Константин Рябенький

КОНСТАНТИН РЯБЕНЬКИЙ
(1945 - 2011)

ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМУ ВЕКУ

Хмурю долго кудлатые брови.
Что грядущий мне век уготовил?
Чем смогу я себя защитить?
Только словом святым, может быть.
Если слово мне будет подвластно.
Что свобода? Что глупая гласность?
Без копейки – зачем мне они
в наши нищие, злобные дни?
Ни работы вокруг, ни зарплаты,
Только праздников красные даты.
Вот от пенсии – рожки да ножки,
на еду для обиженной кошки,
что не ловит мышей… Ну хоть тресни!
Мне осталось: петь грустные песни.
Но за них мне рубля не заплатят.
Жуй сухарь на дощатых полатях.
Вот водою сырой запиваю
И про голод уже забываю.
Что мне ждать от коварного века,
Кроме манны холодного снега?

МАЛАЯ РОДИНА

Город бревенчатых изб
с русской затейливой вязью
лечит мне
мой организм
светлой любовью и страстью.
Крылья торговых рядов.
Ленинский сквер… Не забыли?
В храме по вере отцов
после войны окрестили
малым ребенком меня…
Так я и рос в сложном мире,
то – выходил из огня,
то – был мишенью, как в тире.
Выстоять, выдержать смог
злые земные напасти,
помня святой уголок
с тихим бревенчатым счастьем.
Улочек узких резьба,
строгость гранитных каналов,
это – и жизнь, и судьба,
это – конец и начало.

ИСПОВЕДЬ

Всех мастей и народов подонки,
отвяжитесь, прошу, от меня...
Благодарен любому опенку,
не обижу замшелого пня.
И не трону я зайца “косого”,
не смогу бить картечью волков...
Все оружье мое —
это слово.
В мире столько убийственных слов!
Но пишу я о добром и вечном.
Прославляю хороших людей.
Да и сам
быть могу я сердечным.
И усталым от ложных идей.
Потому что все сыты по горло
революцией, кровью, враждой,
где одно материнское горе
не сравнить ни с какою бедой.
И, убрав принадлежность к народу
из графы документов уже,
не изменим в России погоду
и теплее не станет в душе.
Разность Веры
и разность Наследства,
и обычаев, и языка,
на котором общаемся с детства,
и калмык узнает калмыка.
Если корни свои не утратил
на исконной земле до сих пор,
не услышишь ты в спину: “Предатель!”
от собратьев своих и сестер.
С головы рыба тухнет, поверьте, —
это русская мудрость гласит.
Шлите письма, напрасно, в конверте,
митингуйте, бастуйте... Простит
лишь Господь возмущение это.
Нам — платить за ошибки вождей.
И проходит по сердцу поэта
эта трещина — шум площадей,
горе всеми забытой старушки
и бесправье народа, и стон...
И он молится в древней церквушке
и кладет за поклоном поклон.
Матерь Божья одобрила битву
с искушеньем раба своего.
Плоть его укрепляет в молитве,
просветляет души естество.

* * *

Упорно двигаюсь я к цели,
и, вероятно, неспроста
секут дожди и бьют метели,
и мчат куда-то поезда.
И в этой жуткой круговерти
по среднерусской полосе
крутиться мне до самой смерти,
как будто белке в колесе.

ЗАБРОШЕННЫЙ КОЛОДЕЦ

Загляну я в зев колодца.
В лапах жуткой тишины,
крикну — эхо отзовется
из знобящей глубины.
Пусть я дна и не увижу.
Только чувствую: вода
языком холодным лижет
сруб осклизлый, как всегда.
Бьется сердце так неровно
родника на черном дне,
даже слышно:
дышат бревна
сруба там, на глубине.
Стойко борется с несчастьем,
а подмога — вот дела —
здесь последний житель, Настя
десять лет, как умерла.