Серебрянаякаретагл1и2

Серебряная карета

1

Она взволновала, страстью; неоглядной,
Как образ – мужчин завлекающих в плен,
Причём, роковой, до того неприглядной,
Что будет потом? Даже пусть – это тлен.

Поступки Марины – цепь про;тиворечий,
Жизнь стала залогом опасной судьбы,
Играть по-другому, не будет и речи,
За власть в результате безумной борьбы.

Так Пушкин признал за Мариною право,
Вниманье своё к этой даме привлечь,
Не мудрствуя, он в этом плане лукаво,
Известность и суть всех событий извлечь.

Тип женщин таких – лишь всегда единицы,
Они оставляют в истории след,
Поэты, историки дань сей девице
Всегда отдают, сотворившим столь бед.

Загадкой они остаются поныне,
Орёл или решка и жизнь или смерть,
Так Пушкин великий пришил всё Марине,
Не жизнь, а сплошная тому круговерть.

2

Подножье Карпат, где усадьба в Самборе,
Там – вотчина Юрия Мнишека, дом.
Сквозь кованый а;жур ограды-забора,
Огромные окна светилися в нём.

Стекло не простое, венецианское,
Внутри и снаружи – так просто дворец,
Гнездо это вовсе не было мещанское,
В нём жил воевода, он судеб творец.

Паркет мозаичный, пород ценных древа,
Кругом гобелены в злате;, серебре,
Зерка;ла и люстры – и справа, и с слева,
Он всю эту роскошь позволил себе.

А роскошь любил он, взывать к восхищенью
И быть среди шля;хты всегда на виду,
На зависть другим, разыграть положенье,
Всю жизнь оправдать, вместе с нею – судьбу.

Светилась усадьба огнями веселья,
Для съездов гостей и балов, вечеров,
С пролитием в них дорогого и зелья,
С искусством его «золотых» поваров.
 
Но вся эта пышная жизнь и усадьба,
Где будни и праздники били ключом,
Могла обойтись ему в ада исчадье,
Как призрак, мираж, обернувшись и злом.

Он всё понимал, всё нажи;то нечестно,
Не платит годами налог королю,
Коль будет донос, жизнь покажется «тесной»,
Окажется он, как в аду, не в раю.

Возможно, тюрьма, а семье – разоренье,
Его ожидает всеобщий позор,
Давно он – банкрот, лишь за чин – уваженье,
А, в общем, висел над судьбою топор.

В холодном поту, просыпаясь средь ночи,
Казалось, стук сердца разбудит жену,
Он прятал, бывало, пред ней даже очи,
Ему было стыдно тревожить судьбу.

Старался дышать в это время потише,
Уменьшить шум сердца, на грудь клал ладонь,
Он мысли свои направлял богу выше,
Как выправить в средствах такую юдоль.

Отцом замечательным слыл и супругом,
Любил панну Ядвигу, «жинку» свою,
Большое приданое «выдала» другу,
И десять детей нарожала ему.

В семье их – и дети обоего полу,
В ней пять дочерей и пять сыновей,
И каждый из них оказался не голым,
Он жизнь им устроил ещё потеплей.

Панов молодых он отправил учиться
В Париж, а расходами их пренебрёг,
В замужестве дочек он смог отличиться,
С огромным приданым, такой вот итог.

Нашёл он людей и богатых, и знатных;
В девицах осталась лишь пятая дочь,
Попытки найти жениха многократно,
Никто ему в этом не мог и помочь.

О ней всё теснились в главе его мысли,
Что дочка Марина – особый «продукт»,
Красива не очень, но мысли всё грызли,
Она – необычный из всех дочек фрукт.

В холодном лице её умного взгляда
Был властный какой-то серьёзный порыв,
Она излучала, как импульсы яда,
Что ей непригоже – последовал взрыв.

Никто не решался в любом разговоре
Вести панибратски себя и умней,
В любом возникающем с нею ли споре,
Своё превосходство показывать ей.

Самборские ксендзы хвалили их дочку,
Для церкви растёт у них «добрая дочь»,
Уже – католичка, как зрелая почка,
И в воинство веры зачислить не прочь.

Но панна Ядвига пленялась тревогой,
Кто будет достойным Марины жених,
Взгляд дочери в танцах был очень уж строгий,
И это лишало надежды всех их.

Но муж успокаивал нежно супругу:
Марина умна, но – подросток она,
Хотя бы иметь ей уже и подругу,
Подруг хохотушек не терпит сполна.

Поэтому сердце её – одиноко,
Стремленье у доченьки так высоко.
Она, может быть, ждёт и часа другого,
А, может, и принца, царя самого.