Марина-субмарина. Продолжение 1-2

1

Я сидел на берегу пруда
и смотрел на горизонт
в мамин театральный бинокль
(любимое мое занятие).

Мой горизонт — горе-зонт
в пробоинах от боингов
и метеоритного дождя.
Ветер меняется. Неизменны
одни облака:
приходят-уходят,
но всегда остаются.

Как вдруг с ближней дачи донеслось:
— Марина! Можно?
— Можно бочку вприскочку, только не дочку!

В ту же секунду я был на ногах и навел резкость:
На раскладушке пластом лежала девчонка моих лет,
в белом бикини, и что-то читала.
В калитку вошел Капитан,
заметил меня и грозно вопросил
— А что за перископ на берегу?
Юнга! Какой целью интересуетесь?
— Рукой Вашей дочери, сэр!
Охота смотреть.
— Ты охотник? Морской?
— Еще не решил.
— Это Володечка. Я его плавать учу. —
сказала отцу его дочка
и показала движения лягушки.
— Плавать не учат на берегу, Марина,
вот призовут к нам на Северный флот,
сам научится плавать топориком.
А ты чего в рубашке, Володя? Не загораешь.
Наколки? По малолетке сидел?
— Да, лишний год в пятом классе.
— Учиться не любишь? И я не люблю,
но приходится подчиняться.
— А я не подчиняюсь солнцу:
раз обгорел — облез.
Я несу бремя белого человека.
— Ты всегда всю правду всем говоришь?
Должна быть какая-то тайна.
Ты « Тайну двух океанов» смотрел?
— Фантастику не смотрю.
— А книжки какие читаешь?
— Одну: «Толковый словарь» .
— Так, бестолковому, растолкуй
клич Разинских казаков «Сарынь на кичку!»
— Сырынь — это вроде как сарафан.
А кичка — старинный головной убор замужней женщины.
Одно — на другое....

— Папа! При детях «Еп твою мать» !
Ты хоть «Му-му» Тургенева прочел?
— Марина! Будешь гавкать, утоплю!
А ну, на горшок, и в люлю!
— Замариновал, мариман!
Люля — в горшке на камбузе.

Капитан с сожалением посмотрел на меня:
— Видал миндал? Намучаешься с ней.
И куда ты денешься с подводной лодки! —
козырнул, заглянул домой, взял кортик
и ушел, откуда пришел. Отъехала легковушка.

Капитанская дочка перевернулась на бочок.
«Очи черные» — это про нее.
И купальник такой позорный.
Я потупил бинокль, потерялся, не сразу нашелся.
— Марина, а с чего ты взяла, что я Володечка?
Сама придумала, или подсказал кто?
— Ты! Маленький Ленин на звёздочке.
Тебе сисю дать?
— Да что ж ты соску свою суешь?
Я с мамой в баню ходил с 2-х до 3-х
и сисек твоих навидался, что грязи.
— Грязи больше не будет! —
Она стянула с веревки самурайское кимоно,
облеклась в него, перетянулась черным поясом
и села по-турецки:
— Ну как мне душу свою показать?
Ведь пятки такие грязные!
— Не боись! Сам боюсь, справлюсь я.
Марина, ты вдали чудовищно хороша,
вдруг близи не такая страшная.
Come on! Come on!
— Командуешь подойти. Изволь.
Стебёмся как боксуемся.
Обижать можно, обижаться нельзя.
На обиженных возят воду, как водится.
— На подводах возят, подводница!
— А ты нахал, жаль отец не слыхал.
— А ты ябеда?
— Я твоя беда. Стоп. Разминка закончена.

Она вышла из палисада и встала на берегу,
ростом с меня — метр семьдесят.
Тени от бегущих облаков и бушующей листвы
плясали на ее лице. Было не понять,
смеется она, или сердится.

