Таланту А. П. Чехова. Двое в одном

   Не верьте этим иудам, хамелеонам!
В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку, - и я потерял её, причём сам!
    Был вечер. Я ехал на конке.
Мне, как лицу высокопоставленному, не подобает ездить на конке,
но на этот раз я был в большой шубе и мог спрятаться в куний воротник.
Да и дешевле, знаете, и я удобно  к сиденью приник...
Несмотря на позднее и холодное время, вагон был битком набит. Меня никто не узнал.
Куний воротник делал из меня incognito. Я ехал, рассматривал сих малых и дремал...
   «Нет, это не он! - думал я, глядя на одного маленького человечка в заячьей шубёнке. -
Это не он! Нет, это он!.. Или он?! Его глазёнки!» -
Думал я, верил и не верил своим глазам...
Человечек в заячьей шубёнке ужасно походил на Ивана Капитоныча,
одного из моих канцелярских... но ведь тот остался где-то на улице, там.
   Иван Капитоныч - маленькое, пришибленное, приплюснутое создание,
живущее для того только, чтобы поднимать уроненные платки
и поздравлять с праздником без всякого радостного о празднике знания.
Он молод, но спина его согнута в дугу, колени вечно подогнуты,
руки запачканы и по швам, и к тому же ладонями назад согнуты...
Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко;
глядя на него, хочется петь «Лучинушку» и ныть, будто побили палкой.
При виде меня он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать,
а когда я его распекаю, он зябнет и трясется всеми членами, будто его сейчас буду резать.
   Я не знаю никого другого приниженнее, молчаливее и ничтожнее его.
Даже и животных таких не знаю, которые были бы тише его...
Человечек в заячьей шубёнке сильно напоминал мне этого Ивана Капитоныча: совсем он!
Только человечек не был так согнут, как тот, не казался пришибленным,
держал себя развязно, но, видимо, в жизни был каким-то недоупотреблённым -
говорил с соседом в вагоне очень громко - о политике. А какой всезнающий тон!
Но его слушал весь вагон!
       Гамбетта* помер! - говорил он, вертясь и махая руками. - Это Бисмарку на руку.
Гамбетта ведь был себе на уме! Не хватил бы его паралич,
так он воевал бы с немцем и взял бы контрибуцию, Иван Матвеич!
Потому что это был гений, атлант!
Он был француз, но у него была русская душа. Талант!
     Ах ты, дрянь этакая! – подумал я, видя, что он не был в запое.
     Когда кондуктор подошёл к нему с билетами, он оставил Бисмарка в покое.
      Отчего это у вас в вагоне так темно? - набросился он на кондуктора. –
У вас свечей нет, что ли?
Что это за беспорядки? Проучить вас некому! За границей вам задали бы!
Нахватались, понимаешь,  воли!
Не публика для вас, а вы для публики! Чёрт возьми!  - И снова ещё громче говорит:
Не понимаю, чего это начальство смотрит!
    Через минуту он требовал от нас, чтобы мы все подвинулись.  –
Проход, как коридор.
Так подвиньтесь! Вам говорят! Дайте мадаме место! Будьте повежливей! Кондуктор!
Подите сюда, кондуктор! Вы деньги берёте, дайте же место!
Это подло, когда кондуктор берёт деньги за билет без места!
    Здесь курить не велено! - крикнул ему кондуктор. – Идите курить у реки в воду.
    Кто это не велел? Кто имеет право? Это посягательство на свободу!
Я никому не позволю посягать на свою свободу! Я свободный человек!
И так будет в наш свободный век!
   Ах ты, тварь этакая! - Я глядел на его рожицу и глазам не верил. - Нет, это не он!
Не может быть! Тот не знает таких слов, как «свобода» и «Гамбетта». Но это и не сон!
    Нечего сказать, хороши порядки! – сказал человечек в заячьей шубенке, бросая папиросу. –
Живи вот с этакими господами!
Они помешаны на форме, на букве! Формалисты, филистеры**!
Душат свою же свободу сами!
   Я не выдержал и захохотал. Услышав мой смех, он мельком на меня взглянул
и голос его дрогнул.
Он узнал мой смех и, должно быть, узнал мою шубу и сразу же словно сложился.
Спина его мгновенно согнулась, лицо моментально прокисло, голос замер,
руки опустились по швам, ноги подогнулись – весь моментально изменился!
    Я уже более не сомневался: это был Иван Капитоныч, мой канцелярский, - как на духу.
