Феликс Чуев

ФЕЛИКС ЧУЕВ
(1941 - 1999)

Глажу Русь по голове,
По траве волнистой,
А она, как в волшебстве,
Стынью серебристой.
Облачилась по утру
Нарядилась к лету.
Я в ладони соберу
Бусинки рассвета.
Он по облачной канве
Вышивает гладью.
Глажу Русь по голове,
Кто меня погладит?
Кто утешит и поймёт,
За кого ручаться,
И какой иной народ
Ободрит участьем?
Ничего я не боюсь,
Не грущу нимало.
Глажу утреннюю Русь,
Как родную маму.

Молодой ветеран

Вернулся к маме насовсем
со службы многотрудной…
Кому ты нужен и зачем,
калека бесприютный?

Коль нету ног аж до колен…
За них тебе воздали,
как бы за каждую взамен,
морозные медали.

Ты верил святости идей
в делах необычайных,
когда на даче голубей
гонял большой начальник.

В горах безводных для того
ты ползал в бронелатах,
чтобы семеечка его
резвилась в бриллиантах?

Твоё село давно снесли,
переместили в город.
Под снегом - тление земли,
как будто тлеет порох.

И ты в квартире городской,
в коляске, как на троне,
привыкнешь к доле холостой,
а маму похоронят.

И так ещё придётся жить
и долго стены видеть.
Сумел эпохе послужить -
устанешь ненавидеть.

Но эта ненависть - любовь,
но эта слабость - сила,
что русский пламень голубой
в очах не погасила.

***

В человеке живёт колокольчик,
Отзывается он изнутри,
О далёком и ближнем хлопочет,
И ему не нужны звонари.

Зазвучит на призыв не однажды,
Если помощи ждёт существо…
Но владеет им вовсе не каждый,
И не каждый услышит его.

Русское кладбище
Вл. Солоухину

Я был во сне. Я жил в Париже.
Хочу поверить: наяву
плыву к нему,
но сон приближу -
увижу, что не доплыву.

Париж воздушен, он в полёте,
как в облаках земля сама,
и в подвенечной позолоте
его небесные дома.

И всё же это сновиденье
(о чём шумишь, ночной Париж?)
не заслонило впечатленья,
какого сам не сочинишь.

Я неприкаянно поехал
к иным деревьям и кустам,
туда, к несбывшимся победам
и окончательным крестам.

…Лежат корниловцы, дроздовцы,
подъесаулы и князья,
Иван Шмелёв, поэт Ростовский -
разновеликая стезя.

Лежит ухоженная старость
под знаком вычеркнутых лет,
в каких от гордости осталось,
что этот старец был кадет.

В граните выбиты погоны…
И старый сад, и сонм ветвей -
как увядающая крона,
одна, отдельно от корней.

Непротивленцы, и убийцы,
и ненавистники всего,
с чем я на свет уже родился,
не повторяя никого.

С каким бы прежде отвращеньем
я б эти надписи читал,
хотя и ныне всепрощенье -
не мой заветный идеал.

Не то что жалость, но, не скрою,
не то что ненависть к врагу, -
ко мне приблизилось такое,
что и назвать я не могу.

Неузнаваемое чувство,
и камни давят тяжело,
так что от боли не очнуться,
как будто памятью свело.

И я из тьмы однообразной,
из жёсткой слабости своей
вхожу в Париж - роскошный праздник
холодных бунинских аллей.