— Ой, Дюймовочка! А почему такая здоровая?
— Бо-ле-ла я. А ты, Вовочка, неходячий анекдот,
мог и сам к нам зайти, я не дам по  мордам,
только уши надеру да по попе нахлопаю.
— Опять меня с кем-то путаешь.
Есть Вовочка, дзюдоист,
в белой распашонке, хорошенький такой,
вот над ним и глумись, а я похлопаю.
— Надоели недомерки.
Я хочу клинч с тобой, Володечка.
— Еще раз Володечкой обзовешь,
я тебя Мариночкой обзову.
— А да хоть кровиночкой, не расплачусь,
я от лука не плакала никогда.
— А чего ж с ресниц потекло?
— Довел ты меня до слез.
Больше не буду грубить.
— Мне всё равно.
— Всё равно не буду.
— Будь! Груби.
Только старшим не дерзи.
— А они старшие?
Сосчитай до трех.
Ты с какого года?
А твой отец?
Чья цифра больше?
— Логично! Но они же предки.
— А общие предки, как Дарвин учил,
красножопые павианы, военные гориллы,
старые макаки, что в правительстве тупЯт,
а мы, как эти йети, по «бамам» ,
везде в цене обезьяний труд
тяп-ляп и сикось-накось.
— Тише, Марина! У стен есть уши.
— А у звезд — глаза.
— Жди, тарелка прилетит на Планету Обезьян.
Пиши в письма в космос!
И приедет к тебе луноход,
и закроют тебя в обезьянник,
а мне — передачки носить
и целовать твои сонные глазки...
— Проехали! Следующий вопрос.
— А правда, Марина, что на лодке салагам не говорят,
что в гальюне после смыва надо клапан закрыть,
а то врубишь продув, и всё — на ушах?
Марина захохотала:
— Я просто представила этим салагой тебя, при****ок!
— Притыра! Фантазия у тебя! И юмор какой-то сортирный.
— Владимир, я обидела вас?
— Мы на вы? Война? Сдаюсь...
— Не становитесь ни на какие колени!
— А где вы, Марина, видели великана на коленях?
Я поднимаю руки.
— Руки назад! Что я под пистолетом держу?
Проваливай!
— Я проваливаюсь от испанского стыда.
— Тебе стрёмно за меня? Ой, родненький!
Взял бы навалял ****юлей. Тебя научить?
— Ты научишь...
— Делай как я! Клюв орла: щепоть — и в кадык!
— А я в пруд упаду?
— Достану! Я ж тебя, Володечка, зубами загрызу.
— Достала уже зубами здоровыми,
с больными такую силищу не наешь.
— А! Заценил. А то отец говорит:
Рано тебе икру метать, маринка!
Это рыба такая.
— Знаю, я в «Мясо-Рыба» живу.
Я одну маринку стырил из контейнера с водой
и в пруд отпустил.
— Ту маринку ты пожалел, а меня пусть другие сожрут?
Давай поплаваем вдвоем!
— Дык я плавать не умею.
— Никто не научил?
— Научил! Пьяный поп уронил меня в купель,
я бульк на дно и ни гу-гу.
Странное, говорит, дитя, будущий водолаз.
— И что ж тебя тянет на дно?
«Иль целого мира мало?» —
это надпись над шаром Земным
на испанском золотом.
— А на русском золото — говно,
оно не тонет и в проруби плавает.
Вон Боженька по воде ходил
и твой отец-капитан, он Первый после Бога.
— Я не верю в Бога, если Бог — бородатая обезьяна.
— А я знаю твой Разум Всемирный, Внеземной,
он холодный и равнодушный.
И нету дела двум живым
до космической мертвечины.
— Я начинаю тебя любить...
— А я себя — заканчиваю.
— Ты Нарцисс?
— Теперь нет!
Я «Мальчик лета» —
это статистика такая,
кто на каникулах утонул.
Ты бездна моя, Марина!
— Это признание?
— Конечно, да.
— Конечно, нет.
Мне весело с тобой, и всё.
— А мне невесело, не всё.
— Следующий вопрос.
— Нет слов.
— Это лучшее, что я услышала от тебя.
В моем сердце столько твоих заноз!
Оно скоро ежиком станет.
Я первая запеленговала тебя.
Свищу, свищу, пока не исчез с радаров,
думала, глухонемой, жалела дебилушку,
а ты, Володя, полный ноль!
— Извини, я не отзываюсь на свист, не пес, не шпана.
Могла бы словами сказать.
— Забыла слова. Не с кем поговорить.
— Ты дура, Марина, или Цветаева?
— Она одна. Я просто Марина, дура.
Давай разругаемся навсегда,
расстанемся врагами.
— Как мина с субмариной?
Тебе нужен взрыв?
— Да нужен ты мне!
— Интонация не та.
Да! Нужен! Ты! Мне!
— Как ловко ты цепляешься к словам! Ты поэт?
— Я скальд.
— Как Оскар Уайльд? Не в смысле, голубой.
Извини, я совсем запуталась.
Кстати, как ты относишься к голубым,
мягко говоря, к светло-синим?
— Да уж, отношусь.
— Вместе на байдарках ходили?
— На дракарах они ходили, а я на своих двоих.
— Ах, да! Вспомнила:
«И снова скальд чужую песню сложит,
И как свою ее произнесет» .
Ну и произнеси что-нибудь... свое.

