Кот Шрёдингера

Иллюстрация — картина «Недвойственность и завершение поиска» петрозаводской художницы Ольги Кондратьевой (выложена с разрешения автора)

Посвящается моим знакомым по 239-1988-4

1.
мёртвый чернильный мрак, даже ещё не сумерки,
ранний спокойный час. только будильник мой
вдруг разрывает ночь яростным криком зуммера.
я зажигаю свет. сложно вставать зимой…
 
где я? смотрю вокруг и, узнавая комнату,
вздрагиваю: давно не был я тут. но как?
те времена ушли, память тускла и скомкана.
кто я? на месте ли родинки на руках?
 
да. а который год? всё мне знакомым кажется…
глядя в окно, ищу непреходящих вех.
снег на асфальте там хлюпает грязной кашицей…
брежневский ренессанс? тихий прошедший век?
 
сколько же мне сейчас? ведь не поймёшь без зеркала…
вроде бы молод, и точно не пятьдесят.
что там на Моховой, виден ли крест над церковью?
не разглядеть во тьме. двигатели гудят.
 
старый автобус? львов? помню их, сине-белые,
только давным-давно, в нашу эпоху — нет.
как же меня могло, да и когда успело-то
вдруг занести назад на три десятка лет?
 
стоп. осмотреться. стол. книги, тетради… что же там?
надпись: «десятый класс»… восемьдесят восьмой?!
снова я в том году, временем уничтоженном?
где там дневник? февраль… господи боже мой!
 
2.
умывшись, прихожу в себя, и вот
уже сижу на кухне. бутерброд
и скверный чай — ожившая античность,
не меньше. я пока что удивлён…
с помойки слышен мерзкий крик ворон,
и каждая деталь аутентична.
 
аутентичен старый потолок,
окно в потёках краски, датский дог,
справляющий нужду на угол дома.
темнеет снег в загаженном дворе,
и жмётся баков мусорных каре
к стене — глухой, кирпичной и знакомой.
 
я одеваюсь, открываю дверь.
куда идти? но даже и теперь
я не забыл привычного маршрута.
родная школа — возле «Спартака»,
дорога тут совсем недалека,
и даже слишком — чуть не две минуты.
 
когда-то я боялся опоздать.
теперь — другое. я крадусь, как тать,
и понимаю, что увижу многих,
кто мне почти неведом: так давно
всё это было, что неправда, но…
у цели я — и медлю на пороге.
 
3.
я вхожу. и двери на пружине
тяжело грохочут за спиной.
лестница полна знакомых линий.
вытирая с шапки лёгкий иней,
прохожу по каше ледяной.
 
гардероб — внизу, учёба — выше.
поднимаюсь. тут не жду проблем:
гипсовый Ильич в глубокой нише
школьников не видит и не слышит —
никого не ест, но глух и нем.
 
а у кабинета всё страшнее.
кажется, что сердца звук затих.
я, как Ленин, глохну и немею —
дверь уже открыта, и за нею
вижу одноклассников своих.
 
я боюсь. и мне довольно гнусно.
сам я — худ, высок и чуть сутул,
но от страха тяжело и грузно
опускаюсь, узнан — и неузнан,
на дешёвый неудобный стул.
 
входит Лёшка, мой сосед, садится.
— странная задача про рычаг…
ты решил по физике сто тридцать?
масса в ней никак не сократится…
вру:
— не смог, чего-то там не так.
 
4.
большинство в этом классе — я знаю теперь — доживёт
до двадцатых, а дальше — не ведаю сам.
бесполезно закат и восход
отмерять по часам,
всё же чёртово время так плавно, неверно, былинно…
и живущий всегда поверяет собой
эту жизнь, что рождается — глиной,
а твердеет — судьбой.
и чертами считать утекающих дней перемены
не выходит — подсчёт тяготеет ко лжи,
ибо чаще меняются стены,
чем кончается жизнь.
мы есть мера всему, что почти невозможно исчислить —
мы начало, и память, и небытие.
но забавны минутные мысли
о деньгах и жилье…
впрочем, надо же жить, и в тепле, а удобство для тела
не мешает — у сытого меньше скорбей.
нам достаточно, чтобы хотелось
вспоминать о себе —
кто я? где я? к чему я? туманны советы религий…
мы собой измеряем возможный ответ.
и пусты бесполезные книги
по прошествии лет…
 
5.
если тонкая линза погружается в воду, то там
несомненно утонет, вытесняя немного воды —
не о том ли сказал Архимед? но платить по счетам
нелегко: на воде остаются следы,
а в журнале останется двойка.
если вызовут вдруг — отвечай по возможности бойко.
не по делу и много — это лучше, чем с толком и мало.
если спросит Наташка, где тут интегралы дают —
покажи ей тетрадь, коли можешь ты брать интегралы.
это, в сущности, всё. и не надо награды за труд.
 
лично мне из предметов всерьёз неприятен один,
в силу неких причин именуемый литературой.
я не знаю поныне, как это сдавать… поглядим…
педагог — самодур (а точнее сказать — самодура,
ибо требует гендер такой грамматической формы)
и, жонглируя смыслами текстов легко и проворно,
лучше автора знает, что автор стремился сказать.
раз, наверное, пять
с ней пытались поспорить. куда там…
и достаточно скоро запал полемический сник.
даже ядра и атом
мне гораздо понятнее, чем толкование книг.
 
6.
в коридорах порою тихо, как будто в склепе.
на уроке же разливается, как река,
непонятный, но явно чувствующийся трепет
студиозусов, дожидающихся звонка.
 
