Новая версия сталинских репрессий - чудовище Ежов

Вчера по радио слышал, отчасти, новую версию сталинских убийств.

Ее озвучил сталинист-историк Колпакиди.

Вот его страница в Фэйсбуке, если это не фэйк - https://www.facebook.com/people/-/100021848113855/

Идея Колпакиди в том, что массовые убийства кадров организовывал "чудовище-карлик" Николай Ежов. Который для этого втерся в доверие к Сталину и получил назначение на должность наркома НКВД.

Вчерашняя новизна заключалась в том, что помощь в организации этих преступлений ему оказала группа чекистов-"евдокимовцев", которая, оказывается, тоже работала на Лубянке в центральном аппарате НКВД.

Абсурдность такой отмазки Сталина от пролитой крови заключается в следующем.

Во-первых, здесь сами сталинисты впадают в противоречие... Если репрессий и кровавых убийств вообще не было, и все это выдумка "психбольной либерасни",... а наказывали исключительно врагов, то как, простите, это вяжется с "заговором Ежова" и его враждебной деятельностью на посту наркома?

Если Ежов с помощниками чекистами совершал конкретные преступления... и вы сами об этом говорите!... то, как вы (сталинисты) одновременно утверждаете, что Большой Террор - это выдумка ?

Во-вторых, безумность этой версии в том, что сам Ежов был секретарем ЦК Партии, преданным коммунистом и большевиком... И сама мысль о том, что он решил... вдруг с бухты барахты... приступить к уничтожению партийных, советских и чекистских кадров - просто не укладывается в голове.

Повторяю, это какой-то абсурд.

Это как же нужно ненавидеть Советскую Власть, чтобы секретарь ЦК Партии решил заняться уничтожением собственных товарищей !   Полная ахинея.

И, наконец, последнее...

Репрессии проходили по всей стране. И "заговорщик" Ежов, сидя в центральном аппарате на Лубянке, просто не мог организовать так, чтобы во всех областных и республиканских управлениях НКВД преданные Советской Власти чекисты приступили к совершению таких преступлений.

Сама организация одним человека - как бы гипотетически "чудовищен" он не был - такого колоссального процесса, такого конвейера Смерти, просто невозможна.

Ниже я привожу слова Николая Ежова перед смертью, которые это подтверждают.

Вот последняя речь Н. Ежова перед смертью...

Зачем ему в такую минуту лгать ?  В чем смысл !?

--------------------------------------------

Последнее слово Н. И. Ежова на судебном процессе 3 февраля 1940 года

«Я долго думал, как пойду на суд, как буду вести себя на суде, и пришел к убеждению, что единственная возможность и зацепка за жизнь — это рассказать все правдиво и по-честному. Вчера еще в беседе со мной Берия сказал: «Не думай, что тебя обязательно расстреляют. Если ты сознаешься и расскажешь все по-честному, тебе жизнь будет сохранена».


После этого разговора с Берия я решил: лучше смерть, но уйти из жизни честным и рассказать перед судом действительную правду. На предварительном следствии я говорил, что я не шпион, я не террорист, но мне не верили и применили ко мне сильнейшие избиения.

 Я в течение двадцати пяти лет своей партийной жизни честно боролся с врагами и уничтожал врагов.

 У меня есть и такие преступления, за которые меня можно и расстрелять, и я о них скажу после, но тех преступлений, которые мне вменены обвинительным заключением по моему делу, я не совершал и в них не повинен...

Косиор у меня никогда в кабинете не был, и с ним также по шпионажу я связи не имел. Эту версию я тоже выдумал. На доктора Тайц я дал показания просто потому, что он уже покойник и ничего нельзя будет проверить. Тайца я знал просто потому, что, обращаясь иногда в Санупр, к телефону подходил доктор Тайц, называл свою фамилию. Эту фамилию на предварительном следствии я вспомнил и просто надумал о нем показания.

На предварительном следствии следователь предложил мне дать показания о якобы моем сочувствии в свое время «рабочей оппозиции». Да, «рабочей оппозиции» в свое время я сочувствовал и об этом никогда не скрывал, но в самой оппозиции я участия не принимал и к ним не примыкал. Когда вышли тезисы Ленина «О рабочей оппозиции», я, ознакомившись с тезисами, понял обман оппозиции, и с тех пор я был честным ленинцем.

Со Шляпниковым я встретился впервые в 1922 году, когда приезжал к нему на хлебозаготовки. После же я Шляпникова никогда не встречал.

О моей вражде к Пятакову я уже сообщал следствию. В 1931 году Марьясин пытался нас помирить, но я от этого отказался.
В 1933—1934 годах, когда Пятаков ездил за границу, он передал там Седову статью для напечатания в «Соцвестнике». В этой статье было очень много вылито грязи на меня и на других лиц. О том, что эта статья была передана именно Пятаковым, установил я сам.