Своего у меня не было, и я произнес:

Не отменна Марина станом.
Невысока, курноса явно.
Но, конечно, не кринкой сметаны
обаяла Марина Бояна.
У Марины очи неистовы,
голубее бабьего лета.
А походка —
увидишь издали
и пойдешь далеко
следом.
Обожает Марина вина.
Пьет с Бояном и спит в чернике.
Только не побежит Марина
за Бояном в родной Чернигов.
Что возьмешь с гусляра Бояна,
продувного, как сито,
разве будешь от песни
пьяной?
Или сытой?
Песня ценится много ниже,
чем на властном заду прыщик.
Никогда не уйдет Марина
от боярских бочонков и пищи.

Ну как?
— Слезюсь.
— А я смеюсь: это Виктор Соснора «Всадники» .
— «Правду говорить легко и приятно!»
— А это откуда?
— Оттуда! — она указала на книгу, оставленную на лежанке.—
«Мастер и Маргарита» Булгакова.
Там говорят, что рукописи не горят.
Скальд! Преклони колено.
— Да, моя королева!
— Я нарекаю мастером тебя.
Встань и ходи! Что ты там шепчешь?
Дай-ка послушаю.

— Между нами не было любви.
Между нами не было разлуки.
Были просто разными людьми.
Встретились однажды так, от скуки.

Разошлись подобно островам.
Жизнь-река опять вернулась в русло.
Милая, не верь моим словам!
Без тебя мне горестно и грустно.

— Одно но, — сказала Марина, —
Разными, но людьми.
А словам твоим я верю.
Ты же не врешь никогда,
только себя обманываешь.
— Марина! Что я сделал, не сделал тебе?
— Предложение.
— Дай подумать!
— Дам! После дождичка в четверг, и не думай.
— А сегодня четверг. Глянь, гроза собирается...
— Ой, что я наделала!

За разговорами мы не заметили, как полнеба заволокло.
Спустились птицы, поднялся ветер, потянуло сыростью,
на дальних подступах заблистали зарницы,
и погрохатывал гром.

— Я сейчас, только окна закрою...

Она помчалась, метнулась, захватила книжку, подушку,
сняла белье и забросила всё за порог.
— А гори оно огнем! Всё,  пришла отдаваться.
— Я по тебе продрог.
— А я побегала и согрелась.
— Всё равно в воду не лезь, ты по берегу обойди.
— Так — далеко, убежишь, не догоню.
— Зато обое согреемся.
— Володя, встань под дерево, а то молния убьет.
Не будь Богом!
— А мы не Боги? Венера и Марс.
— Не-а, я верная.
— А я отходчивый.

Вдруг свет померк, и посыпался град.
И Марина крикнула в небо:
— Слушай сюда! Мы Люди.
Пусть пойдет  дождичек, слабенький, тёпленький,
выглянет солнышко, и тучки разнесет.

И было так.

