Инфекция духа

1
Двери, распахнутые над песками, двери, распахнутые над изгнанием,

Ключ смотрителю маяка и звезда, живая звезда, измождённая, на камне-пороге:

Друг, уступите мне дом ваш стеклянный в песках…

Точит гипсовое лето острие своего копья нашими бедами,

Обитель я выбрал себе, жалкую и приметную, погост времён года,

И на всех побережиях мира клубится дух Божий, покидая своё асбестовое ложе.

Молния в судорогах, чтобы восхитить князей Тавриды.

2
Ни для каких границ, ни для каких страниц девственная приманка этого песнопения…

Пусть другие хватаются в храмах за расписные рога алтарей:

Слава моя в песках! Слава моя в песках!
Стоит блуждать, Пилигрим,

Лишь взыскуя нагого гумна, чтобы в дельте изгнанья собрать непомерный стих, рождённый из ничего, непомерный стих, сотворённый из ничего…

Свистите, пращи вселенной, пойте, раковины над водами!

Я расположился над бездной мутным небом с песчаною мглой. Лягу в пустых водоскопах и в трюмах пустых,

В суете и в ничтожестве, всюду, где пахнет величием.

«Меньше вздохов польстило династии Юлиев; меньше браков способствовало великим кастам священства.

Куда пески со своей песней, туда и князья изгнания,

Куда паруса поднятые, туда и обломок шелковистей грёзы скрипочника,

Где военные подвиги, там и белая челюсть осла.

И дозорный прибой катит шум свой над черепами побережий.

И о том, что всё в мире тщетно, однажды вечером на краю вселенной поведал нам

Караул ветра в песках изгнания…»

Мудрость пены, о инфекция духа в потрескиваньи, молоко и соль негашёной извести! Ветер нам рассказывает о своих набегах, ветер нам высказывает своё презрение.

Как всадник с поводом в руках на подступах к пустыне,

Изыскиваю в пределах необъятных стечение знаков наиболее благоприятных.

Ради нас утро водит своим вещим перстом по строкам Святого Писания.

Изгнанье ещё не вчера! Изгнанье ещё не вчера!
«О останки, о предпосылки, -

Говорит Странник в песках, - всё в мире для меня ново!»
И рожденье песни ничуть не менее дивно.

3
«Этот вопль был всегда, этот свет был всегда.

Горою оружия в марше по шару земному, переписью населения перед исходом, основаньем империи в ярости преторианской,
Ха! губами, распухшими перед рожденьем великих словес,

Это, не слыша вселенной, растёт опьянением великим.

«… Этот вопль был всегда, этот блеск был всегда,

Это распространяется по миру, это ужас всемирный, и на всех побережиях мира, на едином дыханьи, одною волной

Эта долгая фраза без пауз понятна во веки веков…

«Этот вопль был всегда, этот гнев был всегда.

Этот вечный высокий прибой у подножия доступа к вечной вершине желанья, та же самая чайка на тех же крылах, взмахи крыл, словно стансы изгнанья, и на всех побережиях мира, на едином дыхании той же самой безмерною жалобой

Загнана в дюнах моя кочевая душа…»

Я тебя знаю, чудовище! Вот мы и встретились вновь.
Возобновим же наш прерванный некогда спор.

Мордами можешь бросать аргументы свои над водой. Ни покоя, ни роздыха больше не дам я тебе.

Слишком уж много шагов моих смыто рассветами на берегах; слишком на многих покинутых лежбищах раку-молчанию душу мою выдавали.

Чего же ты хочешь ещё от меня, о вздох первородный? Что ты хочешь сорвать с моих губ, живых, как и прежде,

Сила всемирная возле порога, нищенка с наших дорог,
провожатая  блудного сына?

нам ветер высказывает свою старость, нам ветер высказывает свою юность… Князь, восславь изгнание своё!

И вдруг всё мне мощь, всё мне явь, где клубится ещё тема небытия.

«Громче и громче каждую ночь этот безмолвный вопль над порогом моим, громче и громче каждую ночь это восстанье столетий под пеленой,

и на всех побережьях мира стопа кровожадная, чтобы питаться мной.

Не дорасти никакой высоте до твоего отвесного порога-берега, о Меченосец зари!

О, погонщик орлов, о кормилец язвительных дев под железным пером!

Всякая плоть, народясь, по востоку вселенной томится,
всякая плоть, народясь, рада первому проблеску дня!

И во вселенной вздымается шум беспредельный бунтом души…

Ты не замолкнешь, вопль, ибо в песках не отлучил я тебя от людского согласия. (Кто знает, где я родился?)