Иван Исаев

ИВАН ИСАЕВ
(1938 - 2005)

Температура по Кельвину,
температура по Цельсию…
Где ж та шкала каления,
по коей пытают поэзию?

Может быть точка кипения
точкою замерзания? –
Нет и не будет пения
истинного без дерзания!

Песнью от века гражданскою
милуют и карают.
Поэтами – не рождаются.
Поэтами – умирают.

ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА

Всё – и новых сказочек не будет.
Век таков, что более они
не навеют сон и не разбудят
никого из телеребятни.

Жизнь за тех, кто с хваткою практичной,
с трезвым отношеньем к бытию.
Где уж тут натуре поэтичной
веру исповедовать свою!

Хорошо рассудочным и дошлым:
нищий духом, сказано, блажен.
Но ведь кто-то непременно должен
позаботиться и о душе.

Кто-то должен жертвою извечной
в самообнажении гореть,
чтобы этот мир очеловеченный
был очеловеченным и впредь.

Никому – ни дьяволу, ни Богу –
не доверю собственных вериг.
Выхожу с поэтом на дорогу…
Да, звезда с звездою говорит!

Все, как встарь, в тумане закоулка:
плач сердец да скрип земной оси.
Сивка-бурка, вещая каурка,
встань передо мною! Унеси…

СТИХИ О ЧУДЕ

Среди лопухов над завалинкой
вечерняя спит тишина.
Лишь я, белобрысый и маленький,
томлюсь на задворках без сна.

В штанишках, росой измусоленных,
босой, я к заплоту прирос:
над звездами спелых подсолнухов
нависли подсолнухи звезд!

Да сколько же их, переменчивых,
повысыпала высота!..
Одно из мерцающих семечек
вдруг выпало из решета…

Что может быть в космосе дивнее:
былинка пылинку нашла
и песнью зажглась лебединою
и пала к стопам малыша!

Скользнула –
как будто пригрезилась.
То был мне тот знак неземной:
я мечен звездою, что врезалась
в подсолнухи рядом со мной.

Я видел звезду, догоревшую
у ног моих – и на миру
судьбину свою небезгрешную
в свидетели чуда беру.

ВСЕМИРНОЕ ТЯГОТЕНИЕ

Как магнитом лезвия,
тянет повелительно
молодежь к поэзии,
стариков – к политике;
к праздничной наружности,
к празднику способностей,
к осознанью нужности
в Жизни жизни собственной…

* * *

Вечерами на безлюдье
для меня деревья – люди.
Много ль надо человеку?
Подойти, потрогать ветку,
ствол погладить, опереться,
помолчать о том, что в сердце,
повздыхать, чего не будет
и – назад,
туда, где люди…

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вот и исток!
Наконец-то мы дома…
Отчая сторона!
Зелень долины, синь окоема.
неба голубизна…

Ластится лайкой ветер игривый,
льнет луговая трава.
Этой вот самой малиновой гривой
грезить нам –
в силу родства.

Где бы ни жил я, где бы я ни был,
сызмальства это во мне –
вкус испеченного матерью хлеба,
пот на отцовской спине.

Запах сгоревшего давнего сладок.
Вспомним-ка: именно здесь
острые крылышки детских лопаток
стали по далям зудеть!

И оперились мы, и улетели,
каждый в свой срок, кто куда,
все одолели,
одно не сумели:
тягу родного гнезда.

Родина, отчина!
Стежки-дорожки
правят потемками лет
на огонек негасимый в окошке
дома, которого нет…

* * *

Часовщик, мой кудесник-Хоттабыч,
поколдуй, вот тебе циферблат:
передвинь мои годы хотя бы
на десяток делений назад.

Пусть не в юность, а малость постарше
перебрось чудом чар и пружин,
часовщик, понимаешь ли, старче,
я, по сути, еще и не жил.

Сколько помню себя, все куда-то
сам спешил и других торопил,
лишь мелькали за датою дата
да пускались года на распыл…

В гору шел налегке, безмятежен,
про себя лишь, как тетерев, пел.
Оглянулся – да я же и не жил
и свое долюбить не успел.

Ни кола, ни двора, ни машины…
Что багажник?! Загашник-то пуст!
А уже и седины вершины,
и за нею, как водится, спуск.

Часовщик, ты умеешь кудесить.
Поколдуй же, сутул и носат,
передвинь мои годы на десять
или двадцать делений назад.

Ну чего тебе стоит, мудрейший!
Удружи мне – отблагодарю.
Я ошибки и промахи взвешу
и судьбину свою… повторю.