неожиданно, что относительно небольшой срок и условно-досрочное освобождение, так и не позволили Якову застать отца живым. Ещё через несколько лет Яков похоронил мать, похоронил в окружении искренних соседей и многочисленных друзей. Братья, в большей степени избалованные любовью матери, нежели Яков, и разъехавшиеся по миру, не прилетели на похороны. Жена с дочерьми иммигрировала в Израиль в тот самый, пожалуй, неподходящий и трудный период жизни Якова, проведённый в местах, не столь отдаленных. Решение её было стремительным и бесповоротным, кстати о каком повороте тогда можно было предполагать, зная характер Якова, - как же пресловутый принцип?!
Он всегда, без особых усилий мог решить любые внезапно возникшие спорные моменты и назревшие из ниоткуда конфликты, причём решал он их виртуозно, искромётно, да так, что оставался в авторитете и безоговорочном уважении у обеих конфликтующих сторон, представителями которых могли являться особи, превосходящие самого Якова в размерах и физических данных, едва ли не вдвое.
Единственный конфликт, который он никогда и никак не мог разрешить в свою пользу - это конфликт с самим собой. Объяснением тому могли явиться либо излишняя гордость, либо его абсолютная уверенность в том, что счастливый расклад является венцом лишь в жанре сказок, а жизнь - это нечто иное, настоящее, пусть и непростое, несладкое и зачастую - несправедливое. Так он наотрез и отказался от любых попыток вернуть или, на крайний случай, создать заново семью. Он лежал на ветхом диване в ещё более ветхой дворовой кухне, курил и мечтал, посильно помогал сыну и его семье, выходил на прогулки с внуком, выпивал с соседом, ждал Малхаза и, как прежде, любил Грузию...