Морфлот гл 4

Самолёт приземлился в аэропорту Курумоч. Весна. Радостно на душе, но беспокойно на сердце. Совсем скоро я узнаю о причине нашего разрыва с девушкой, которую любил, как мне тогда казалось. На втором плане была встреча с родителями и родственниками. Как глуп я был в те годы, выбирая предпочтения. Совсем не запомнился момент встречи с мамой и отцом, но в памяти сохранилось мгновение, когда вечером этого же дня я увидел её. И, словно ничего плохого не произошло между нами, мы кинулись друг другу в объятия, и я не мог поверить, что у неё есть муж. Эта встреча была последней, все точки в нашей истории, тянувшейся четыре года, были расставлены. И теперь я иногда вспоминаю историю любви двух подростков и её ответ на мой вопрос: "А вдруг ты вернулся бы и не женился на мне?" Тогда мне он казался абсурдным, но сейчас я благодарен своей судьбе, что развела нас тогда по разным дорогам. Но для понимания мне понадобилось несколько лет. А тогда сердце моё болело, и улыбки родным были натянутыми, слова скупыми. Чувствовали ли мои родители моё состояние? Конечно, они не навязывались с разговорами, не досаждали расспросами, просто были рядом. В тот момент я не мог оценить их понимания и немого сочувствия. Они не знали о том, что произошло на службе в первые её месяцы, когда я был на волосок от смерти, не знали о том, что случилось в части. Не знаю, догадывались ли о чём-то, но виду они не подавали.
Отпуск закончился, и я собрался в дорогу. Длинный и долгий перелёт из Самары во Владивосток я разделил на два этапа, на одну ночь остановился в Екатеринбурге, заехал к матери сослуживца. Запомнился троллейбус и то, как мне открыла дверь женщина. А утром новый взлёт и посадка в аэропорту г. Артёма. В запасе у меня были целые сутки, и я направился к своим однокурсникам, служившим в дивизии морской пехоты во Владивостоке. Но тут я совершил глупость, явился в часть в гражданской одежде, форма была аккуратно сложена в моём чемодане. Без особых усилий я прошёл на территорию части, показав свои документы на КПП, но вскоре я был остановлен дежурным по части и препровожден на КПП, где мне велели переодеться в форму и откуда дежурный по части сделал звонок в мою часть. Дежурным был злющий майор, распорядившийся по приезде на место службы отправить меня под арест на 7 суток за нарушение формы одежды. Однако он разрешил мне отправиться на ночлег к своим друзьям-однокурсникам, которых в этой части служило двое. Год службы изменил нас всех, из ребят, дурачившихся на парах, мы превратились в других людей. При встрече с одним из них, Коляном, с которым я просидел четыре года за одной партой, я почувствовал отчуждённость. Другой же, Вован Иванов - тогда мы все были Колянами, Вованами, Саньками и прочими - добродушной улыбкой встретил меня так, словно мы с ним только вчера вышли из одного автобуса и попрощались до завтра. Мы обнялись по-братски, и начались расспросы о том, как там дома, кого видел, с кем встречался и прочей чепухе. Мы смеялись, потом вместе с ротой он отвёл меня на ужин, а по возвращении с него мы ещё долго не могли уснуть и разговаривали, делились впечатлениями и думали о том, что совсем скоро, всего лишь через год, мы отправимся на дембель.
Не успел я вернуться в свою часть, как меня вызвали к начальнику Штаба. Он расспросил о случившемся в дивизии и, немного пожурив для порядка, отправил меня в батарею, вместо гауптвахты. Служба шла своим чередом, прибыло пополнение, часть новобранцев мы отправили в "учебку", именно туда, где совсем недавно из нас делали воинов. Моей задачей было собрать молодых в дорогу. Набравшись опыта прохождения службы у себя в части и на стороне, я поступил иначе, нежели когда-то поступили с нами. Я заменил им новую форму на ношенную, но целую, а также поменял ремни на дерматиновые и переобул в сапоги, старенькие, но способные перенести тяготы их предстоящей службы. Рассказал о том, как себя вести в "зелёной" части, выдал командировочные удостоверения сержанту, сопровождающему их до места. Хорошее обмундирование осталось в шкафчиках с их фамилиями.
