Собака Майкл, брат Джерри

      «…но кроме всех перечисленных  здесь
      способностей, фокстерьер Майкл мог исполнять ещё
      две мелодии соло: одна из них «Боже, храни короля»,
      а другая – мелодия песенки «Свези меня в Рио»».
      Джек Лондон

В ночь, когда видения морские
Совершают призрачный набег,
Я не спал, и не писал стихи я,
Мне явился гордый мистер Джек.

Он спросил спокойно и настойчиво:
– На какую тему ты живёшь,
Если репутация подмочена,
И ржавеет день, как старый грош?

Если все знакомое не узнано,
Изменил усталый кругозор,
И в немой гордыне перед Музами
Ты возвёл себя на свой костёр,

Соверши от славы и до ругани
Поворот рискованный руля,
Как мудрец, испытанный и пуганый,
Начинай с надёжного нуля!

Да спасёт вас русская грамматика,
Чтоб в себе неверное унять:
Изменилась общая тематика,
И легко друг друга потерять.

Посмотри: за волнами Атлантики,
Через время гибельный барьер,
Розовеют паруса романтики,
И поёт усатый фокстерьер.

ОТ ПУБЛИКАТОРА

В эпиграфе неточно цитируется роман Джека Лондона «Майкл, брат Джерри» (1917), входящий в дилогию «Джерри и Майкл» (1917). Вторая неточность состоит в том, что обе собаки, по Д. Лондону, принадлежали к породе ирландский терьер.

Ниже приведены основные отрывки из романа «Майкл, брат Джерри», касающиеся способности Майкла к пению.

Из главы 11:
Майкл мог провыть, вернее – пропеть (настолько его вой был мелодичен и приятен для слуха) любую песню, которую напевал ему стюард, учитывая возможность его диапазона. Мало того, он мог петь и один совсем простые мелодии, вроде «Родина любимая моя», «Боже, храни короля» и «Спи, малютка, спи».

Из главы 18:
Впрочем, хозяин заведения на этом не прогадал: никто не уходил, наоборот, толпа, окружавшая певцов, все прибывала, по мере того как Майкл исполнял свой репертуар: «Боже, храни короля», «Спи, малютка, спи», «Веди нас, свет благой», «Родина любимая моя» и «Шенандоа».

