Подборка для Поэт года 2021

*    *    *

              Всю жизнь я стремился
              уйти в одиночество…
                Ду Фу

На древнем стойбище отшельницей живу,          
чужих речей неделями не слышу,
читаю мудрые стихи Ду Фу,
и только дождь морзянкой бьёт по крыше.

Его усердный дробный перестук
сплетается в мелодию простую.
Окно распахнуто на мокрый луг,
где две сосны вросли одна в другую.

Стихает звук усталого дождя,
и в горнице становится светлее.
Я жду, когда, немного погодя,
на горизонте лента заалеет.

Пасутся облаков бессчётные стада,
сосновый ветер по лицу стекает.
Пусть дни мои уходят в никуда –
я засыпаю рядом с облаками.

*    *    *

Всю ночь грохочут соловьи,
мой дом наполнен рокотом.
Лови мгновение, лови!
и пропади всё пропадом –
все неотложные дела
и важные события,
останься только похвала
звучащему соитию.
Когда разомкнут звёздный круг
необъяснимым образом,
из дальних лун на ближний луг
стекает слово слёзное…

--- Весть издалека ---

Последнее прибежище моё –
дом деревенский
после стольких странствий.
Калейдоскоп циклических событий
весною, летом, осенью, зимой
я наблюдаю из шести окон
и тем дышу сороковой сезон.
И дай мне Бог ещё хотя бы столько,
чтобы сравняться с бабкой Акулиной,
которая меня не приласкала
ни разу за неполных восемь лет,
что жили рядом мы глаза в глаза
давно когда-то… сто веков назад.
А с дедом были мало – дня четыре,
проездом сквозь великую державу,
ещё давней, а будто бы вчера.
Так ласково, так бережно держал он
меня на обессиленных руках,
и поминальная тоска в седых глазах
…и утешительная весть издалека:
мы встретимся, ты поживи пока.

--- День один ---

          …и было утро: день один.
                Быт. 1:5

Лечь на луг и облаком накрыться,
позабыть что было и что есть.
Вон пчела обмакивает рыльце
в синь цветка и всасывает весть
из глубин, безвестных, запредельных, –
заслужила, видно, эту честь.
Мне же – что ни день, то понедельник,
что ни ночь – то черноты не счесть.
Сердце – бездна, тьма царит над бездной,
дух мой носится над призраком добра;
то сверкнёт надежда, то исчезнет.
Рассветает розовая рань:
неба глубь, цветок, пчела, нектар…
День один – воскресный Божий дар.

--- Восточное окно ---

И звёзды ласковы, и ночь нежна,
и месяц, если кликнуть, отзовётся.
Я в этом мире вовсе не одна,
мне ветер – давний друг, мой старый крёстный –
по осени поёт на все тона,
листву усердно к дому заметая,
и что-то вроде золотого рая
рисует у восточного окна.
Я чудо в центре дома размещу,
привычный мир за стены раздвигая,
сквозь утомлённый солнечный  прищур
войду за красотой в пространство рая.

Любовный дар восточного окна…
Не говори, что в мире я одна!

--- Яичко золотое ---

За окном такая благодать!
Мне бы выбежать на белы снеги,
где застыли сосны-обереги
седовласым старицам под стать;

с ними побеседовать на «ты»,
но особо – с той, что всех роднее.
Это с ней, пока закаты рдели,
мы в обнимку ждали темноты.

Воздух зимний ласков и упруг,
снег под сапогом скрипит певуче.               
Дом заветный высится на круче
на краю деревни – окна в луг.

А над ним – о Боже! – тишина,
хвойным окроплённая настоем.
…Катится яичко золотое
вдоль небесного окна.

--- Вчера посетила старушку ---   

Вот так сидеть, в окно смотреть,
имбирным наслаждаясь чаем,
и думать о судьбе печальной
в срок не сумевших умереть.

Искусство – вовремя уйти,
не исчерпав крупицы счастья:
ловить в глазах детей участье
и тем же им в ответ платить.

Когда же третий вал детей,
чужих, как инопланетяне,
накатит – вот тогда настанет
недоумение: не те

манеры, взгляды и слова…
Как осужденья удержаться?
Оскудевает поле жатвы,
нет зёрен – лишь одна трава.

