Сергей Белозёров

СЕРГЕЙ БЕЛОЗЁРОВ
(1948 - 2002)

Ещё я прощаюсь с весной —
а лес в золочёном отрепье,
и стаи истаяли в небе,
со стоном прошли над страной!

Не знаю, как цокот капели
сменяется стуком мотыг,
но вижу не в детстве, а в деле
товарищей милых моих.

Не знаю, как детство осталось
без нас — одуванчик в руке…
А к нам обращается старость
На горьком сухом языке.

Отдал мимоходом нам кто-то,
неведомо даже когда,
весёлое горе работы,
надрывное счастье труда…

***

Спокойно и весело даже
живётся на свете, когда
проходят шальные удачи,
и в губы целует беда.

И нет холоднее и чище
мгновения, нежели то,
когда невезение свищет
в осиновый сиплый свисток.

Ни строчкой не радует почта,
ни друга с тобой, ни жены,
а всё ж хорошо – оттого, что
мосты за спиной сожжены.

И нет опасений ни грамма,
шрапнельно поют соловьи,
и сомкнуты зло и упрямо
разбитые губы твои.

СРЕДНЕРУССКАЯ ДОРОГА

Среднерусская дорога...
И ухабы, и морока,
и простая, как частушка,
вырастает деревушка:
восемь, что ли, там домов –
в общем, как в частушке слов.

Среднерусская дорога!
Каждый дом – шагах в пяти
от державного пути,
здесь отмеченного строго:
то квитанцией налога,
то медалью на груди.

Похоронок было много,
свадеб не было почти.

Среднерусская дорога
громыхает у порога –
ей как будто всё равно,
если здесь остынет печка,
и обрушится крылечко,
и доской забьют окно.

Разве что у мимоезжих,
мимолётных, мимоспешных
шелохнётся, ворохнётся
ощущение стыда,
что из отчего колодца
без следа ушла вода.

Среднерусская дорога
поднимается полого
мимо вымерзшего дома,
мимо вымершей избы –
это ясно и знакомо,
это вычерки судьбы,
это – выпало словечко,
укатилось, как колечко,
и не жжётся, не смеётся,
затерялось...
И тогда
и частушка не поётся,
и Россия – сирота.

Среднерусская дорога...
Вот и снова – без упрёка –
вырастает, как частушка,
небольшая деревушка:
восемь, что ли, там домов –
в общем, как в частушке слов.

Если будет свет в окне –
мне светлей в моей стране.

ГАГАРИН

Он шёл по ковровой тропинке,
Улыбку скрывал – и не мог…
Но вздрогнули мы: на ботинке
На левом, развязан шнурок.

И сразу весь мир задохнулся,
И сразу весь мир зашептал:
«О, только бы он не споткнулся!
О, только бы он не упал!»

Быть может, его оградила
От малой минутной беды
Того заклинания сила:
«Родной наш, не упади!»

И если бы после мы знали
Минуту последнюю ту, –
Да мы бы дыханьем держали
Его самолёт на лету!

* * *

Жизнь должна быть неудачной –
так оно повеселей.

Вы хотели б жить на даче?
Я хотел бы – на Земле.

Жизнь должна быть неуютной.
Дверь уже отворена.

Вы сказали – слишком людно?
Просто комната тесна.

Жизнь должна быть несчастливой
в меру мужества и сил,
чтоб кулёчек чернослива
тоже счастье приносил.

Тот кулёчек, что в больнице
тихо лёг перед тобой –
из тетрадки ученицы,
из обложки голубой…

* * *

Время, наверное, рассыпаться кубикам,
время седеть, как под осень трава, –
стиснули зубы железным загубником
тяжкие и дорогие слова.

Прежние были как рябь
на поверхности,
эти черпнул я со дна родника,
и потому убеждённее верится
в совесть народа и правду стиха.

Было бы это. А строчка обтешется,
вспыхнут сравненья, возникнет
мотив –
слышать бы только диктовку Отечества,
категорический императив.