Из поэмы Лётный отряды 27

На уровень Земли я вышел,
увидел синий небосвод.
Свирели звуки здесь услышал,
пошёл безвестности в обход,
нашёл безвестности портфеля.
Увлёкся незаметно трелью,
триоли выпорхнули вдруг
и снова в нём замкнулся круг.
Читали карту экипажем,
и всё записывал чердак.
Слова, как будто бы наждак,
звенели и шипели. Скажем
на безопасной высоте
в ночной без формы темноте.

Забытое давно я вспомнил,
как принимал “Аэрофлот”
с налётом очень даже скромным,
по кругу в основном налёт.
Была сокращена программа.
Для многих это стала драмой –
спортивным стал Аэроклуб
и стал он лётчикам не люб.
Инструкторов учили снова
летать по трассам на Ан-2,
но перспектива всё ж была.
Все рядовые, право слово,
порою преподносит жизнь
свой положительный сюрприз.

Геннадий Воров – комотряда,
всем нам он допуски давал.
Самостоятельный – отрада –
один в кабине я летал.
В Аэрофлот пришёл он первым.
Имел он крепкие сталь-нервы.
В войну был асом он на Пе.
В отряде лётном стал эРПэ.
И дважды наградить хотели
звездой героя, но не раз,
а приходил всегда отказ.
Они с задания летели,
их атакует Мессершмит,
истошным голосом кричит

и пальцами ему маячит:
одну ли, две атаки, что ль,
чтоб сбить тебя на “Пешке”, значит.
А Воров пальцами: изволь.
Слегка скользит и Мессер мажет.
И замполит потом всем скажет:
– “Нельзя вам разговор вести,
а нам позора не снести.
И награждать мы вас не будем,
какой, простите, вы герой?!”
Случалось, на войне порой
мы правду лаконично рубим:
“А что показывать мне два?
Разбил же мост”. “Успел едва

ты прилететь, а мост тот целый”.
“Восстановить успели?” “Да!
Ты видишь сам, какой ты смелый?”
И Воров взвился вновь туда,
и шёл на бреющем до цели,
моторы радостно запели,
а вот и злополучный мост
раскинулся, как будто холст.
Его он вновь расколошматил
да с двух сторон, дымился прах.
“Вот так вам, гады!” – он в сердцах
покрыл отборным русским матом.
И по газам, взял курс домой.
Доволен Гена был собой.

“При выходе, в меня зенитки,
шмаляли, первый ряд прошёл,
второй, снаряды, словно слитки,
прошлись по фюзеляжу, гол
скелет, не самолёт мой “Пешка”,
а двигатель, чуток помешкав,
вибрируя в печали, сдох,
вот это первый был подвох.
Осталось сорок километров,
второй движок заглох, я сел”.
“На вражеской земле, ну смел!”
“Я трое суток против ветра,
ночною двигался порой...”
“Считайте, Воров, ты Герой!” –

сказал в итоге наш полковник
и представленье подписал.
“Ещё мгновенье, я – покойник”.
Никто не ожидал скандал.
“Готовься, Воров, ты к обмывке!”
На фронте к этому привыкли.
“Готовь заранее свой тост!”
Коварство распушило хвост,
оно созрело в замполите,
везде искал он компромат,
и выдал: “Запретить летать!”
“Я командир, вы извините”.
“А я над вами кто?! Контроль!
Полковник, исполнять изволь!”

А Ворову он снова скажет:
“Ты вовсе, Воров, не герой! –
и в представлении откажет, –
чего стоишь, идите в строй!”
В Аэрофлоте лет так двадцать,
весёлым был, мог даже сбацать
цыганочку под патефон.
Свой дом построил всё же он.
Напали вечером подонки,
медали взяли, ордена.
И грянула опять война
для ветерана. А душонки,
оставили двенадцать ран,
от них скончался ветеран.