Эдмунд Спенсер Руины Рима-5

Эдмунд Спенсер  Руины Рима-5

XXVII
Ты созерцаешь Рим и восхищён
Античной красотою панорамы.
Вот семь холмов - свидетели времён,
Седые стены, арки, термы, храмы.
Суди о старине по образцам,
По черепкам, остаткам изваяний.
Скажи спасибо ловким мастерам,
Зиждителям дивящих зренье зданий.
Взгляни, как Рим отныне что ни день
Одолевает тяжкую разруху,
Стирает всякую дурную тень
В мечтах о новом возвышенье духа,
Да борется с превратностью Судьбы,
Вздымая будто лошадь на дыбы.

XXVII
Thou that at Rome astonisht dost behold         365
The antique pride, which menaced the skie,
These haughtie heapes, these palaces of olde,
These wals, these arcks, these baths, these temples hie,
Judge, by these ample ruines vew, the rest
The which injurious time hath quite outworne,         370
Since, of all workmen helde in reckning best,
Yet these olde fragments are for paternes borne:
Then also marke, how Rome, from day to day,
Repayring her decayed fashion,
Renewes herselfe with buildings rich and gay;         375
That one would judge that the Romaine Daemon
  Doth yet himselfe with fatall hand enforce,
  Againe on foote to reare her pouldred corse.

XXVIII
Кто видел дуб, усохший, не живой,
Ещё в красе трофейного декора,
С поднятой к небу лысой головой,
Да корни - сверху: больше не опора.
Безлистые, бескорые сучки.
Куда ни глянешь - дерево подгнило.
Блаженствуют жуки и червяки.
Свалить его - и ветерку под силу.
Хоть никакой покамест не поспел.
Порой там слышно птичье пенье.
Сам дуб - не жив, но обомшел,
У тех, кто подобрей, к нему почтенье.
И Рим уж стар, но у людей - в чести.
Почёт сумел везде приобрести.
 
XXVIII
He that hath seene a great oke drie and dead,
Yet clad with reliques of some trophees olde,         380
Lifting to heaven her aged hoarie head,
Whose foote in ground hath left but feeble holde,
But halfe disbowel’d lies above the ground,
Shewing her wreathed rootes, and naked armes,
And on her trunke, all rotten and unsound,         385
Onely supports herselfe for meate of wormes,
And though she owe her fall to the first winde,
Yet of the devout people is ador’d,
And manie yong plants spring out of her rinde;
Who such an oke hath seene, let him record         390
  That such this cities honour was of yore,
  And mongst all cities florished much more.

XXIX
Египетская невидаль и быль,
Изящество колонн в элладском храме,
Коринфский и любой античный стиль
Потом повсюду стали образцами.
И Фидий, и Лисипп, и Апеллес,
Творя свои скульптуры и картины,
Смогли привлечь и в Риме интерес.
Он выбрал для себя в пример Афины.
Его дворцы дивили Небеса.
Была в нём и египетская тайность,
И греческая мудрость и краса,
И африканская необычайность.
Рим заблистал как праздничный презент,
Угаснув, превратился в монумент.
 
XXIX
All that which Aegypt whilome did devise,
All that which Greece their temples to embrave,
After th’ Ionicke, Atticke, Doricke guise,         395
Or Corinth skil’d in curious workes to grave,
All that Lysippus practike arte could forme,
Apelles wit, or Phidias his skill,
Was wont this auncient citie to adorne,
And the heaven it selfe with her wide wonders fill.         400
All that which Athens ever brought forth wise,
All that which Afrike ever brought forth strange,
All that which Asie ever had of prise,
Was here to see. O mervelous great change!
  Rome, living, was the worlds sole ornament,         405
  And dead, is now the worlds sole moniment.

XXX
Как в поле, где покажутся ростки,
Они потом вздымаются проворно,
Из трубочек выходят колоски,
А летом - на жаре - в них зреют зёрна.
Крестьяне жнут - как локоны с борозд -
Свой урожай умелыми руками,
И тысячу снопов поставят в рост
На голом поле ровными рядами.
Так Римская Империя росла.
Потом явились Варвары-рубаки.
На прежней ниве больше ни кола.
Валяются владельческие знаки.
Найдёт бродяга, если повезёт,
На помять ту табличку подберёт.
 