Это лето тянулось долго, после отпуска было сложно войти в колею. Казарма наша теперь считалась образцовой, и на время, когда Артиллерия отправлялась на полигоны, я принимал в ней прикомандированный на сборы офицерский состав. Чистота в помещениях должна была быть идеальной, дневальный на тумбочке не мог сомкнуть глаз и громко своевременно подавал все необходимые команды. Часть наших матросов была отправлена на "боевую службу", среди них под дембель отправился один из моих обидчиков. Оставшись один, второй из них совсем притих, его не было ни слышно, ни видно. Теперь он стал осторожным. Изредка на полигон на стрельбы или для доставки чего-то необходимого отправлялся и я, но краткосрочно. Стреляли мы хорошо, наши системы "Град" точно поражали мишени. Но сахаром службу на полигоне во время значимых учений в сокращённом количественном составе назвать было нельзя. Одну машину обслуживало всего лишь три человека, нужно было загружать и разгружать снаряды, заряжать, разряжать, если того требовала перемена дислокации, вновь заряжать, стрелять. Я был и наводчиком, и заряжающим, и стреляющим, и старшиной. Кроме стрельб, требовалось обустроить быт матросов и их питание, а также следить за чистотой их оружия. После стрельб я отправлялся в часть и готовился к встрече полка с полигона. Часто нас поднимали по тревоге. Был у нас в то время заместителем командира полка лютый мужик. То ли он всегда был подвыпивший, то ли просто был таким, но тревоги и вечерние поверки он любил особо. Если он оставался дежурным по части, нужно было готовиться к худшему. И такое всегда случалось. Изучив его "шутки", мы начали готовиться к ним заранее: после отбоя мы не раздевались, под нашими кроватями стояли МКД, оставалось лишь взять оружие из оружейной комнаты и выбежать на плац для получения вводной. Когда ему было мало потехи на плацу, он отправлял полк в автопарк, который находился в паре километров, и приказывал выводить технику из гаражей. Мы все делали по уставу и штатному расписанию, водители боевой техники налегке с автоматами убегали в автопарк, их вещи, патроны в ящиках и многое другое приходилось тащить на себе всем остальным. Эти два километра казались адом. Мне приходилось не только подгонять батарею, ведь на все нам давалось определённое время, но и помогать отстающим. Обычно это были молодые матросы, которые еле тащили себя в этом марш-броске. Тогда мы с сержантами взваливали на плечи их мешки и прихватывали ящики с патронами и гранатами. Самодур ли был наш замком полка? Наверное, но он воспитывал бойцов, хотя иногда его дурь была излишней. Однажды, когда он проходил перед строем нашего подразделения, ему не понравилось, как подтянут ремень на матросе моей батареи. За это мы с матросом загремели на гауптвахту. Правда, утром, не увидев меня в строю на разводе, начальник штаба приказал тут же освободить меня из-под ареста. Начальник штаба был повышен в звании до подполковника, он всегда здоровался со мной, хотя и по форме, но по-отечески и говорил: "Напомни мне о присвоении тебе очередного звания". Я отвечал: "Есть!" Но время шло, а скромность не позволяла мне сделать этого. Наступила осень. Не успел я вернуться в свою часть, как меня вызвали к начальнику Штаба. Он расспросил о случившемся в дивизии и, немного пожурив для порядка, отправил меня в батарею, вместо гауптвахты. Служба шла своим чередом, прибыло пополнение, часть новобранцев мы отправили в "учебку", именно туда, где совсем недавно из нас делали воинов. Моей задачей было собрать молодых в дорогу. Набравшись опыта прохождения службы у себя в части и на стороне, я поступил иначе нежели когда-то поступили с нами. Я заменил им новую форму на ношенную, но целую, а так же поменял ремни на дерматиновые и переобул в сапоги, старенькие, но способные перенести тяготы их предстоящей службы. Рассказал о том, как себя вести в "зеленой" части, выдал командировочные удостоверения сержанту, сопровождающего их до места. Хорошее обмундирование осталось в шкафчиках с их фамилиями.
 Это лето тянулось долго, после отпуска было сложно войти в колею. Казарма наша теперь считалась образцовой и на время, когда Артиллерия отправлялась на полигоны, я принимал в ней прикомандированный на сборы офицерский состав.  Чистота в помещениях должна была быть идеальной, дневальный на тумбочке не мог сомкнуть глаз и громко своевременно подавал все необходимые команды. Часть наших матросов была отправлена на "боевую службу" среди них под дембель отправился один из моих обидчиков. Оставшись один, второй из них совсем притих, его не было ни слышно ни видно. Теперь он стал осторожным. Изредка на полигон отправлялся и я, но краткосрочно, на стрельбы или для доставки чего-то необходимого. Стреляли мы хорошо, наши системы "Град" точно поражали мишени. Но сахаром службу на полигоне во время значимых учений в сокращенном количественном составе, назвать было нельзя. Одну машину обслуживало всего лишь три человека, нужно было загружать и разгружать снаряды, заряжать, разряжать, если того требовала перемена дислокации, вновь заряжать, стрелять. Я был и наводчиком, и заряжающим, и стреляющим, и старшиной. Кроме стрельб требовалось обустроить быт матросов и их питание, а также следить за чистотой их оружия. После стрельб я отправлялся в часть и готовился к встрече полка с полигона. Часто нас поднимали по тревоге. Был у нас в то время заместитель командира полка лютый мужик. То ли он всегда был подвыпивший, то ли просто был таким, но тревоги и вечерние поверки он любил особо. Если он оставался дежурным по части, нужно было готовиться к худшему. И такое всегда случалось. Изучив его "шутки", мы начали готовиться к ним заранее: после отбоя мы не раздевались, под нашими кроватями стояли МКД, оставалось лишь взять оружие из оружейной комнаты и выбежать на плац для получения вводной. Когда ему было мало потехи на плацу, он отправлял полк в автопарк, который находился в паре километров и приказывал выводить технику из гаражей. Мы все делали по уставу и штатному расписанию, водители боевой техники налегке с автоматами убегали в автопарк, их вещи, патроны в ящиках и многое другое приходилось тащить на себе всем остальным. Эти два километра казались адом. Мне приходилось не только подгонять батарею, ведь на все нам давалось определенное время, но и помогать отстающим. Обычно это были молодые матросы, которые еле тащили себя в этом маршброске. Тогда мы с сержантами взваливали на плечи их мешки и прихватывали ящики с патронами и гранатами. Самодур ли был наш замком полка? Наверное. Но он воспитывал бойцов, хотя иногда его дурь была излишней. Однажды, проходя перед строем нашего подразделения, ему не понравилсось, как подтянут ремень на матросе моей батареи. За это мы с матросом загремели на гауптвахту. Правда, утром, не увидев меня в строю на разводе, начальник штаба приказал тут же освободить меня из под ареста. Начальник штаба был повышен в звании до подполковника, он всегда здоровался со мной, хотя и по форме, но по-отечески и говорил: "Напомни мне о присвоении тебе очередного звания". Я отвечал: "Есть!" Но время шло, а скромность не позволяла мне сделать этого. Наступила осень.