На бедность подаётся грош
…не сами сроки назначаем…
Но аромат крутого чая
так удивительно хорош!

--- Заклинаю ---

Серый сумрак светы застит,
ликом серым льнёт к окну,
даже кошку серой масти
с подоконника спугнул.

Он по самые колени
в снежной серости бредёт,
серым красит зелень елей.
Наступает Новый год.

В этот праздник новогодний
по традиции грущу.
Прилетает с горем сводник –
чёрный ворон, злой вещун.

Сгинь, причудливая птица!
Заклинаю: улетай!
…И ко мне сквозь серость мчится
радость красногрудых стай.

--- В минуту чёрной меланхолии ---

О хрупкий памяти сосуд!
Стихи – его осколки –
сданы истории на суд,
стоят на книжной полке.
Мои зачем-то среди них,
так бледны, так бездарны,
цена удачного из них –
копейка в день базарный.
В нём только пара-тройка фраз
звенит зарёю медной,
но, ставя точку, каждый раз
боюсь: а вдруг последний?

--- Вместо реквиема ---

Я врастаю в русскую почву
на исходе своих годов.
Умирает деревня ночью,
а к утру катафалк готов.
Не с плюмажем на конской сбруе
(здесь коней давно извели) –
грузовик гробы караулит,
бортовою цепью звенит.

Только лапы еловых веток –
роковая роскошь беды –
провожают с этого света
в основном уже молодых.
Стариков спровадили прежде,
и последний из могикан
опрокидывает надежду,
и опять – до краёв стакан.

Мне же чудится, что Россия
расползается вся по швам.
Да неужто нас пересилил
вавилонский бедлам?
Ухожу, как монах-отшельник,
в дебри русского языка
…в знак спасения лапы елей
мне кивают издалека.

*    *    *

Что ты прячешь глаза, осень?
Иль стыдишься ресниц-колосьев?
Порыжели они, повысохли…
Голый тополь – не твой посох ли?
Ковыляешь по рвам-колдобинам,
нашей Родины наподобие,
что затихла в твоих объятьях.
…Не рыдай Мене, Мати.

--- Прощание ---

Вырвался луч из острога
ноябрьских угрюмых туч.
Землю ласково трогал   
этот случайный луч.

Так пальцы слепца осторожно
скользят по родному лицу,
чуя по слабой дрожи,
что дело идёт к концу;
хотят унести с собою
впадинки, бугорки,
сердечные перебои,
стынущие виски…

И млела земля, замирая
от дружеского тепла,
как будто забытого рая
весенний настой пила.

--- Русь-отроковица ---

Земля моя, страдалица моя,
назначенная кровью умываться,
в каких уму не мыслимых боях
необоримое ковалось братство?

Тебя, необъяснимую, клянут,
живучести непонятой дивятся,
а ты, познав суровый Божий кнут,
кнутом истории привыкла называться.

Твой несчастливый високосный год
в масштабе вечности веками длится.
…Когда-нибудь, я знаю, он пройдёт,
твой «трудный возраст», Русь-отроковица.

*    *    *

Ох, не радуйтесь, что мальчик вышел
пошуметь на площади центральной.
Там, где звёзды и, быть может, выше,
гул истории громовый слышен.
Не надейтесь, что она карает
лишь виновных в глупости повальной –
перемнёт от края и до края,
перемелет землю и изранит.

…Различает мальчик любопытный
цокот бледного коня копытный.

*    *    *

Да, будет страшно…
Да, будет жутко…
Найдёт ли веру Господь средь нас?
А вдруг остались всего лишь сутки,
и наступает наш Судный час.

Никто из смертных не знает сроков,
и даже ангелам не дано.
Затмилось солнце и дымным оком
тревожно смотрит в моё окно.

По мутным стёклам сплошным потоком
свивает струи прощальный блюз,
но об отсрочке последних сроков,
как о бессмысленном, не молюсь.

*    *    *

Какая нынче странная весна…
Скворечники пусты, и нет разлива.
Такого не припомнят старожилы.
…На родине прабабки  Акулины
идёт война.

Разлива нет, и чайки не кричат,
вода ушла, и высохла долина.
Я поливаю под окном калину.
…На родине прабабки Акулины
на брата – брат.

