Грушины щи

моей прабабушке Агриппине Алексеевне Базловой


Запелёнатый в снег, заметённый,
Вдруг притихший вечерней порой,
Так встречал Ленинград осаждённый
Новый год. Страшный, сорок второй.

Тишиной непривычною уши
Заложило – почти обмерла.
Хоть в столовой работала Груша,
А ни крошки домой не брала.

Но сегодня, лишь печи задули,
Попросила одну не гасить.
Весь паёк свой недельный в кастрюлю
Положила  и стала варить.

Муж на фронте, и дочка в минёрах,
А меньшие в деревне. И ей –
Много ль надо? В голодную пору
Пожалела других матерей.

Щи сварила да в банку скорее,
Да укутала в старый платок.
«В Новый год хоть кого-то согреет
И спасёт щец блокадных глоток».

С этой баночкой шла сквозь метели
До соседнего с нею двора.
(Голодали, да сами не ели
Те, кто верил в победу добра).

Смерть иных обошла стороною,
А к другим возвратилась потом.
Детский сад, опалённый войною,
Превращённый войной в детский дом –

Шесть ослабленных, тощих детишек,
И младенец совсем - на руках.
В Новый год ни подарков, ни книжек –
Только голод в глазёнках да страх.

С ними Настя, голодная тоже, -
Словно в пику жестокой поре
Приняла всех и бросить не может,
(Схоронила своих в ноябре).

«Вишь, болезные, тянут ручонки…
Ешь, Настасья, ты им нынче – мать!
Поправляйтесь, копите силёнки,
Надо выжить да фрицев прогнать!»

Щи достали, по плошкам разлили,
Разделили всё между детьми.
«Никогда бы мы не победили,
Кабы не оставались людьми», -

Так прабабушка мне говорила,
Убирая обед со стола.
И в словах этих странная сила,
Нерушимая сила была.

Мы кошмаров таких не видали
И представить себе не могли.
Говорят, эти люди - из стали.
Не из стали они. Из любви.