Владимир Гришин

ВЛАДИМИР ГРИШИН
(1926 - 1995)

ПОД МОСКВОЙ

Не на год, не на десять лет, – надолго
И с какой-то щемящей тоской
Я запомнил тяжелые надолбы
В сорок первом году под Москвой.

Свою память я зря не неволю –
Лишь бы вспомнить, – я помню и так:
И траншеи по снежному полю,
И наплывы фашистских атак,

И заливистый лай пулемета,
И стенающий посвист «катюш»,
И в морозных окопах пехота –
Сотня, две ли мальчишеских душ.

Не былинные витязи в латах –
Каждый смел, и отважен, и лих, –
Необстрелянные ребята
В маскировочных белых халатах,
А иные и вовсе без них.

И над ними – весомо и вечно –
Снежный мрак, как бессмертный Кащей.
А в окопе – не дома, конечно,
Нет ни печки, ни маминых щей.

Мы, мальчишки, азартно стреляли
В черный скрежет с паучьим крестом,
Нас и в счет-то, наверно, не брали,
А мальчишки Москву отстояли
И дошли до Берлина потом.

ВОЕННЫЙ ХЛЕБ

Воспоминания всегда живут со мной,
О многом помню я под мирным небом.
…Бомбили город, и взрывной волной
На улице фургон разбило с хлебом.

Ему в то время не было цены,
Полит он был и кровью, и слезами.
Глядели дети, стоя у стены,
На этот хлеб голодными глазами.

И так хотелось броситься, схватить,
Зубами вгрызться в корку, в хлебный запах…
У голода войны в жестоких лапах
Такое бы простилось, может быть.

Стояли дети и смотрели свято,
Топтались, замерзая и дрожа.
Потом сюда приехали солдаты,
Сложили хлеб в повозку, и сержант

Вдруг оглядел замерзших ребятишек
И улыбнулся в рыжеватый ус:
– Тут маленький имеется излишек,
Устроим перекур и перекус.

А ну, ребята, быстро налетай-ка,
А то, гляди, мороз возьмет свое…
Достал из сумки собственную пайку
И деловито разломил ее.

И всем досталось по кусочку хлеба.
Он очень вкусен был, тот хлеб ржаной.
…Над городом – безоблачное небо.
Седьмой военный месяц – над страной.

ТАНКОВАЯ АТАКА

Умолкла дробь, и барабан застыл,
Натянутой поблескивая кожей…
На черном фоне белые кресты
На пауков засушенных похожи.

Прищурив глаз, прицелься в паука,
Тугой приклад вожми в плечо надежно,
Замри, чтобы не дрогнула рука,
А то ведь впопыхах промазать можно.

Сильна отдача! Хрустнуло плечо!
Но вспыхнул свет у броневого среза.
И ты вздохнул: «Теперь нам нипочем
Звериное рычание железа».

…Все записать и вспомнить недосуг,
А то и лень. но – так или иначе –
Нет-нет и встанут в памяти паук,
Хлопок ружья, тупая боль отдачи

И'вспышка на темнеющей броне.
Все это – кинокадрами из мрака.
А барабан… Он просто мнился мне
В тяжелом такте танкового трака.

РЕЗЕДА

Здравствуй, старый товарищ!
Что нам вспомнить теперь?
Гарь военных пожарищ?
Горечь трудных потерь?

Окруженье под Лугой
и болотную тишь?
– Резеда! Я – Калуга.
Почему ты молчишь?

Тускло сальничек светит.
– Резеда! Резеда…
Но уже не ответит
Резеда никогда.

Резеда – это Маша –
Голос светел и чист, –
Фея добрая наша,
Наш наводчик-радист.

Сибирячка из Зеи
(Там лесные края),
Гордость всей батареи
И… невеста моя.

Ах, как было нам туго!
Без наводки – беда.
– Резеда! Я – Калуга.
Отзовись, Резеда!

Мы ее хоронили
По росе на заре.
Мы могилу отрыли
Над рекой на горе.

Залп! (И тяжко, и четко.)
– Ну… прощай… Резеда!..
На могиле – пилотка.
На пилотке – звезда.