Замужем уже лет двадцать

Был для нас заказан столик. Я гадал – придёт?
Пришла.
В меховой горжетке Холли ты сидела у стола.

Женщина в годах, не цаца… Строгий взгляд, кулон, браслет.
Замужем? Уже лет двадцать. И любви лет двадцать нет.

Так бывает? Да, бывает. Я молчал, молчала ты.
Кельнер молча разливает. На столе в пучке цветы.

«Где росли пионы эти?» - думал, глядя на пучок.
Кельнер в саржевом жилете, красной бабочки клочок.

Волос на горжетке Холли шевелился: выдох, вдох.
Лисий мех? Да нет – соболий. Я сказал: «Тут стейк неплох».

Строгая, совсем не цаца. Что ей хочется? Любви.
Умным не хотел казаться, молча: «Бог благослови».

Возят дам таких в каретах, в будуарах их – взасос…
«Где росла цветочка эта?» - задала она вопрос.

Кардиган в тон серой блузки… Так – люблю, ведь я эстет.
«А у Вас хороший русский», - похвалил. Она: «Нет, нет».

Кельнер в саржевом  жилете, красной бабочки клочок.
Видел много я на свете, да и в бабах знаю толк.

На столе – кисть винограда, капельки на ней – вода.
Я спросил, в глаза ей глядя: «Хочешь?» Дама тихо: «Да».

Замужем уже лет двадцать, и любви лет двадцать нет.
Буду дамой любоваться, как художник, как эстет.

Двух бокалов - дзинь-дзинь – звоны, ей – без льда, а мне – со льдом.
На столе стоят пионы. «Если хочешь, то пойдём».

Ночь, браслетика цепочка, два бокала – дзинь – звенят.
Я ей: «Где твоя цветочка?» Мне она: «Любиль меня».

Да, у Вас хороший русский, красота есть, есть талант…
Пуговки на тонкой блузке и чулка ажурный рант.

Будем долго целоваться и нести бессвязный бред.
Замужем уже лет двадцать. И любви лет двадцать нет.