Борис Куняев

БОРИС КУНЯЕВ
(1922 - 1989)

НЕМЕЗИДА

Граница прострелянных окон,
Багряные дымы волос…
В Берлине под пушечный грохот
Мне видеть ее довелось.

И ночью и днем без привалов,
Где свило гнездо воронье,
Богиня возмездья шагала,
И я был солдатом ее.

Хрустели хребты цитаделей –
Ни сталь не спасала, ни рвы.
И черные стены горели,
Чугунные корчились львы.

Над Unter den Linden*, над Шпрее**
Чадил раскаленный металл.
Кумач нашей Родины реял,
Пощады врагу не давал.

Под танками, словно скорлупки,
Пластались орлы на земле…
А белые крылья голубки
Уже прояснялись во мгле.

Никто не забыл похоронки,
Но мир был важней во сто крат.
И на руки поднял ребенка
Огнем опаленный солдат.

* Одна из главных улиц Берлина, символ города.
** Река в Германии.

СТИХИ О ПЕРВОМ ПОЦЕЛУЕ

Виктору Астафьеву

Ты мне о первом чувстве рассказал,
О первом трепете, о первом взгляде.
А я припомнил фронтовой вокзал
И девушку в старушечьем наряде.

Потертый ватник, выцветший платок,
Бескровные, запекшиеся губы.
И за спиною тощий вещмешок,
Висевший кое-как на лямках грубых.

Как маленький уставший муравей,
Она сидела у стены сожженной.
Под угольными крыльями бровей
Две ягоды крыжовника зеленых.

Мужские, не по росту, сапоги
И голос еле слышный, как дыханье:
- Чернявый, если можешь - помоги!
Вот захворала, а братишка ранен ...-

Я в жизни лба не видел горячей.
Но чем я помогу, солдат проезжий?
Она заснула на моем плече.
Глухие стоны становились реже.

Лишь к полночи очнулась, не узнав.
Потом опять в клубок согнулась рядом.
А с поля доносился запах трав.
А с запада, все ближе,- канонада.

Девичий голос вдруг затосковал.
Взяла, потом вернула мне консервы.
- Меня еще никто не целовал,
Чернявый, я хочу, чтоб ты был первым! ..-

Ночь таяла, луны не долистав.
А имени девчонка не сказала.
Под утро на всю жизнь умчал состав
Меня с того сожженного вокзала.

Не сосчитать всех болей и утрат.
Давно отснилась юность фронтовая ...
Когда со мной о чувствах говорят,
Я поцелуй тот первый вспоминаю.

БЕТХОВЕН

Мы кусали шинели, мы синели от боли,
Мы лежали вповалку в старом мрачном костеле.
С потолка и со стен, тонкогубы и строги,
Безучастно взирали незнакомые боги.

Незнакомые боги, езуитские брови.
И стоял запах ран, запах гноя и крови,
Чтобы не закричать, как-никак заграница,
Все шептал генерал: «Ох. Сестрица, сестрица».

Обгорелый танкист, весь бинтами закрученный,
Плакал только глазами, плакал страшно, беззвучно.
А филолог слепой, весь изодранный в клочья,
Умирал, как сапер, стиснув челюсти молча.

Вдруг с перин-облаков лавой хлынули громы.
Будто стены – и те, будто камни запели
То, что губы в бреду рассказать не успели.
В нашу боль, в нашу быль, величав и греховен,
Как союзник, входил неподкупный Бетховен.

И представилось нам: дом, вихры ребятишек…
Нестерпимая боль стала дальше и тише.
И сказал мой сосед, как бумага бескровен:
«Видно, русский он был, этот самый Бетховен».

ПОЭЗИЯ

Стихи ни к чему недотёпам и нудным.
Сердец им не вылечит рифма сквозная.
Поэзию любят красивые люди,
Я это по личному опыту знаю.

Вздыхает над Блоком учёный-ракетчик.
И Пушкина шепчет весёлый полярник.
И к звёздам дорога становится легче.
И строчки, как кони, летят над полями.

Багрицкий девчонку вихрастую будит.
Шаги Маяковского слышит Россия…
Поэзию любят красивые люди.
Поэзия делает землю красивой.