Рождественская гусыня Августа

Рождественская гусыня Августа.
(Перевод произведения)

Автор: Фридрих Вольф (1946 г.)

В ноябре оперный певец Луитпольд Лёвенхаупт предусмотрительно купил гусыню весом пять килограмм (рождественскую гусыню). Эта важная птица должна была украсить праздничный стол. Конечно, времена были трудные. «Но душа, как говорится, требует праздника!»
Многократно повторял про себя Лёвенхаупт это утверждение, его глубокий бас при этом звучал, как раскаты грома, однако имел он в виду нечто другое. В тот момент, когда он своими сильными руками прижимал гусыню к груди, нос его чуял запах яблок и капусты краснокочанной.
И без конца в тот туманный ноябрьский день бормотал он своим тяжелым басом: «Душа, как говорится, требует праздника!»
Глава семейства самостоятельно решил купить и принести что-то в дом, но смелость его улетучивалась по мере приближения к собственному жилищу. Домашние могли осудить его за дорогое и ненужное приобретение, а перед подобными нападками он чувствовал себя абсолютно беззащитным. Однако, в этот раз Лёвенхаупт удостоился высокой похвалы от своей супруги. Она сочла гусыню жирной, увесистой и недорогой. Горничная Тереза похвалила белое гусиное оперение, но задалась вопросом: «Где же эта зверушка будет находиться до Рождества?»
Дети Лёвенхаупта (двенадцатилетняя Элли, десятилетняя Герда и маленький Петерле) не нашли в этом никакой проблемы, ведь есть еще ванная и детская, к тому же гусочке нужна была вода, чтобы почистить пёрышки. Родители решили, что в их квартире место для нового члена семьи будет отведено в подвальчике для картошки, где она будет сидеть в ящике, а детям полагается пасти её в саду по часу в день.
Словом, все были счастливы.
По началу дети выполняли именно это указание родителей. Как-то вечером семилетний Петерле вдруг начал плакать в своей кроватке из-за того, что Густи (по какой-то непонятной причине гусыне дали имя Августа) совсем замёрзнет в подвале. Его сестра Элли, дежурившая по комнате, уверяла братика, что у Августы есть пышное гусиное оперение, которое она может распушить, как одеяло.
«А зачем она его распушает?» - спросил Петерле.
«Я уже сказала, что оперение – это, как одеяло».
«Для чего тогда Густи нужно одеяло?»
«Господи! Чтобы она не замёрзла! Вот ты балда!»
«Но в подвале всё-таки холодно!» - вступила в разговор Герда.
«В подвале холодно! - эхом отозвался Петерле и начал завывать, как сирена, - Густи замёрзнет! Я не хочу, чтобы Густи замёрзла! Я заберу Густи к себе наверх!»
С этими мыслями он покинул кровать и затопал по направлению к двери. Старшая сестра Элли схватила его и потащила обратно в кровать, но младшая Герда пришла Петерле на помощь. Он всё завывал и завывал: «Я хочу к Густи!». Элли ругала его. Герда похитила братика из рук сестры.
Посреди суматохи возникла мама. Петерле забрали спать в комнату родителей, а сёстрам было велено успокоиться.
Эта ночь прошла без происшествий.
А через день Герда и Петерле опять ночевали в детской, помирившись. Они не спали по очереди и будили друг друга. Когда старшая сестра Элли уснула и всё в доме стихло, они вместе прокрались на цыпочках в подвал, достали Августу из ящика, где она лежала на тряпках и опилках и тихонько понесли к себе в комнату. До сих пор гусыня дремала и лишь немного бормотала во сне: «Аштавьте меня в покое. Аштавьте меня в покое». Но неожиданно она раскричалась: «Я хатю в свой ясик! Я хатю в свой ясик!»   
Повсюду распахнулись двери.
Мама тут же примчалась, горничная Тереза выбежала из своей каморки вниз по лестнице. Даже двенадцатилетняя Элли проснулась, выпрыгнула из кровати и заглянула в дверную щель. В страхе маленькая Герда отпустила гусыню и теперь она порхала и металась по ступенькам. Какое счастье, что отца не было дома! В пылу этой жаркой охоты Августа потерялась из вида, где-то на лестнице или в коридоре, её спружинило об ступеньки бесконечное количество раз, пока она не угодила в чьи-то руки. Запыхавшаяся Тереза схватила её за спину, из-за чего она разразилась непрерывным криком: «Аштавьте меня в покое! Я хатю в свой ясик!».