— Марина, как ты это сделала?
— Да детство играло, известно где.
[она посмотрела на часы]
Мое время закончилось. Пора собираться в Москву.
Помолчим на дорожку.
Я не выдержал паузы:
— О чем ты молчишь?
— О нас. Вот через много лет, мы, если встретимся,
не вспомним друг друга.
А что вспоминать? Один день,
который закончился ничем.
Ну что мне руку себе сломать,
чтоб никуда поехать.
Ты поможешь?
— Марина, ты не в себе!
— Я в тебе. Будет сердце щемить:
ведь был же день!
Другого не будет.
— Марина, ты плачешь?
Я же не вижу в дожде.
— Да нету уже дождя.
Это твои слезы.
Обещанного три года не ждут.
— Ждут, если на флоте.
Прощай!
Марина не ответила, повернулась
и пошла к себе.
Я сел, стал застегивать сандалии.
Спазмы душили меня.
Хлопнула дверь, быстрая беготня.

— Простился, значит, простил.
А я не прощаю и не прощаюсь!

Всплеск, и Марина перенырнула пруд
и всплыла почти под ногами.
— Дай руку, балбес!

Я поймал ее за запястье и вытянул на берег.
Мы присоседились близко-близко, щека к щеке.
Она дрожала, и ее дрожь предавалась мне.
— Замёрзла?
— Колотун!
— А если бы ногу свело и я полез за тобой...
— Ты? За мной? А я за тобой, не знаю.

И тут со столба полилась музыка.

Была прекрасная пора –
Белел песок, синело море,
Высоким куполом шатра
Висело небо голубое.

Ты вдруг явилась, как во сне,
Явилась ты подобно чуду.
Ты не забудешь обо мне
И я тебя не позабуду!

Марина сказала:
— Давай потанцуем!
— Если начнем, не закончим никогда.
— Пусть.

Нас было двое на земле,
На всей земле нас было двое.
И мир не знал любви сильней
Чем та, что к нам пришла с тобою.

Нас точно в шторм волну к волне,
Навстречу бросило друг к другу.
Ты не забудешь обо мне,
И я тебя не позабуду!

Для нас в один слились все дни,
А мы как будто бы ослепли,
Не замечая, что они
Готовят нам наш день последний!

Что где-то рядом, в стороне...

На этих словах я оступился с берега,
оттолкнул Марину
и ушел в холодную глубину
на самое дно.

Горло перехватило стальной струной.
Я дернулся было.
Расслабься! Не паникуй!
Никто тебе не поможет.

Серое посмертие,
какие-то тени
и одинокий голос вдали...

И вдруг я всей шкурой ощутил,
что Марина плывет за мною,
и я ринулся ей навстречу.

Неимоверная сила
потащила меня наверх,
я увидел свет
и отключился.


2

Включился:
На меня смотрело грустное лицо Марины,
трещинки-морщинки, усталые глаза,
полные слез.

— Я себе альбуцид закапала.
Глаза не очки, проморгаются.

Она была в белом.
Такая прекрасная!
Вся лучилась теплотой.

— Что это было? Сон?
— Потом расскажу.
— Сегодня какое?
— Третье августа. Воскресенье.
А тогда был четверг.
Здоров же ты спать!

Тут постучали.
Марина отпрянула:
— Да! На минутку.

Заглянула моя мама:
— Сынуля! Ну как же ты так?
Ой, какая у тебя сиделка красивая!
Смотри, Володя, не влюбись.
Рано еще.
[Марина прыснула]
Ну, ребята, не буду мешать...

— Твоя мама как Новогодняя ёлка.
Ну-ка посмотрим, что она принесла.
Продукты — в холодильник.
А треников, олимпиек — на нас двоих!
— Марина! Хватит щебетать.
Выкладывай! Не томи!
Я сгораю от любопытства.
— Шел, споткнулся, упал, очнулся — гипс.   
— Марина! Я же серьезно!
— А я не серьезно? Да шучу я, шучу!
Только без рук! Прикую к постели.
Давайте, больной, снимем пластырь
и градусник посмотрим.

