Житие. Два опыта служения

Маленький монашек, в рясе, курносый.
Упрёк настоятеля: – Ты слишком хороший.
Обрети в сердце камень, мир груб и жесток.
Прими мою мудрость, поверь мне, сынок.
Когда-то и я был как ты молодым, бестолковым.
Платил за науку бритой макушкой и потупленным взором.
Я много читал, сдал экзамены с блеском,
И был мне кумиром Ассизский Франческо.
Уменьем его выражать свои мысли,
Надежду и веру дарить бескорыстно,
Я был поражён, и дорогой святого
Был полон решимости следовать строго.
Игумен и братья благословили,
И за ворота меня проводили.

С открытой душою я вышел на мир,
И ветер холодный мне тело пронзил.
На мне, как обычно, подрясник и ряса.
Ещё не было дыр в моём тёплом спасе.
Укутался плотно, и с первых шагов
Стал осторожен, как учит Иов.

Я первые дни приют находил.
В хороших домах часы проводил.
В них жили хозяева мирно и праздно.
Я ж чувствовал, время теряю напрасно.
Святителю путь туда, где лишения,
Где в испытаньях куют убежденья,
Смиренно неся быт в суровой нужде,
Лишенья терпя, как святые одне.
Последний приют предоставил мне князь.
Покинув уют, я свернул прямо в грязь.

Едва разминувшись с богатым крыльцом,
Слегка поскользнувшись, я рухнул лицом.
Был знак – то? Возможно. Тот первый урок
Я помнил, но в сложных раздумий запутал клубок.
Час испытаний моих наступил,
За милосердьем по миру ходил,
И мысль настигала меня не спеша:
В нужде и лишеньях скупеет душа.

Под вечер я хлеба и крова просил.
Но, вот, приюты с трудом находил.
Порой, за молитву давали пятак,
И провожали под хохот собак.
- Довольно, святоша, с глазу долой!
Слова подъитожа, не гордый собой,
Я прятался на ночь в дорожный трактир.
Спокойное место в углу находил.
Укрывшись за шторкой от ярких свечей,
Я слышал хмельные утехи людей.
И мысль настигала меня не спеша:
В нужде и лишеньях скудеет душа.

Так продолжалось не меньше, чем год.
Поизносился, был сух я, но горд.
Заосмельчал, стал резче в речах,
Но понуждал не только за страх.
Хотя… С неохотою я замечал,
Что только угрозою дело решал.
И мысль настигала меня не спеша:
В нужде и лишеньях глупеет душа.

Чаще стал выбирать беспощадные строки,
С решительной силой бичуя пороки.
Возможно, я чью-нибудь душу и спас.
Однако, в трактире мне выбили глаз,
От рясы отрезали ткани лоскут,
И бросили в хлеве, где свиньи всё жрут.
Израненный воин под натиском тьмы,
Там я отходил в иные миры.

Меня подобрали, иначе б не выжил.
Я был тяжко ранен и видом бестыжен.
От срама укрыли, лечили водой,
Возможно святою, возможно живой.
Я после узнал, что водой дождевой.
Спасителем был городской дурачок.
Мы вместе смеялись покуда я мог.
Потом он трещал, как безумие сеял,
Но я замечал, что он во всё верил.
Затем, он прочёл мне рифмованных строк.
Но смысла, увы, я найти в них не смог.
И мысль настигала меня не спеша:
В нужде и лишеньях пустеет душа.

Я место менял, по миру бродил.
И скорбный свой опыт в конце утвердил.
Нутром одичав, порою серчал,
Чем мелкие души к себе привечал.
Тайком окружали. Укрывшись от всех,
Меня принуждали призвать их на грех.
Огонь в их глазах пожирающий разум.
Я им отказал. И за то был наказан.
Вот так и окрепло во мне не спеша:
Скупеет, скудеет,
                глупеет, пустеет,
                звереет душа.

Однажды, безлунною ночью холодной
Побит и унижен, привычно голодный,
Знакомой дорогой я в город тащился.
Изранены ноги и сердцем щемился.
Прошло десять лет, как в родимые стены,
Влекомый душой, я вошёл и упал на колени.
Меня братья подняли, проводили в обитель.
А я умирал, повторяя:
- Спаситель!
Прими мою душу гонимую миром.
Им труд мой не нужен и мне не подсилен.
Я кровью зашёлся, слова поперхнулись.
Вдруг, чьи-то ладони ко мне прикоснулись.
Глаза приоткрыв, я увидел лишь свет.
И ангельский голос сказал мне:
- О, нет!
Ты не умрешь брат,
Коль миром озлоблен,
Ты веришь в сто крат, чем когда-либо более.
Доверился я его чутким рукам,
Он тело и душу мою врачевал.
И для меня был чудесно лечебным,
Тот голос, который казался волшебным.

Проснулся я утром.
Смятенной душой,
Хоть смутно, но помнил, что было со мной.
Всё тело болело.
Я сел не спеша,
И долго, не смело смотрел на себя.
Я был перевязан.
Но право ж не помню,
Кому я обязан,
Тем, что не помер.
Душой словно ожил - я строки узнал!
Вслух кто-то, похоже, Францизка читал!
Я должен остаться. Я здесь не чужой.
- О, братья, примите скитальца домой!

В церковное лоно
Вернулся я снова.
Окончились сразу горе и беды.
Экзамены сдав, я стал проповедать.
А юности чистой образ святой,
Как собеседник общался со мной.
В сонме кумиров моих поднебесных
Теперь занимал он достойное место.
Но сам я изменился, хозяйственным стал,
А с люду корыстей на церковь искал.
Святые гнушались? Напрасно ты так.
Вот я, согласившись служить за пятак,
Был отвергаем, а подвиг святой
Назойливой мухой кружился за мной.
Неоднократно я понял тогда,
Что силу имеют не только слова.

Разума сила в призвании силы,
И в управлении силой единой.
Учение крепнет за крепкой стеной,
Усиливай церковь достойной мошной.
Тот славный отец, кто семью свою любит.
Он будет святым, но безгрешным не будет.
И люди уверуют, крепче любя,
Когда отщипнули частицу себя.
Без принуждения нет процветанья,
Без понуждения нет покаянья.
Родина силы растила в строю,
Святые грешили.
На этом стою.

Мы в мире живём, в котором миссия
И силу свою проявил и бессилье.
За наши грехи был распят на кресте,
Но двери открыл нам в небесной черте.
Достоин ли ты? В чём жертва твоя?
Коль можешь идти, души не тая,
За правое дело стоять до конца,
В назначенный час
              с честью встретишь творца.