И тут Петер снова разревелся: Я хочу, чтобы Густи пошла со мной в постельку!»
Мама уложила его в постель и попыталась объяснить, что гусыня должна спать в ящике в подвале.
«Почему ей нужно спать в ящике?» - спросил Петерле.
«Потому что гуси не спят в кроватях».
«Почему это Густи не может спать в кровати?»
«В кроватях спят только люди! А сейчас успокойся и закрывай глазки!»
Мама была уже в дверях, а Петер всё продолжал плакать: «Но почему в кроватях спят только люди? Густи замёрзнет внизу. Густи должна спать наверху!»
Когда мама поняла, что Петерле слишком сильно переволновался и успокоить его невозможно, она разрешила, чтобы ящик принесли из подвала и поставили рядом с кроватью.
Поразительно было то, что очутившись наверху в своем ящике, Августа начала бормотать про себя: «Давайте вешти себя халасо. Давайте вешти себя халасо. Главное, сто я у себя в ясике. Засыпай, Петерле! И сестрички, тозе засыпайте!»
Конечно, теперь уже нельзя было возвращать Августу обратно в подвал, ведь ночи становились всё холоднее и холоднее, близилось Рождество. У гусыни, к тому же, были безупречные манеры. Днём она ходила на прогулку с Петерле и семенила подле него, как настоящий товарищ. Гордо вскинув голову, развлекала она своего маленького друга разговорами. Она рассказывала Петерле, как можно отличить вкусную траву от горькой, как её собратья, дикие гуси, улетают на юг в тёплые края и, что снежные гуси, наоборот, чувствуют себя лучше всего на просторах холодных земель.
Августа могла многое рассказать Петеру и на каждое его «Зачем?» и «Почему?» она отвечала терпеливо и охотно. Другие дети тоже привыкли к Августе. Однако, Петерле полюбил свою Густи так сильно, что они стали просто неразлучны.
Случилось так, что однажды вечером, когда у Петера всё ещё оставалась перед сном парочка вопросов к Густи, его подружка взяла и прошмыгнула к нему в постель, чтобы получить возможность с ним более тихо и спокойно поговорить. Элли и Герда с радостью позволили братишке это сделать.
Но Рождество близилось. Однажды в полдень оперный певец Лёвенхаупт неожиданно сказал жене, что по поводу Августы он «готов». Мама Лёвенхаупт сделала ему предупредительный знак, что в присутствии детей ему лучше помолчать.
После обеда, оставшись со своей женой наедине, певец Луитпольд Лёвенхаупт спросил у неё, что, собственно, значит подобное её поведение. И тут мама Лёвенхаупт рассказала мужу, как сильно дети, особенно Петерле, уже привязались к этой гусыне, а потому сотворить с ней такое совершенно невозможно.
«Что значит невозможно?» - спросил папа Лёвенхаупт.
Мама лишь молча глядела на него.
«Ах, вот оно что! – зарычал папа Лёвенхаупт, - ты полагаешь, что я купил гусыню в качестве игрушки для детей! Хорошенькая же игрушка! А я? А как быть мне?»
«Луитпольд, ну как же ты не понимаешь!» - мама пыталась успокоить его.
«Конечно, я понимаю! – злобно сказал папа, - меня как обычно можно задвинуть куда подальше! – эти ужасные слова прогремели, как гром среди ясного неба». А потом он сказал: «Гуся подают на рождественский стол вместе с тушенными яблоками и капустой краснокочанной. Вот для чего я купил эту гусыню! И Баста!»
Дверь захлопнулась.
Мама знала, что с мужчиной, да ещё и оперным певцом, в таком состоянии договориться невозможно. Она уселась в своей комнате за рукоделием, роняя слёзы. Потом она решила посоветоваться с горничной Терезой, что можно сделать, ведь Рождество уже через неделю. Может быть, купить уже зарубленного и потрошённого гуся. Но на это денег не хватало. А что сказать детям, когда гусыни Августы уже не станет? Можно ли осмелиться им солгать? Готов ли вообще кто-нибудь в этом доме отправить Августу на тот свет?
