Женя паровоз

Женя Паровоз

Несколькими днями назад, перелистывая генеалогический сайт, где неравнодушные люди ищут древние корни своего родового дерева, я наткнулся на документы земской управы, перечисляющих села, поселки, хутора — с количеством и сословным определением их жителей.
По знакомым названиям нашел пару листов, касающихся моей Родины. Лужков моих, там не было, ибо ещё не образовались.
Зная, что зав библиотекой соседнего села интересуется местной историей, переслал ей эти документы. Вопрос касался исчезнувшего дворянского хутора — Тростянки, вернее — Малой Тростянка,поскольку в восьми верстах, выше по течению одноимённой речушки, впадающей в Сок, была ещё одна Тростянка — довольно большое село.

Когда-то, в далёком детстве, бегали мы — Лужковские мальчишки и девчонки — в "Зинин сад", окружавший развалины белокаменного дворянского гнезда. Набивали полные подолы маек яблоками и довольные, бежали домой. Одичавшие и, потому мелкие и кислющие, от одного укуса которых, напрочь искорёживались лица и сворачивались вбок белоголовые шеи — они, тем не менее, были великолепной начинкой для маминых пирогов! Не хуже щавелевых — тоже  с сахаром, конечно.
Напротив сада, в высоком чертополохе и пряталась, единственно сохранившаяся, развалюха Сашки Туманова. Это и была Тростянка.

Сашку  Туманова мы побаивались... вечно пьяный, с размазанными соплями, всклоченный и расхристанный, ходил он по Лужкам с проклятиями и ругательствами, пока кто нибудь из мужиков не выходил и, молча, не давал ему звонкую оплеуху. Ничего кроме пощечины Туманов не признавал! Плюгавый с виду, он — если дрался, то ожесточенно, до крови! До потери сознания! А вот пощечина — именно пошечина — отрезвляла! Он вдруг разворачивался и уходил в любую сторону. Просто... вдруг... разворачивался и уходил.
Потом и развалюха исчезла, и Туманов пропал куда-то, зато рядом построили несколько одноэтажных зданий барачного типа, в которых разместили пациентов Томашевской больницы.

Как только начиналась весна, по проселочным дорогам нашего Посочья,
начинали бродить и ездить на трёхколясках безногие инвалиды из соседнег индома, и ттак называемые — "тихие".
Одним из "тихих" и был Женя Паровоз. Для нас — он был полный экзальтаж!
Только представьте: ещё не мужик... загорелый, плотный, хоть и полноватый, с кривыми, мускулистыми икрами ног, негроидного вида (толстые губы, воловьи глаза и тёмный, ровный каракуль на голове)... предсавили? Теперь представьте, что этот человек всё время бегает! Он не может просто —  стоять! Сидеть — может, а стоять — нет! А ещё, он — немой! А ещё, он — в трусах и в майке! В любую погоду — до снега! Майка заправлена в трусы и подпоясана супонью от конского хомута. В майке всегда что-нибудь из съестного: хлеб, сало,  огурец, яблоко...
Бегает так: руки — локти к бокам, кулаки сжаты, как бы в них — рычаги...
Бежит и голосом: — ЧХ - ЧХ - Чх... и звали его — Женя. Женя Паровоз — прикольно — правда?

— Жень, первую! — показывают ребятишки указательный палец.
— Нго - нго - нго... — низким голосом, но всё выще и выше, нотой — поет Женя. Голос протяжный, жалобный... поёт минуту, третью...
— Женя, вторую! — показывают два пальца. Женя переключается на более высокий голос: — Нгы - нгы - нгы... Всё выше и выше... еще более жалобно. В глазах слёзы... у некоторых мальчишек, тоже... — вот вот заплачут! Кто-то не выдерживает: — Жень! — и показывает мимикой зверское лицо и, жестом показывая портупею крест-на- крест, достает якобы пистолет из кобуры и направляет на Женю: —  Ба-бах!
Тот дико хрипит, закрывается растопыренными пальцами, падает, весь содрогаясь и потихоньку замолкает, тяжело дыша.
Такие вот, мы были жестокосердными.
Потом, кто нибудь сбегает домой, принесет чего, из съестного — яйцо вареное или ватружку там, и мы начинаем его жалеть, оглаживать...

Он встанет, улыбнется виновато и побежит дальше, в следующую деревню: — ЧХ - ЧХ - ЧХ,  — а ребятишки еще долго не будут расходиться, и будут смотреть, как уменьшается до полного исчезновения фигурка, бегущего неизвестно в какой рай, Женю Паровоза.