Долина высохла, ждёт майскую грозу,
темнеет небо, и раскатом длинным
все тучи к нам – неужто с Украины?
…На родину прабабки Акулины
плыви, лазурь!


--- Таинство ---

Жива Земля!
И как бы ни стращали
(хоть всех святых из дому выноси)
кошмаром дыр озоновых, качаньем
тектонных плит, смещением оси –
весна пришла!
И снова вскрылись реки,
цветёт сирень, и соловьи поют,
и шалые от счастья человеки
пьют синего шампанского салют.

Христос воскрес! –
и человек не сгинет.
Воистину бессмертьем потрясён,
он умирает с пеньем литургии
и воскресает с нею в унисон.
Сидит себе,
блаженно улыбаясь,
готовый верить вопреки уму,
и бабушка – та, со свечой, рябая –
как сотаинник подмигнёт ему.

--- Лучи наискосок ---

        Крутые козьи города…
        Овечьи церкви и селенья.
              Осип Мандельштам

Глубокий цвет кипрейного настоя,
настойчивость полуденных лучей,
пронзающих окно всё горячей,
и мысли неспокойного настроя.

Безмолвный диалог – сама с собой:
– Ну что мне до заезжего народа?
Шумливая шашлычная порода –
недели две – и схлынет на убой
в козлиный город.
– А тебе – урок:
учись терпению овечьей шкуры.

И цвет настоя, сочный, красно-бурый,
и сквозь него – лучи наискосок!
Лечи меня внезапной красотой,
мой Поводырь, дающий в смуте руку,
не исчезай… мгновение постой…
подозреваю: мы нужны друг другу.

--- Моление ---

Я за тебя держусь, мой Господин.
Что я такое без твоей опеки?
Ни подвигов, ни славы – от калеки,
когда бы не твоё сиянье впереди.

Я не кричу, я шёпотом зову
и даже молча – всё равно услышишь.
Всё существо моё тобою дышит,
и это навсегда: Ты есть – и я живу.

И льётся славословье через край
от радости, что Ты меня приветил.
…Пусть по земле мои гуляют дети,
молю: как Иова, меня не проверяй.

--- Сон в Гефсиманском саду ---

Я столько лет брожу вокруг да около –
не подступиться к Трону Твоему.
И каждый год мой сад исходит соками,
роняя плод в некошеную тьму.
И прорастает семя, в сини плавая,
но засыхает стебель на корню.
Горит моя надежда синим пламенем –
совсем не пара жаркому огню.
Моих стихов ненужная поленница
неужто не сгодится для огня?
Костром дышу, высокой страсти пленница,
обрывки строк щепой вокруг меня.
В огонь их! – и взметнутся вспышкой пламенной.
Одна забота – только б не заснуть.

…Мне снится давний сон над Гефсиманией
и к Трону бесконечно долгий путь…

--- Тайник ---

      Я — древо, а сердце — дупло.
                Николай Клюев

Я старое дерево. Сердце – дупло,
тайник, где синее пламя
старательно гложет всё, что прошло
и что сохранила память.
Сжигай всё дотла (заслуги не в счёт),
готовь сакральное ложе!
Повинную голову меч не сечёт –
коснусь пустоты осторожно:
умчался синицей строптивый нрав,
ужом уползло тщеславье.
В яслях выстилаю простынку из трав,
вдыхаю воловье дыханье…

--- Одуванчики --- 

Помоги мне слышать слухом уха
о Тебе в поющей тишине.
Взлётом одуванчикова пуха
поминально отзовись во мне:
в ритме затаённого дыханья,
в отраженье медленных зрачков,
в плеске неосознанном «осанна»,
в преизбытке покаянных слов.
Вон оно, обещанное Царство,
улыбается издалека…
Почему ж так больно отрываться
от увядшего цветка?

*   *   *

Ах, эти купы сирени,
эта калина в цвету…
Но сожалеть не время,
когда на яром ветру
полощется огненный парус
нездешнего Бытия.
И укрощается ярость –
печальная лития
служится на прощанье
под колокольный звон.
Закат разноцветной шалью
стекает за горизонт.
Мелодия детской свирели
обнимет меня на лету.

…Сколько же там сиреней,
сколько калин в цвету!