«Если только хозяин сам это сделает», - заключила Тереза.
Мама сочла этот совет неплохим, тем более, что её муж не питал особо тёплых чувств к гусыне.
Когда вечером певец Луитпольд Лёвенхаупт вернулся из оперы, где он пел главную партию, мама сделала ему это предложение и он воскликнул: «Ну что вы за народ, женщины! Где птица?»
Терезе нужно было тихо принести гусыню вниз. Конечно же, Августа начала кричать во всё горло: «Я хатю покоя! Я хатю покоя! Аштавьте меня в моём ясике!»
Петерле и сестрички проснулись. Адское зрелище творилось у них на глазах. Мама плакала, гусыня билась в руках Терезы, всё это действо плавно перешло в переднюю. Папа Лёвенхаупт, который теперь хотел показать, что такое настоящий мужчина и хозяин в доме, загнал Августу в дальний угол, решительно направился в кухню и принёс оттуда какой-то предмет. Мама уводила детей наверх в комнату, а папа, тем временем, пошёл вместе с гусыней в самый отдалённый и тёмный уголок сада, чтобы завершить начатое. Гусыня Августа отчаянно звала на помощь, а мама и Тереза слышали всё это и ждали, когда же наконец они отойдут подальше. Но Августа всё никак не умолкала и продолжала кричать уже в саду.
Вот всё и стихло. У матери по щекам текли слёзы, а Петерле стонал: «Где моя Густи? Где Густи?»
Скрипнула входная дверь. Мать поспешила вниз. Капли пота блестели на лице у папы Лёвенхаупта, волосы его были спутаны, но Августы с ним не было.
«Где она?» - спросила мама.
Снаружи из сада доносилась птичья брань: «Я хатю тифыны! Я хатю тифыны! Аштавьте меня в покое!»
«Я не смог! Ох уж эта лебединая песня!» - воскликнул папа Лёвенхаупт.
Целую и невредимую Августу вернули Петерле, который был счастлив, что его Густи снова с ним и он уснул, лаская её.
Папа Лёвенхаупт, тем временем, размышлял над тем, что ещё можно сделать и существует ли какой-нибудь иной безболезненный способ. Вдыхая серые облака сигарного дыма, он думал. Внезапно к нему пришло озарение. На следующий день, он подмешал гусыне Августе в картофельное пюре десять растворимых таблеток веронала, одной дозы которого достаточно, чтобы погрузить взрослого человека в глубокий сон. Маме пришлось и с этим согласиться.
И действительно, на следующий день после обеда, гусыня Августа прошлась странной спотыкающейся походкой, как сонный танцор, переваливаясь с одной ноги на другую, и обмахиваясь крыльями, сделала несколько круговых движений, а затем уснула посреди кухни.
Дети тщетно пытались её разбудить.
Августа легонько пошевелила крыльями и стихла.
«Что это Густи делает?» - спросил Петерле.
«Она впала в зимнюю спячку», - объяснил ему папа Лёвенхаупт и хотел было незаметно уйти. Но Петерле задержал отца: «Почему это Густи впала в зимнюю спячку сейчас?»
«Ей нужно отдохнуть до весны», - папе Лёвенхаупту было не по себе, как будто на экзамене. Он не мог смотреть в глаза своему сыночку Петерле. Мама и горничная Тереза тоже по возможности старались избегать детей.
Петерле уложил свою неподвижную подругу Густи в ящик. Когда дети уснули, Тереза достала её оттуда. Папа Лёвенхаупт заверил её, что десять таблеток веронала отправят на тот свет даже боксёра-тяжеловеса. Тереза плакала, по щекам её текли слёзы. Она ощипала гусыню и положила в кладовую. 
Папа Лёвенхаупт хотел пожелать своей жене спокойной ночи, но она притворилась спящей и ничего не ответила. Ночью он проснулся, потому что кто-то рядом с ним тихонько плакал. Тереза тоже не спала. Она думала о том, что сказать детям.
Ей всё казалось, а может быть не казалось, что во сне она слышит голосок Августы: «Аштавьте меня в покое! Аштавьте меня в покое! Я хатю в свой ясик!»
Наступило утро. Тереза первая появилась на кухне. На улице крупными хлопьями падал снег.
«Что это было? Сон ли это?»