Он сел и спрятал свой носик в заячьем меху.
   Теперь я посмотрел на его лицо.
   «Неужели, - подумал я, - эта пришибленная, приплюснутая фигурка
умеет говорить такие слова, как „филистер“ и „свобода“? Неужели? А?
Неужели существует двуликая артистическая натура такая? 
Да, умеет. Это невероятно, но верно... Ах ты, дрянь этакая!»
   Верь после этого жалким физиономиям этих хамелеонов,
на какую роль с речами про заботу о женщине претендуешь?!
   Я уж больше не верю. Шабаш, не надуешь!
_____
* Леон Мишель Гамбетта` (фр. Leon Gambetta; 1838-1882),  французский политический деятель, премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881-1882 годах.
Демократическая оппозиция не верила в искренность правительства и Гамбетта явился выразителем бескомпромиссных настроений. В своей речи 5 апреля 1870 года он говорил:
Наступила пора, чтобы империя уступила своё место республике; если она не уступит его добровольно, то «явится кто-то, кто заставит её уступить, и этот кто-то… революция».
Гамбетта, однако, не стремился к насильственному перевороту. Он был сторонником революции, совершаемой избирательным бюллетенем.
   Теряя почву под ногами, империя искала выход во франко-прусской войне. 
Для  того,  чтобы  имя  его  разнеслось  по всей  Франции,  нужно  было  только  какое-нибудь  дело, которое  позволило  бы  ему  показать  во  всём  блеске  всю  таившуюся  в  нём ораторскую мощь. Таким деломбыл процесс журналистов, открывших подписку на памятник народного представителя Бодена, убитого на баррикадах во время декабрьского переворота 1851 года. Избранный в защитники одним из обвиняемых, Делеклюзом, Гамбетта произнёс речь, каким-то громовым раскатом раздавшуюся во Франции. Никогда ещё с такой неустрашимостью империя не призывалась к ответу; никто ещё не произносил над правительством Наполеона III такого  беспощадного  обвинительного  приговора:
И  вы  осмеливаетесь  утверждать,  что  вы  спасли  общество, 
тогда  как  вы  занесли над  ним вашу преступную руку.
** Фили`стер  (Philister с нем.;—;«филистер») — презрительное название человека с узкими взглядами, преданного рутине; самодовольного мещанина, невежественного обывателя, отличающегося лицемерным, ханжеским поведением. Шопенгауэр определял филистера как человека без духовных, то есть интеллектуальных потребностей, как того, кто не имеет стремлений к познанию и пониманию, кто не получает эстетического наслаждения от искусства, и имеет лишь физические потребности.  
Слово филистер   активно употреблялось в бытовом языке с конца XVII века в Йене и имело исторически обусловленное значение. Слово «филистимлянин» по библейской традиции связывалось с понятием силача и великана Голиафа, сына Филистимской земли, то есть южной оконечности Ханаанских земель, в числе которых находилась Филистимская (Палестинская) земля. Клуге цитирует книгу 1672 года, где говорится: «Если мужчина высок, то его именуют филистером, то есть могучим, как дерево, грандиозным, как башня, - гигантским Голиафом». Этот архаический смысл слова - «могучий герой» - сохраняется и в дальнейшем.  Впоследствии филистерами стали звать воинов, несущих ночную вахту, а также мушкетёров, выходящих в город в ночной дозор. В конце XVII века филистерами именуют мушкетёров, сопровождавших надзирателя, следившего за благопристойностью студентов вне университетских стен.
Помимо этих двух значений слова немецкая энциклопедия Брокгауза указывает на то, что в южногерманских землях, а также в Прибалтике филистерами называют опытных или пожилых людей, принадлежавших к одному союзу, людей почтенных. Позитивный смысл слова в этом случае однозначен. В частности, в XIX веке слово «филистер» в положительном смысле употреблялось и в прибалтийском городе Дерпте, что подтверждают воспоминания воспитанников его университета. В своём письме от 7 мая 1826 года, адресованном дерптскому студенту А. Н. Вульфу, Пушкин пишет: «Я жду вас, любезный филистер, и надеюсь обнять в начале следующего месяца…». Позитивный смысл слова филистер в этом случае однозначен. В частности, в XIX веке слово «филистер» в положительном смысле употреблялось и в прибалтийском городе Дерпте, что подтверждают воспоминания воспитанников его университета. В своём письме от 7 мая 1826 года, адресованном дерптскому студенту А. Н. Вульфу, Пушкин пишет: «Я жду вас, любезный филистер, и надеюсь обнять в начале следующего месяца…» 
_____
А П Чехов - Двое в одном
   Не верьте этим иудам, хамелеонам! В наше время легче потерять веру, чем старую перчатку, — и я потерял!
