Григорий Куренев

ГРИГОРИЙ КУРЕНЕВ
(1921 - 1985)

В том грохоте
любовь теряла голос.
И только мертвым
снилась тишина.
Женатый лгал,
когда писал, что холост,
Я лгал анкетам и писал —
женат.
А ты мне ничего не обещала...
Я помню ночь декабрьскую, когда
С простуженного
Ржевского вокзала
На север уносились поезда.

Ты и тогда держалась очень сухо,
И, наблюдая за тобой и мной,
Чужая сердобольная старуха
Качала сокрушенно
головой.

***

Когда в разведках станешь сед
В каких-то двадцать с лишним,
Когда покоя нет как нет
В короткое затишье,
Когда икотой громовой
Спирает пушкам жёрла,
То вдруг покажется: войной
Ты сыт уже по горло.
Но стоит в госпиталь попасть
В резерв или на отдых,
Как сердце снова тянет в часть
И бредишь о походах.
И уверяешь, что здоров,
Что без боев — хоть в петлю.
Кляня втихую докторов:
«Какого черта медлят!»
И снова марши, ночь без сна,
А утро в клочьях дыма,
И вновь солдатская весна
Без писем от любимой.
И снова в редкость тишина,
Кровать — окопа глина.
Пока не приведет война
До самого Берлина.
Сегодня бой, и завтра бой,
Идет за датой дата.
Но мы горды своей судьбой
И званием солдата.

* * *

Я совсем ещё маленький,
и благой, и нагой.
На соседней завалинке
дед с кленовой ногой.

Дед в единственном валенке,
с бородой, как совок.
Он сидит на завалинке,
словно бог Саваоф.

Два солдатских Егория
у него на груди.
Мои радости-горести
все, как есть, впереди.

С инвалидом-аникою
чинно рядом сажусь
и, как честью великою,
этой дружбой горжусь.

Дед кисет свой развязывает
и чихает до слёз.
Он такое рассказывает,
что по коже мороз.

Я сижу на завалинке
к деревяшке впритык.
Мне бы знать подетальнее,
как работает штык.

Два солдатских Егория
на костлявой груди.
Мои радости-горести,
жребий мой — впереди.

Ещё десятилетия
мне ходить муравой,
чтоб вернуться в отметинах
со второй мировой.

***

Не ставлю под стихами даты
в угоду бойкому перу.
Не требую посмертной платы,
взаймы у века не беру.

А то поставят день и месяц,
и год от Рождества Христа.
Да вот строка немного весит,
она туманна и пуста.

Что толку в точности цифири?
Ведь не расскажет календарь,
чем жили мы в подлунном мире,
что приносили на алтарь.

Стихи – не вексель, не надгробье,
к чему им календарный счёт.
Склонясь над ними, правнук бровью
недоуменно поведёт.

Я под стихами дат не ставлю,
я заложил в них всё, что смог:
и пушек гром, и птичью стаю…
Пусть Время говорит само…