Таким образом, имея эти инциденты с Пятаковым, я никогда не мог поддерживать с ним связи, и мои показания об установлении антисоветской связи с Пятаковым также являются вымыслом.

С Марьясиным у меня была личная, бытовая связь очень долго.  (Связь, по видимому, была гомосексуальная).

 Марьясина я знал как делового человека, его мне рекомендовал Каганович, но потом я с ним порвал отношения.
Будучи арестованным, Марьясин долго не давал показаний о своем шпионаже и провокациях по отношению к членам Политбюро, поэтому я и дал распоряжение «побить» Марьясина.

Никакой антисоветской связи с группами и организациями троцкистов, правых и «рабочей оппозиции», а также ни с Пятаковым, ни с Марьясиным и другими я не имел.

Никакого заговора против партии и правительства не организовывал, а наоборот, все зависящее от меня я принимал к раскрытию заговора. В 1934 году я начал вести дело «О кировских событиях». Я не побоялся доложить в Центральный Комитет о Ягоде и других предателях ЧК.

Эти враги, сидевшие в ЦК, как Агранов и другие, нас обводили, ссылаясь на то, что это дело рук латвийской разведки. Мы этим чекистам не поверили и заставили открыть нам правду об участии в этом деле протроцкистской организации. Будучи в Ленинграде в момент расследования дела об убийстве С. М. Кирова, я видел, как чекисты хотели замазать это дело.

По приезде в Москву я написал обстоятельный доклад по этому вопросу на имя Сталина, который немедленно после этого собрал совещание.

При проверке партдокументов по линии КПК и ЦК ВКП(б) мы много выявили врагов и шпионов разных мастей и разведок. Об этом мы сообщили в ЧК, но там почему-то не производили арестов. Тогда я доложил Сталину, который вызвал к себе Ягоду, приказал ему немедленно заняться этими делами. Ягода был этим очень недоволен, но был вынужден производить аресты лиц, на которых мы дали материалы.

Спрашивается, для чего бы я ставил неоднократно вопрос перед Сталиным о плохой работе ЧК, если бы был участником антисоветского заговора.

Мне теперь говорят, что все это ты делал с карьеристской целью, с целью самому пролезть в органы ЧК. Я считаю, что это ничем не обоснованное обвинение, ведь я, начиная вскрывать плохую работу органов ЧК, сразу же после этого перешел к разоблачению конкретных лиц.

Первым я разоблачил Сосновского — польского шпиона. Ягода же и Менжинский подняли по этому поводу хай и вместо того, чтобы арестовать его, послали работать в провинцию. При первой же возможности Сосновского я арестовал. Я тогда не разоблачал Миронова и других, но мне в этом мешал Ягода. Вот так было и до моего прихода на работу в органы ЧК.

Придя в органы НКВД, я первоначально был один. Помощника у меня не было.

 Я вначале присматривался к работе, а затем начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК. В их руках была советская разведка. Таким образом, я, «польский шпион», начал свою работу с разгрома польских шпионов. После разгрома польского шпионажа я сразу же взялся за чистку контингента перебежчиков. Вот так я начал свою работу в органах НКВД. Мною лично разоблачен Молчанов, а вместе с ним и другие враги народа, пролезшие в органы НКВД и занимавшие ответственные посты.

Люшкова я имел в виду арестовать, но упустил его, и он бежал за границу.

Я почистил 14 000 чекистов. Но моя вина заключается в том, что я мало их чистил. У меня было такое положение. Я давал задание тому или иному начальнику отдела произвести допрос арестованного и в то же время сам думал: ты сегодня допрашиваешь его, а завтра я арестую тебя.

 Кругом меня были враги народа, мои враги. Везде я чистил чекистов. Не чистил лишь только их в Москве, Ленинграде и на Северном Кавказе. Я считал их честными, а на деле же получилось, что я под своим крылышком укрывал диверсантов, вредителей, шпионов и других мастей врагов народа.

Мои взаимоотношения с Фриновским. Я все время считал его «рубахой-парнем». По службе же я неоднократно имел с ним столкновения, ругая его, и в глаза называл дураком, потому что он, как только арестуют кого из сотрудников НКВД, сразу же бежал ко мне и кричал, что все эта «липа», арестован неправильно и т. д.

 И вот почему на предварительном следствии в показаниях я связал Фриновского с арестованными бывшими сотрудниками НКВД, которых он защищал. Окончательно мои глаза открылись по отношению к Фриновскому после того, как провалилось одно кремлевское задание Фриновскому, о чем сразу же доложил Сталину.

Показания Фриновского, данные им на предварительном следствии, от начала до конца являются вражескими. И в том, что он является ягодинским отродьем, я не сомневаюсь, как и не сомневаюсь в его участии в антисоветском заговоре, что видно из следующего: Ягода и его приспешники каждое троцкистское дело называли «липой», и вот под видом этой «липы» они кричали о благополучии, о затухании классовой борьбы.