Из кладовой донеслось отчётливое бормотание.
«Невозможно!»
Когда Тереза открыла дверь кладовой, ей навстречу вышла ощипанная Августа, гогоча и ругаясь. Тереза вскрикнула, её колени дрожали. Августа возмущалась: «Мне страфно! У меня совсем не ашталось перьев! Верните меня обратно к кроватке Петерле!»
Потом появились мама и папа Лёвенхаупт. Папа закрыл глаза руками, как будто он увидел привидение.
Мама спросила у него: «Ну и что теперь?»
«Коньяк и крепкий кофе!» - простонал папа и плюхнулся на стул.
«А вот теперь, уже я беру это дело в свои руки», - энергично заявила мама. Она распорядилась, чтобы Тереза принесла корзину для белья и шерстяное одеяло. Мама завернула голую замерзающую гусыню в одеяло, уложила её в корзину и поставила с двух сторон два кувшина с горячей водой.
Папа Лёвенхаупт, уже успевший употребить внутрь две дозы коньяка, поднялся со стула и направился было вон из кухни.
Но мама крепко ухватилась за него. Она скомандовала: «Немедленно поезжай на Брайте-Штрассе и купи пятьсот граммов хорошей белой шерсти!»
«Почему шерсти?»
«Поезжай и не спрашивай».
Лёвенхаупт всё еще не оправился от потрясения, поэтому не противоречил ей. Надев пальто и шляпу, он поспешил из дома прочь.
Спустя час, мама и Тереза уселись в гостиной и принялись вязать свитер из белой шерсти для Августы.
Девочки Элли и Герда тоже помогали ей, когда вернулись домой после занятий в школе. Петерле разрешили, чтобы его Густи сидела у него на коленях. Он помогал примерять на неё новенький свитер, в котором были отверстия для крыльев, шеи, ног и маленького хвостика. Уже к вечеру данный предмет ручной работы был завершён.
Августа ворчала и гоготала, но уже больше не мёрзла. Она прохаживалась по комнате в своём прекрасном белом шерстяном одеянии. Петерле прыгал вокруг неё, он был счастлив, что у Августы так быстро закончилась зимняя спячка и он снова может с ней играть и разговаривать.
Августа говорила: «Зимняя спячка – это фсё ерунда!   Мне бы пёрыфки мои обратно!»
Когда папа Лёвенхаупт вернулся к ужину и увидел Августу в нарядном свитере, высокий воротник которого красиво обтягивал длинную гусиную шею, он сказал: «Она во истину прекрасна! Нигде в мире больше не существует подобного экземпляра!» 
Мама не говорила ничего, просто любовалась ею.
Конечно, для Августы пришлось связать еще один свитер. На сей раз в серо-голубых тонах, на смену белому свитеру, когда тот был стирке. Конечно, Августа приняла участие в праздновании Рождества, как неотъемлемый член семьи. И конечно, когда Августа вышла в своём нарядном свитере на рождественскую прогулку вместе с Петерле, весь район её приветствовал, как самого почётного жителя.
Когда пришла весна, у Августы появилось новое тёплое оперение. Свитер теперь можно было положить на хранение вместе с другой зимней одеждой. Густи разрешали сидеть прямо во время обеда у Петерле на коленях, а он кормил свою маленькую подружку кусочками картофеля.
Она была любимицей всей семьи. Папа Левёнхаупт как-то заметил: «А кто принёс Густи к нам? Кто?»
Мама посмотрела на него и засмеялась. Петерле повторил вслед за отцом: «Кто принёс Густи к нам?» Он подпрыгнул и повис у папы на шее. Затем он поднял свою Густи и позволил ей поцеловать папу. «Поцелуй» заключался в том, что Густи зажимала своим клювом нос папе Лёвенхаупту. Позже, лёжа в постели и сжимая в крепких объятиях Густи, Петерле спросил у неё: «Почему ты тогда впала в зимнюю спячку перед Рождеством?»
Густи ответила ему, уже засыпая: «Потому что они хотели выщипать мне перья».
«А зачем нужно было выщипывать тебе перья?»
«Затем, чтобы они связали мне свитер», - Густи ответила полусонным голосом и зевнула.
«А зачем тебе свитер?»
Но далее разговор уже не мог продолжаться. Петерле счастливо заснул со своей Густи в руках.