неподвижность надоедает. в конце урока
нарастает гудящий шёпот и клонит в сон.
это — вечное, и идёт от царя Гороха:
класс зевает, он тянет время и утомлён.
 
но недремлющей литераторше всё едино.
«вот цитата. что вы увидели в трёх строках?»
отвечаю — и ощущаю себя кретином,
совершенно не разбирающимся в стихах.
 
Лёша мучает сто тридцатую, бесполезно:
на странице — следы бесчисленных неудач.
нерешаемая — уж как только не подлез, но
эта масса не сокращается, хоть ты плачь.
 
я украдкой кошусь на движущиеся стрелки.
ну когда же? а литераторша говорит,
класс бормочет, сосед решает, и грудой мелких
странных знаков его листочек теперь покрыт.
 
опасаюсь, что снова вызовут. почему-то,
полуспя, я почти не чувствую рук и ног.
стоп, встряхнуться! уже кончается… две минуты...
остаётся совсем немного… ура! звонок!
 
7.
я спокойней гляжу. поминутно знакомых встречаю
и веду диалоги. но только улыбка судьбы
холодна, саркастична и веет скорее печалью,
как в пословице старой слова «если бы́ да кабы́…»
 
я чужой в этом мире. тут всем по пятнадцать-шестнадцать —
блеск смеющихся глаз, беззаботность ещё не сошла…
мне — полвека в душе, за друзьями уже не угнаться,
стариковская память, как серый чугун, тяжела.
 
возвращаться назад — это кажется просто. на деле
невозможно забыть — и уверовать в то, что тогда
ты всерьёз принимал. да и сердце стучит еле-еле,
будто душу, не плоть до основ износили года.
 
но при этом я молод — так стоит ли быть безутешным?
ведь возможно, что если иначе себя повести,
то изменится жизнь, ибо есть ещё время надеждам,
потому что сегодня я в самом начале пути.
 
времяпрепровождение, мысли, задачи, привычки —
всё что я, иногда неосознанно, выбрал тогда,
надо выбрать иначе. и новой судьбы перемычки
тоже лягут иначе, и жизнь повернёт не туда.
 
не туда, где тупик биографии. век мой двадцатый!
иногда мне казалось, что с веком закончился я —
архаичней Стюартов, нелепей маркиза де Сада…
к чёрту прежнюю жизнь: я хочу заглянуть за края.
 
8.
мир нам кажется понятен, тривиален,
проткнут временем линейным, как стрела.
и от неких древнегреческих развалин
безупречная прямая к нам легла.
 
временные тупики (равно и петли),
все предзнания, предвиденья и проч.
так абсурдны, что, подумаешь — не бред ли?
каждый в курсе, но попробовать не прочь.
 
только Шрёдингер запутал всё изрядно.
вот же Ирод: недолюбливал котов.
да, не Шариков, добрей на первый взгляд, но,
пусть и мысленно, травить их был готов.
 
не хотел бы я случайно раздвоиться
и остаться, точно шрёдингеров кот,
полумёртвым, как бы рыхлым и слоистым:
ведь живёт, а параллельно — не живёт.
 
я в пятнадцать полон боли на полтинник:
мне теперь на самом деле пятьдесят.
в этом возрасте всё кажется рутинней,
дни давно уже не тянутся — летят…
 
вроде надо как-то действовать — пора ведь…
мысли сонны — я разматываю нить:
очень многое мне хочется поправить,
но получится ли что-то изменить?
 
9.
в той жизни хватало денег.
и каменные палаты,
пожалуй, излишни тоже —
не нищенствовал, не бомж,
не бегал от привидений,
скелетов в шкафу не прятал,
и совесть меня не гложет:
всё нажил своим горбом.
 
был чужд человечьим братствам.
и шеей своей жирафьей
я в зарослях придорожных
тянулся к листве вверху.
но не был ли путь напрасным?
в сплетениях биографий —
свою ли судьбу я прожил
на этом земном веку?
 
и вдруг ледяным наростом
с трубы под высокой крышей
мне стукнет сквозь шапку в темя —
о чём пожалею сам?
а люди — те скажут просто:
«он мёртв и уже не дышит…» —
и только… и шут со всеми…
но что там за грохот? — БАМММ!
 
10.
мёртвый чернильный мрак, даже ещё не сумерки,
ранний спокойный час. только будильник мой
вдруг разрывает ночь яростным криком зуммера.
я зажигаю свет. сложно вставать зимой…
 
что это был за бред? что-то со смертью... где же я?
помню глухой удар. снился кошмарный сон?
рядом окно, но в нём нет ни следа от прежнего:
здесь на меня глядят крыши других времён.
 
зеркало есть в шкафу. да, пятьдесят без малого.
что же до черт лица — к ним я давно привык.
возраст — сойдёт, да и прежде не отрицал его.
пусть не пятнадцать лет, но ведь и не старик.
 
явно живой. хочу чай заварить покрепче я
и поразмыслить, что было со мной сейчас.
сделаю бутерброд. а холодильник шепчется
с чайником. вскоре тот щёлкает, отключась.
 
с мозга сползает муть. мысли клубятся странные:
трудно поверить, ведь слишком уж крут изгиб.
всякая ерунда снится часами ранними.
был это просто сон? или я там погиб?
 
кончено. жить во сне — слабость и малодушие.
сброшу унылых лет тусклую дребедень.
может быть, и теперь можно менять грядущее?
утро уже в пути. скоро зажжётся день.
 
декабрь 2021