Татьяна Сырыщева

ТАТЬЯНА СЫРЫЩЕВА
(1915 - 2008)

У зеленого берега
тайна своя:
что-то звякнуло и замолчало.
И с прихлынувшей радостью
ждем соловья,
угадав его песни начало.
Дудка лешева, трель,
стукотня или свист —
что последовать может за этим?
И пускай сам певец
невелик, неказист
и в листве мы его не заметим, —
запоет он —
и за полночь станет светло.
В его голосе яркость и сила.
Столько красок
в один этот голос вошло,
что на перья уже не хватило.

КРАСНЫЕ ГОРЫ

Мне бы сразу вернуться с дороги назад,
и очнуться, и жить по-другому...
Как виденье беды мне предстал Сталинград:
ни единого целого дома!

Угловатые, красного цвета хребты,
стены, полуснесенные взрывом,
выступали уступами из темноты
в героизме своем молчаливом.

Поезд медленно, медленно, медленно шел
полчаса, а как будто неделю.
И никто не заплакал и глаз не отвел, —
полчаса мы на это глядели.

День придет, и акации вырастут здесь,
люди выстроят новые зданья.
Но пока этот город, разрушенный весь,
говорит лишь о долгом страданье.

Жизнь в огне и военный — без отдыха — труд.
Что-то Землю еще ожидает?
Горы, красные горы навстречу плывут
и горячей волной обжигают.

* * *

И опять я к тебе приникаю -
и гордясь, и тревожно любя...
О земля, ты родная такая -
ничего нет роднее тебя!
Ходят по небу майские грозы,
воздух ломкие молнии рвут,
и купавы, как малые розы,
в каплях ливня навстречу плывут.
Золотыми узлами купавы
плотно сжали свои лепестки
И колышутся слева и справа,
точно рябь на горбинах реки.
Я иду по изгибам дорожек,
замечая, где скромно зацвел
сине-алый мышиный горошек,
наклонился березовый ствол.
Мир я вижу нетронуто-целым.
Все прекрасно в нем - тени и свет.
Но живет он теперь под прицелом
притаившихся в далях ракет.
Стать бы птицею ширококрылой! -
я бы, крылья раскинув, тогда
эту светлую землю укрыла,
чтоб ее не коснулась беда.

* * *

Мое окно — широкое.
В нем неба синева.
Проезжею дорогою
за ним шумит Москва.
Грузовики, автобусы...
Под солнцем, под луной
кусок живого глобуса
всегда передо мной.

Мое окно — веселое.
Возня детей в снегу...
Как будто снова в школу я,
опомнившись, бегу.
Две женщины, командуя
цепочкою ребят,
цветочною гирляндою
проводят детский сад.

Мое окно — рабочее.
Имея цель свою,
не камни я ворочаю,
а все же устаю.
Куда глядела раньше-то,
что поздно так пришлось?
День гаснет. Даль оранжева
от солнечных полос.

Мое окно — закатное...
Соскучусь быть одна —
вмещу душою жадною
вселенную окна.
Следя за вечной гонкою
оседланных минут,
Плеяды звездной горкою
над городом плывут.

* * *

Завидую самой себе,
чья жизнь теперь вдали:
своей (без устали) ходьбе
сквозь красоту Земли —
то многолюдной, то лесной,
богатой тишиной...
А то еще дружил со мной
в деревне дух печной.

Счастливою бывала я:
в рабочий некий час
улавливала кисть моя
все, что подметит глаз.
Как я хотела бы вернуть, —
пусть был бы он тяжел, —
тенистый, каменистый путь
и тех, кто рядом шел!..

Когда моложе я была,
да и на склоне лет,
меня носили два крыла.
Теперь тех крыльев нет.
Но жаловаться мне грешно:
у старости моей
есть око светлое — окно
и голоса друзей.

К столу подсяду моему,
возьму перо, тетрадь,
коробку с красками возьму,
чтоб новое создать.
А все, что было и прошло,
что вижу лишь во сне,
и это в глубь души вросло
и будет век при мне.