    Был вечер. Я ехал на конке. Мне, как лицу высокопоставленному, не подобает ездить на конке, но на этот раз я был в большой шубе и мог спрятаться в куний воротник. Да и дешевле, знаете... Несмотря на позднее и холодное время, вагон был битком набит. Меня никто не узнал. Куний воротник делал из меня incognito. Я ехал, дремал и рассматривал сих малых...
   «Нет, это не он! — думал я, глядя на одного маленького человечка в заячьей шубенке. — Это не он! Нет, это он! Он!»
   Думал я, верил и не верил своим глазам...
   Человечек в заячьей шубенке ужасно походил на Ивана Капитоныча, одного из моих канцелярских... Иван Капитоныч — маленькое, пришибленное, приплюснутое создание, живущее для того только, чтобы поднимать уроненные платки и поздравлять с праздником. Он молод, но спина его согнута в дугу, колени вечно подогнуты, руки запачканы и по швам... Лицо его точно дверью прищемлено или мокрой тряпкой побито. Оно кисло и жалко; глядя на него, хочется петь «Лучинушку» и ныть. При виде меня он дрожит, бледнеет и краснеет, точно я съесть его хочу или зарезать, а когда я его распекаю, он зябнет и трясется всеми членами.
   Приниженнее, молчаливее и ничтожнее его я не знаю никого другого. Даже и животных таких не знаю, которые были бы тише его...
   Человечек в заячьей шубенке сильно напоминал мне этого Ивана Капитоныча: совсем он! Только человечек не был так согнут, как тот, не казался пришибленным, держал себя развязно и, что возмутительнее всего, говорил с соседом о политике. Его слушал весь вагон.
   — Гамбетта помер! — говорил он, вертясь и махая руками. — Это Бисмарку на руку. Гамбетта ведь был себе на уме! Он воевал бы с немцем и взял бы контрибуцию, Иван Матвеич! Потому что это был гений. Он был француз, но у него была русская душа. Талант!
    Ах ты, дрянь этакая!
   Когда кондуктор подошел к нему с билетами, он оставил Бисмарка в покое.
    — Отчего это у вас в вагоне так темно? — набросился он на кондуктора. — У вас свечей нет, что ли? Что это за беспорядки? Проучить вас некому! За границей вам задали бы! Не публика для вас, а вы для публики! Чёрт возьми! Не понимаю, чего это начальство смотрит!
    Через минуту он требовал от нас, чтобы мы все подвинулись.
   — Подвиньтесь! Вам говорят! Дайте мадаме место! Будьте повежливей! Кондуктор! Подите сюда, кондуктор! Вы деньги берете, дайте же место! Это подло!
   — Здесь курить не велено! — крикнул ему кондуктор.
   — Кто это не велел? Кто имеет право? Это посягательство на свободу! Я никому не позволю посягать на свою свободу! Я свободный человек!
   Ах ты, тварь этакая! Я глядел на его рожицу и глазам не верил. Нет, это не он! Не может быть! Тот не знает таких слов, как «свобода» и «Гамбетта».
   — Нечего сказать, хороши порядки! — сказал он, бросая папиросу. — Живи вот с этакими господами! Они помешаны на форме, на букве! Формалисты, филистеры! Душат!
   Я не выдержал и захохотал. Услышав мой смех, он мельком взглянул на меня, и голос его дрогнул. Он узнал мой смех и, должно быть, узнал мою шубу. Спина его мгновенно согнулась, лицо моментально прокисло, голос замер, руки опустились по швам, ноги подогнулись. Моментально изменился! Я уже более не сомневался: это был Иван Капитоныч, мой канцелярский. Он сел и спрятал свой носик в заячьем меху.
   Теперь я посмотрел на его лицо.
   «Неужели, — подумал я, — эта пришибленная, приплюснутая фигурка умеет говорить такие слова, как „филистер“ и „свобода“? А? Неужели? Да, умеет. Это невероятно, но верно... Ах ты, дрянь этакая!»
   Верь после этого жалким физиономиям этих хамелеонов!
   Я уж больше не верю. Шабаш, не надуешь!