XXX
Like as the seeded field greene grasse first showes,
Then from greene grasse into a stalke doth spring,
And from a stalke into an eare forthgrowes,
Which eare the frutefull graine doth shortly bring;         410
And as in season due the husband mowes
The waving lockes of those faire yeallow heares,
Which, bound in sheaves, and layd in comely rowes,
Upon the naked fields in stackes he reares:
So grew the Romane Empire by degree,         415
Till that barbarian hands it quite did spill,
And left of it but these olde markes to see,
Of which all passers by doo somewhat pill,
  As they which gleane, the reliques use to gather,
  Which th’ husbandman behind him chanst to scater.         420

XXXI
О, как ты, Рим, был мощен и богат !
Но в том, что ты сегодня в запустенье.
Ни Тибр, ни Нил, ни Тигр не виноват,
И ни при чём чужое населенье.
Хоть был тебе враждебен всякий сброд.
Но  не страшил ни норов африканца,
Ни кельт, ни франк, ни бритт, ни сакс, ни скотт,
Ни разные германцы да испанцы.
Губителен был свой гражданский раж.
Куда вредней любого иноверца,
Был собственный безудержный шабаш:
Своя же длань боролась против сердца.
Ты всё ставал грознее да мощней,
А пропасть пред тобою - всё страшней.

XXXI
That same is now nought but a champianwide,
Where all this worlds pride once was situate.
No blame to thee, whosoever dost abide
By Nyle, or Gange, or Tygre, or Euphrate;
Ne Afrike thereof guiltie is, nor Spaine,         425
Nor the bolde people by the Thamis brincks,
Nor the brave warlicke brood of Alemaine,
Nor the borne souldier which Rhine running drinks.
Thou onely cause, O Civill Furie, art:
Which, sowing in th’ Aemathian fields thy spight,         430
Didst arme thy hand against thy proper hart;
To th’ end that when thou wast in greatest hight
  To greatnes growne, through long prosperitie,
  Thou then adowne might’st fall more horriblie.

XXXII
Стихи мои ! Вы ждёте, что потом
Оценят в вас певучую беспечность:
Надеетесь нетягостным путём
За то пробить себе дорогу в вечность.
Бессмертны, украшая этот мир
Не строки, а строенья и скульптуры:
Гранит и бронза, мрамор и порфир -
Великая античная культура.
Но лютням тоже нужно звонко петь.
Они нужны нам как подарок Аполлона, -
Он дорог нам, и дорог будет впредь -
Среди любого века и сезона.
И дань принёс Белле такому Богу,
Как будто был и сам закутан в тогу.
 
XXXII
Hope ye, my verses, that posteritie         435
Of age ensuing shall you ever read?
Hope ye that ever immortalitie
So meane harpes worke may chalenge for her meed?
If under heaven anie endurance were,
These moniments, which not in paper writ,         440
But in porphyre and marble doo appeare,
Might well have hop’d to have obtained it.
Nath’les, my lute, whom Phoebus deigned to give,
Cease not to sound these olde antiquities:
For if that Time doo let thy glorie live,         445
Well maist thou boast, how ever base thou bee,
  That thou art first which of thy nation song
  Th’ olde honour of the people gowned long.

ПОСЫЛКА
Гирляндой лучших из стихов, Белле,
Где блещут заодно и ум, и шутка,
Ты будешь вечно славен на Земле
Как образец французского рассудка.
Ты возродил из пепла Старый Рим.
Ты воротил усопшего из тлена,
Чтоб не затерян был в веках и чтим,
В чём роль твоя воистину бесценна.
Живи в веках, и пусть среди похвал
Польётся джин, а не водица,
И Дю Бартас, вздымая свой бокал,
Даст Музам, чтоб прочли, его "Седмицы".
 
L’ENVOY
Bellay, first garland of free poesie
That France brought forth, though fruitfull of brave wits,         450
Well worthie thou of immortalitie,
That long hast traveld by thy learned writs,
Olde Rome out of her ashes to revive,
And give a second life to dead decayes:
Needes must he all eternitie survive,         455
That can to other give eternall dayes.
Thy dayes therefore are endles, and thy prayse
Excelling all that ever went before;
And, after thee, gins Bartas hie to rayse
His heavenly Muse, th’ Almightie to adore.         460
  Live happie spirits, th’ honour of your name,
  And fill the world with never dying fame.

FINIS.