Война и мир. 1-2-2

1-2-2

С начальством уже приближалась коляска,
— Уж едут, — махнул, закричал вестовой,
Комбата внезапно хватила, как встряска,
Он снова вдруг сделался, как молодой.

С дрожаньем в руках ухватился за стремя,
И в миг, оказалась лошадка под ним,
Он выждал команду подать своё время,
И перекрестившись, как богом храним;

Крик: «Смир-р-р-на!» — потряс генеральскую душу,
Бог строг для полка, но приятен себе,
Зато резануло посыльному в уши,
Как грохот орудия в близкой стрельбе.

Коляска главкома слегка громыхала,
За нею — вся свита и сильный конвой,
Она шибкой рысью уже подъезжала,
А свита, похоже, — пчелиный как рой.

Лишь двое, главком, генерал с ним австрийский,
Одет был австриец весь в белый костюм,
Его было б видно, что он — не российский,
Придать всему смотру им выгодный бум.

Со всепроникающим в нём наслажденьем,
Впиваясь глазами в главкома лицо,
И с подобострастным, притом, выраженьем,
Ловил главполка у главкома словцо.

Полк прибыл в прекрасном своём состоянье,
Поскольку любил сам порядок, был строг,
Он понял, главкому нужно пониманье,
Конечно, австрийцам же, как в назиданье,
Куда полк направить и где тот порог.

Кутузов со свитой степенно и с толком,
Прошли по рядам всех усталых солдат.
Порою, была остановка, как долгом,
По прежним боям узнавал он ребят.

Но обувь особо влекла их вниманье,
Главком много раз покачал головой,
Австрийцу указывал на пониманье,
И не упрекая, кто в том есть виной.

Тот самый Болконский шёл ближе к главкому,
Ведь он уже был у него адъютант;
— А, ты Тимохин, так ты мне знакомый,
Ещё измаильский товарищ, талант.

А он — капитан и той самой же роты,
В которой шинель всколыхнула весь полк,
Но полон комроты солдатской заботы,
И в этом же есть у комроты свой долг.

Стояла последней во фронте та рота,
Кутузов о чём-то задумался вдруг,
Андрей по-французски шепнул ему что-то:
— Есть здесь провинившийся, тот самый «друг».

Не стал дожидаться он вызова, выйти,
Из фронта сам вышел, взял на; караул,
И здесь проявил всей достаточно прыти,
И перед главкомом, как карп вынырну;л.

— Вот Долохов, тот, провинившийся воин…
— Надеюсь, урок сей исправит тебя,
Служи хорошо, офицера достоин,
Твоя велика пред страною вина.

Ежели заслужишь, тебя не забуду;
Так дерзко смотрели глаза с синевой:
— Прошу дать мне случай, загладить обиду,
Какую нанёс я дурной головой.

Кутузов не дал никакого ответа,
Слегка улыбнувшись, он знал всё давно,
Таким намереньям не ставил он вето,
Но ставить условия — запрещено.

Вот полк общим маршем на отдых отправлен,
Обуться, обшиться, покоя вдохнуть,
Походом и смотром он словно отравлен,
И должен достаточным сном козырнуть.