Из главы 31:
В самом разгаре репетиции к Коллинзу подошел Джонни с Майклом.
– Этот тип говорит, что он его и даром не возьмет, – доложил Джонни своему патрону.
– Ладно, ладно, отведи его обратно, – торопливо распорядился Коллинз.
– Ну, ребята, давайте: «Родина любимая моя»! Начинайте, Фишер! А вы следите за ритмом. Так, хорошо!.. Когда будет настоящий оркестр, вам останется только повторять движения музыкантов. Симонс, побыстрее! Вы все время отстаете.
Вот тут-то и открылся талант Майкла. Вместо того чтобы немедленно исполнить приказание Коллинза и отвести Майкла на место, Джонни замешкался, рассчитывая полюбоваться тем, как дирижера будут изо всех сил вертеть на табуретке. Скрипач, в двух шагах от Майкла, присевшего у ног Джонни, громко и отчетливо заиграл: «Родина любимая моя».
И Майкл опять не справился с собой. Он не мог не петь, так же как не мог не рычать, когда на него замахивались палкой, он не справился с собой точно так же, как в тот день, когда, потрясенный звуками «Свези меня в Рио», сорвал выступление четы Белл, и как не справлялся с собой Джерри, когда Вилла Кеннан на палубе «Ариеля», окутав его волнами своих волос, пением воскрешала для него первобытную стаю. Майкл воспринимал музыку так же, как Джерри. Для них обоих она была наркотическим средством, вызывавшим блаженные сновидения. Майклу тоже вспоминалась утраченная стая, и он искал ее, искал заснеженные холмы под сверкающими звездами морозной ночи, прислушиваясь к вою других собак, доносившемуся с других холмов, где они собирались в стаю. Стаи не существовало уже давно, очень давно, предки Майкла тысячелетиями грелись у огня, разведенного человеком, – и тем не менее магия звуков, насквозь пронизывая Майкла, всякий раз заставляла его вспоминать утраченную стаю, воскрешала в его подсознании видения иного мира, мира, которого в жизни он не знал.
С этими грезами об ином мире для Майкла связывалось и воспоминание о стюарде, о его великой любви к тому, с кем он разучил песни, лившиеся сейчас из-под смычка циркового наездника. И челюсти Майкла разжались, в горле что-то затрепетало, он стал часто-часто перебирать передними лапами, словно бежал куда-то вдаль, – и правда, где-то в глубине своего существа он стремился к стюарду, через тысячелетия порывался обратно к стае и с этой призрачной стаей носился по снежным пустыням и лесным тропам в погоне за добычей, за пищей.
Призрачная стая окружала его, когда он пел и, грезя наяву, перебирал лапами. Пораженный скрипач перестал играть, люди из-за кулис тыкали палками дирижера обезьяньего оркестра и в бешеном темпе крутили табурет, на котором он сидел, а Джонни покатывался со смеху. Но Коллинз насторожился. Он явственно расслышал, что Майкл ведет мелодию. Более того, он расслышал, что Майкл не воет, а поет.
Наступила тишина. Обезьяна-дирижер перестала крутиться и кричать. Люди, тыкавшие ее палками, опустили свои орудия. Остальные обезьяны дрожали, как в лихорадке, не зная, какие еще издевательства ожидают их. Скрипач застыл в изумлении. Джонни все еще трясся от смеха. Только Коллинз, видимо, что-то обдумывал, почесывал затылок.
– По-моему… – нерешительно начал он. – Да что там, я же слышал собственными ушами: собака воспроизводит мелодию. Правда? Я обращаюсь ко всем вам. Разве не так? Проклятый пес поет. Я готов голову прозакладывать. Погодите, ребята, дайте передохнуть обезьянам. Это дело поинтереснее. Попрошу вас, сыграйте еще разок «Родина любимая моя», играйте медленно, громко и отчетливо. Теперь слушайте все… Ну, разве он не поет? Или, может быть, я рехнулся? Вот, вот, слышите? Что вы на это скажете? Ведь это факт!
Сомнений быть не могло. После нескольких тактов челюсти Майкла разжались, передние лапы начали свой безостановочный бег на месте. Коллинз подошел к нему поближе и стал подпевать в унисон.
– Гарри Дель Мар был прав, утверждая, что эта собака – чудо. Не зря он распродал остальных своих собак. Он-то знал, в чем тут дело. Этот пес – собачий Карузо. Настоящий певец-солист. Это уж вам не свора воющих дворняжек, вроде той, что Кингмен возил по циркам! Не удивительно, что он не поддавался дрессировке. У него свое амплуа. Подумать только! Я ведь уж совсем было отдал его этому живодеру Дэвису. Слава богу, что он отослал его обратно! Смотри за ним хорошенько, Джонни, а вечерком приведи его ко мне. Мы устроим ему настоящий экзамен. Моя дочь играет на скрипке. Она подберет для него какие-нибудь подходящие мотивы. Это золотое дно, а не собака, помяните мое слово.
Так открылся талант Майкла. Испытание сошло довольно удачно. После того как ему проиграли множество различных песен, Коллинз выяснил, что Майкл может петь «Боже, храни короля» и «Спи, малютка, спи». Он провозился с ним немало дней, тщетно стараясь обучить его новым песням. Майкл не выказывал к этому занятию ни малейшего интереса и угрюмо отказывался петь. Но, заслышав мелодию, разученную им со стюардом, вступал немедленно. Это было сильнее его, и он ничего с собой не мог поделать. В конце концов Коллинз открыл пять из шести исполняемых Майклом песен: «Боже, храни короля», «Спи, малютка, спи», «Веди нас, свет благой», «Родина любимая моя» и «Свези меня в Рио». «Шенандоа» Майклу петь больше не довелось, так как ни Коллинз, ни его дочь не знали этой старинной матросской песенки, а следовательно, не могли и сыграть ее для Майкла.
– Пяти песен вполне достаточно, даже если он никогда больше не выучит ни одного нового такта, – решил Коллинз. – Он и без того – гвоздь программы. Золотое дно, а не собака. Клянусь честью, будь я помоложе и посвободнее, я ни за что не выпустил бы его из рук!

Из главы 34:
– По кличке Майкл. Ну и что же дальше?
– У него было вот такое же сморщенное ухо, – торопливо шептала Вилла, – и жесткая шерсть. Он был родной брат Джерри. А родители их – Терренс и Бидди – жили в Мериндже. И потом – наш Джерри ведь «певчий песик-дурачок». И эта собака тоже поет. И у нее сморщенное ухо. И ее зовут Майкл.
– Ну, это чтото уж слишком неправдоподобно, – возразил Гарлей.
– Когда неправдоподобное становится правдой, тогда и радуешься жизни, – отвечала она. – А это как раз и есть неправдоподобная правда. Я уверена.
Как мужчина, Гарлей не мог поверить в невероятное. Вилла, как женщина, чувствовала, знала, что невероятное обернулось вероятным.
В это время собака на сцене запела «Боже, храни короля».
– Вот видишь, я права, – торжествовала Вилла. – Ни одному американцу, да еще живущему в Америке, не взбрело бы на ум учить собаку английскому гимну. Собака принадлежала раньше англичанину. А Соломоновы острова – английское владение.

В оформлении использована картина Геннадия Яковлевича Брусенцова (1927-2006) «Севастопольский мальчик» (1972). Хр.: Севастопольский художественный музей им. М.П. Крошицкого