Ель

Метели шепот: «внемли, внемли,
усни, усни, усни, усни,
покрытый снегом мир объемли,
глаза скорей свои сомкни.

Отринь болезненность томленья,
замедли пульса маховик,
пускай же маска онеменья
преобразит несчастный лик.

Взгляни! Давно уж спят осинки
неодолимым, сладким сном,
березки белы – не кровинки,
дубы сковало серебром.

Лишь ты заламываешь руки
в тоске щемящей и глухой,
да жадно впитываешь звуки
так, словно есть еще другой –

желанный мир, где вместо снега
гирлянд цветные кружева,
а власть мороза-печенега
сведут на нет в печи дрова,

где поглощает ум всецело
мечта, зовущая в полет,
под бой курантов, что умело
тоски раскалывает лед.

Но то – иллюзии, всё бренно,
лишь снега длань да тишина
совместно правят во вселенной
пока не кажет луч весна.

Быть убаюканною стужей –
не это ль чудо из чудес,
уйти туда, где голос ружей
не потревожит свод небес.

Усни, усни же – ель седая» –
не прекращается метель,
то разойдясь, то чуть стихая,
пророчит белую постель.

Но ель предчувствием томима,
одна в лесу, объятом сном,
ждет не дождется пилигрима
с пилою или с топором.

«Вот, если б яркою звездою
мне увенчать свою главу,
ведь жизнь проходит стороною,
но ждать ли с счастьем рандеву»..?

Вдруг раздается глас кипучий,
свистит увесистый топор,
и вот уж ели ствол могучий
в полете руки распростер.

Но то другая ель, что рядом
свою макушку вознесла,
и ей командовать парадом,
а та, смятенная, – цела.

И снова слышит вой метели:
«усни, усни, усни, усни,
пускай проходят дни, недели –
не просыпайся до весны».

Ну а затем, столпы вселенной –
пушистый снег и тишина
ее с мечтою вожделенной
умчали ввысь на крыльях сна.