Когда она это проделала,
присела на край кровати
и сразу же начала:

— Ты ушел. Я завопила: "Мамочка!" —
и получила мамин приказ:
СПАСИ И СОХРАНИ.
Я пошла за тобой,
а ты легок на помине.
Я потянула тебя за волосы,
да и ты помогал.
Мы вышли на поверхность,
а потом на мелководье.
С отмели на сушу ты сам вскарабкался, как слепой,
вдруг повалился навзничь и не дышал.
Мама сказала: "Это ложное апное.
Не теряй времени!
Проткни трахею и вставь дыхательную трубку.
Пошарь у него в карманах!"
В брюках я нашла перочинный нож,
вот этот! Ты хулиган?
— Да нет, все мальчишки носят такие.
— А в рубашке — толстую самописку с золотым пером.
Извини, я ее развинтила.
Остальное — дело техники.
Ты задышал, но был без сознания...
— Тогда сознанием поделись:
Что такое апноэ?
— Задержка дыхания максимум на 10 минут,
его применяют ныряльщики на глубину без акваланга,
например, ловцы жемчуга,
они затыкают языком дыхательное горло,
и стискивают челюсти, чтоб не попала вода.
А  ложное апноэ  — то же самое от аллергии кожи
на резкое погружение и перепад температур.
Это условный рефлекс. Дарвин не прав.
Люди вышли из моря. Все обезьянки боятся воды,
а малыши лезут в лужи.
— А потом?
— Суп с котом.
Ты был как убитый.
Я тормошила, била по щекам — бесполезно.
Видно, повреждена сонная артерия,
что чревато клинической смертью.
— Да было похожее в этом году
"в результате тупой травмы головы",
когда я играл в баскетбол,
но как-то потом оклемался.
— Хорошо, на носу зарублю:
вместо, чтоб дать подзатыльник,
поглажу уж по головушке...

Короче, спасла, и пора сохранять:
выбежала на проезжую, хвать самосвал.
За рулем — солдат, думала, Дед,
здоровенный такой. Я прыг в кабину:
"Хочешь, на Дембель завтра?
Сын твоего командира на пруду помирает.
Поворачивай через железку на столб с динамиком,
держись кустов, смотри не задави!"
Пока я с дверцей колупалась, не могла открыть,
он взял тебя на на руки и положил
через задний борт на щебенку.
И мы погнали. Я спрашиваю, куда?
Да тут рядом, говорит, на Пирогова,
метров двести. Детская хирургия.
Я местный, не солдат.
А гимнастёрка — подменка.
— А чего ж ты на Дембель купился?
— Дочка! Я что в армии не служил?
Надо, значит, надо!
Мы мигом долетели,
он понес тебя в приемный покой,
я ему дверь придержала
и — в регистратуру отцу звонить, что и как.
Потом сижу, жду, переживаю.
Открывается дверь, выходит хирург в маске,
снимает перчатки и говорит:
— Не знаю, что с ним было, но жить будет.
Я — его целовать-обнимать.
Тут вбегает отец, сует мне конверт с деньгами:
— Марина, на даче не ночуй, я в ночь улетаю.
— Куда? На Север? За второй Звездой?
— Помолчи! А это вам, Николай Николаич, на расходы.
Уж вы пристройте ее куда, она всё умеет, мама — военный врач.
— Сказано — сделано, Лев Михалыч!
А денег я не приму. Простой человеческий долг.
— Марина, прощаться не будем, не к добру.
Володе привет передашь
и споешь ему первый куплет:

Уходим под воду.
В нейтральной воде
Мы можем по году
Плевать на погоду,
А если накроют —
Локаторы взвоют
О нашей беде.

— Марина Львовна! Да ты морская львица?
— А то! Готовилась "морским котиком" стать,
да ты все планы поломал:
ну, как я могу теперь убить живого человека?
— Марина, ты можешь словом убить.
— Сам такой, Володя!

(продолжение следует)

На фото  мы с Мариной, август 1970