Став во главе НКВД СССР, я сразу же обратил внимание на это «благополучие» и весь огонь направил на ликвидацию такого положения. И вот в свете этой «липы» Фриновский всплыл как ягодинец, в связи с чем я и выразил политическое недоверие.

Мои взаимоотношения с Евдокимовым. Евдокимова я знаю, мне кажется, с 1934 года. Я считал его партийным человеком, проверенным. Бывал у него на квартире, он — у меня на даче. Если бы я был участником заговора, то, естественно, должен быть заинтересован в его сохранении как участник заговора. Но есть же документы, которые говорят о том, что я, по силе возможности, принимал участие в его разоблачении. По моим же донесениям в ЦК ВКП(б) он был снят с работы...

Если взять мои показания, данные на предварительном следствии, два главных заговорщика — Фриновский и Евдокимов —
более реально выглядели моими соучастниками, чем остальные лица, которые мною же лично были разоблачены.

Но среди них есть и такие лица, которым я верил и считал их честными, как Шапиро, которого я и теперь считаю честным, Цесарский, Пассов, Журбенко и Федоров. К остальным же лицам я всегда относился с недоверием. В частности, о Николае-ве-Журиде я докладывал в ЦК, что он продажная шкура и его можно покупать.

Участником антисоветского заговора я никогда не был. Если внимательно прочесть все показания участников заговора, будет видно, что они клевещут не только на меня, но и на ЦК и на правительство.

На предварительном следствии я вынужденно подтвердил показания Фриновского о том, что якобы по моему поручению было сфальсифицировано ртутное отравление.

Вскоре после перехода на работу в НКВД СССР я почувствовал себя плохо. Через некоторое время у меня начали выпадать зубы, я ощущал какое-то недомогание. Врачи, осмотревшие меня, признали грипп. Однажды ко мне в кабинет зашел Благонравов, который в разговоре со мной между прочим сказал, чтобы я в Наркомате кушал с опасением, так как здесь может быть отравлено.

 Я тогда не придал этому никакого значения. Через некоторое время ко мне зашел Заковский, который, увидя меня, сказал: «Тебя, наверное, отравили, у тебя очень паршивый вид».

По этому вопросу я поделился впечатлением с Фриновским, и последний поручил Николаеву-Журиду немедленно произвести обследование воздуха в помещении, где я находился. После обследования было выяснено, что в воздухе находились пары ртути, которыми я и был отравлен. Спрашивается, кто же пойдет на то, чтобы в карьеристских целях за счет своего здоровья поднимать свой авторитет. Все это ложь.

Меня обвиняют в морально-бытовом разложении. Но где же факты? Я двадцать пять лет был на виду у партии. В течение этих двадцати пяти лет все меня видели, любили за скромность, за честность. Я не отрицаю, что пьянствовал, но я работал как вол. Где же мое разложение?

Я понимаю и по-честному заявляю, что единственный способ сохранить свою жизнь — это признать себя виновным в предъявленных обвинениях, раскаяться перед партией и просить ее сохранить мне жизнь. Партия, может быть, учтя мои заслуги, сохранит мне жизнь. Но партии никогда не нужна была ложь, и я снова заявляю вам, что польским шпионом я не был и в этом не хочу признавать себя виновным, ибо это мое признание принесло бы подарок польским панам, как равно и мое признание в шпионской деятельности в пользу Англии и Японии и принесло бы подарок английским лордам и японским самураям. Таких подарков этим господам я преподносить не хочу.

Когда на предварительном следствии я писал якобы о своей террористической деятельности, у меня сердце обливалось кровью. Я утверждаю, что я не был террористом. Кроме того, если бы я хотел произвести террористический акт над кем-либо из членов правительства, я для этой цели никого бы не вербовал, а, используя технику, совершил бы в любой момент это гнусное дело.

Все, что я говорил и сам писал о терроре на предварительном следствии, — «липа».

Я кончаю свое последнее слово. Я прошу Военную коллегию удовлетворить следующие мои просьбы.

Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии.

Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений.

Ни суд, ни ЦК мне не поверят, что я не виновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить ее старость и воспитать мою дочь.

Прошу не репрессировать моих родственников — племянников, так как они совершенно ни в чем не виноваты.

Прошу суд тщательно разобраться с делом Журбенко, которого я считал и считаю честным человеком, преданным делу Ленина — Сталина.

Я прошу передать Сталину, что я никогда в жизни политически не обманывал партию, о чем знают тысячи лиц, знающие мою честность и скромность. Прошу передать Сталину, что все то, что случилось со мной, является просто стечением обстоятельств и не исключена возможность, что к этому и враги приложили свои руки, которых я проглядел.

Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».

Суд удалился на совещание. По возвращении с совещания председательствующий объявил приговор.

«Приговор
Военная Коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила: Ежова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего.
Приговор окончательный и на основании Постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно...»

Ежова расстреляли на следующий день.

Справка о приведении приговора в исполнение находится в первом томе его уголовного дела № 510.