Татьяна Глушкова

ТАТЬЯНА ГЛУШКОВА
(1939 - 2001)

Страница – странница – страна…
Коснусь струны – и свет струится.
Язык родной, как дух томится,
какая вольность нам дана!

Какая рознь, какая связь, –
но вот сливается, двоится
блаженство, вздор, причуда, власть
твердить то «кажется», то «мнится».

Какая спесь! – но мне слышна
на переломе ночи звездной
твоя лесная тишина,
разлитая по птичьим гнёздам.

И вот уже почти в руке
трепещет ветер, ветка, птица,
и от огня на волоске
алеет первая страница…

***
… И будет так: уже без слов,
себя собой не называя,
меня ни в чем не упрекая,
войдет последняя любовь,
терновым венчиком кивая.

ЧАС БЕЛОВЕЖЬЯ

Когда не стало Родины моей,
я ничего об этом не слыхала:
так, Богом береженая, хворала! -
чтоб не было мне горше и больней...

Когда не стало Родины моей,
я там была, где ни крупицы света:
заслонена, отторгнута, отпета -
иль сожжена до пепельных углей.

Когда не стало Родины моей,
я шла тропою к Неземной Отчизне.
Но даже там, как на горючей тризне,
не пел волоколамский соловей...

Когда не стало Родины моей,
в ворота ада я тогда стучала:
возьми меня!.. А только бы восстала
страна моя из немощи своей.

Когда не стало Родины моей,
воспряла Смерть во всем подлунном мире,
рукой костлявой на железной лире
бряцая песнь раздора и цепей.

Когда не стало Родины моей,
Тот, кто явился к нам из Назарета,
осиротел не менее поэта
последних сроков Родины моей.

ВОЗДВИЖЕНЬЕ

Все так же своды безмятежно-сини.
Сентябрь. Креста Господня торжество.
Но был весь мир провинцией России,
теперь она - провинция его...

ДЕКАБРЬ

И вновь свиридовской «Метелью»
твоя спелёната душа —
и дремлешь под мохнатой елью,
снегами синими дыша,

свечами желтыми в церквушке,
как раз затепленной в ночи…
И снова — музыка, и Пушкин,
и вскрик, и струнные лучи.

То скрипки — или скрип полозьев
спешит нахохленный ездок.
И никнет вихрь, обезголосев
от этих струн, от этих строк…

СТАРАЯ МЕЛОДИЯ

Что за ночь! Соловьиное пенье,
в небесах – молодые огни,
сам Господь голубые сирени
рисовал в этой влажной тени.

Сам Господь, позабыв про заботу,
как дитя – затаясь в лопухах,
в курослеп рассыпал позолоту,
оставлял жемчуга на ветвях.

И в крестьянском суровом наряде
проходил по глубоким лесам,
чтоб льняные прохладные пряди
порасчесывать нежным хвощам.

И река, лозняком опушаясь,
не темнела до самой зари:
по воде – чуть дрожа, остужаясь –
простирались, лучась, янтари…

***

Ушла в луга. Оставила записку,
что понапрасну – окликать и ждать,
что понапрасну будет гармонисту
наказывать страдания играть.

Я полюбила шепот перелеска,
высокий, прямо в душу шепоток,
и что шершава у листа нарезка,
когда ольховый падает листок.

И гул цветка ромашкового, если
горячий шмель, наведался сюда,
и жаворонка в дальнем поднебесьи:
звени, певец крестьянского труда!

И этот теплый дух ржаного лета,
на спелых нивах – тени облаков…
Ушла в луга. На волю. До рассвета,
до зимних вьюг, до майских холодов.

Ушла в луга. В шелка. В зеленый омут.
В сурепкин мед, в черемуховый цвет.
А ты, кукушка, накукуй другому
таких, как мне, зеленоглазых лет.

Таких, как мне, зеленобровых речек,
таких, как мне, залитых солнцем рощ
и этот путь: ни близко, ни далече, -
при жаворонках, в сомкнутую рожь…

* * *

Вот и стала хозяйкой лихою
с древней складкой глубокого рта.
Возрастила полынь с лебедою,
а твержу, что пьяна и сыта.

Замесила дорожную глину,
а твержу, что - крупитчатый хлеб,
Разогнула высокую спину -
вижу, месяц идет на ущерб.

Отпылали весенние годы,
налетают глухие года.
А веселое дело работы
не покинет уже никогда